Эхо Благой Вести: Христианские мотивы в творчестве Дж. Р. Р. Толкина - Павел Парфентьев

— Вот мы и вернулись к тому, с чего начали, — заметил Эрестор. — А начали мы с того, что Кольцо должно быть уничтожено. Но что дальше? Пока мы и на шаг не продвинулись. Можем ли мы добраться до Огня, где оно было выковано? Ведь это путь в безнадежность. Я сказал бы, что это безумие, не чти я вековую мудрость Эльронда.

— Так безнадежность или безумие? — переспросил Гэндальф. — О безнадежности речи нет: отчаиваются и теряют надежду только те, чей конец уже предрешен. А наш — нет. В чем истинная мудрость? В том, чтобы, взвесив все возможные пути, выбрать среди них единственный. Может быть, тем, кто тешит себя ложными надеждами, это и впрямь покажется безумием. Что же, прекрасно! Безумие станет нам покровом, оно застелет глаза Врагу — ибо он мудр, он весьма мудр и взвешивает все с точностью до грана на весах своей злобы, но мерой ему служит только одно — жажда власти. Ею он мерит всех без исключения. Никогда не придет ему на ум, что, завладев Кольцом, мы попытаемся его уничтожить. Но если мы все же попытаемся, его расчеты пойдут прахом[395]'.

Слова Гэндальфа неизбежно напоминают христианскому читателю слова апостола Павла: «Если кто из вас думает быть мудрым в веке сем, тот будь безумным, чтобы быть мудрым» (1 Кор. 3, 18). Они очень «современны» (хотя эта «современность» подошла бы для почти любого времени) — как бы отвечая всем тем, кто пытается сегодня отбросить добродетель, надежду и мужество — как вещи «непрактичные». Следование правильному, то есть праведному пути всегда мудро. Быть может, иногда в будущем трудно увидеть основания для надежды, но, как справедливо говорит Гилдор, обращаясь к Фродо: «Отвагу находят обычно там, где не чают найти. Не теряй надежды!».

Милосердие

Немалую роль во «Властелине Колец» играет также милосердие, которое в тексте обычно кроется под словом «Жалость». С точки зрения самого Толкина «именно Жалость Бильбо, а затем Фродо сделала возможным исполнение цели их Странствия»[396]. Значение милосердия во всей истории «Властелина Колец» оказывается ключевым. Уже во второй главе книги, можно сказать — в самом начале повествования, Гэндальф старается указать Фродо на огромную важность Жалости. В ответ на слова Фродо, жалеющего, что Бильбо в прошлом не убил Голлума, Гэндальф говорит:

— Жаль, говоришь? Верно! Именно жалость удержала его руку. Жалость н Милосердие. У него не было нужды убивать, и он сжалился. И был вознагражден сторицей, Фродо. Будь уверен: Бильбо отделался так легко и сумел в конце концов освободиться только потому, что его история с Кольцом началась именно таким образом. С Жалости[397].

Толкин комментирует этот момент:

Разумеется, он (Гэндальф — П. П.) вовсе не имел в виду, что надо быть милосердными, потому что оно может пригодиться впоследствии — тогда это уже не будет милосердие или жалость, ведь они на самом деле присутствуют только там, где противоречат здравому смыслу. Планировать — не нам! Но нас убеждают, что нам самим должно проявлять непомерное великодушие, если сами мы уповаем на непомерное великодушие, выраженное в том, что нам самую малость облегчат последствия наших собственных сумасбродств и заблуждений — или вообще от них избавят. А такое милосердие в этой жизни порою случается.[398]

Не случайно эта мысль Толкина, начинаясь с событий «Властелина Колец» обращается к милосердию вообще — нравственные законы толкиновской истории реальны, они остаются неизменными — доброе и злое остается таким же, будь то в Третью Эпоху Среди- земья или здесь и теперь. Ценность милосердия не чужда и язычеству. Но для христианина оно обретает совершенно особое значение. Во Христе он встречается с высшим примером милосердия и жертвы — и это по–новому являет для него весь смысл знакомых добродетелей, та щедрость, о которой говорит Толкин — основа христианского духовного пути: «Ибо кто дает — тот обретает; кто прощает другим — тот прощен будет» (св. Франциск Ассизский). Вся христианская нравственность проникнута милосердием: «Милосердием и правдою очищается грех» (Притч. 16, 6); «любить дела милосердия» (Мих. 6,8) призывает Книга пророка Михея; «мудрость, сходящая свыше ‹.‚.› полна милосердия» (Иак. 3,17), учит апостол Иаков, облечься в милосердие призывает христиан апостол Павел (Кол. 3,12).

Проходя свой нелегкий путь, Фродо возрастает духовно. Происходящее изменяет его, он становится мудрее. И поэтому, встречая Голлума в середине повествования, уже гораздо лучше понимает наставления Гэндальфа:

Фродо вдруг почудилось, что в ушах у него звучат слабые, но отчетливые голоса из прошлого:

«Жаль, что Бильбо не убил эту мерзкую тварь. Ведь это было так просто! ".

«Жаль, говоришь? Верно! Именно жалость удержала его руку. Жалость и Милосердие. У бильбо не было нужды убивать, и он сжалился».

«А мне не жаль Голлума. Совершенно не жаль. Он заслуживает смерти».

«Заслуживает смерти? Еще бы! Но смерти заслуживают многие — а живут, несмотря ни на что. Многие, наоборот, заслуживают жизни и умирают. Ты можешь их воскресить? Нет? Тогда не торопись выносить смертный приговор именем справедливости, когда на самом деле ратуешь только за собственную безопасность. Даже мудрейшие из мудрых не могут всего предусмотреть».

— Быть по сему, — вслух ответил хоббит, опуская меч. — Правда, я еще боюсь. И все же, как видишь, я решил не трогать его. Ибо я повстречался с ним лицом к лицу, и мне стало его жалко.[399]

Это проявление милосердия, этот выбор, в конечном итоге оказывается судьбоносным. Именно благодаря ему миссия Фродо оказывается выполнена. У Саммат Наур он отказывается уничтожить Кольцо. Не будь в живых Голлума, это было бы катастрофой:

Но в этот самый миг «спасение» мира и самого Фродо осуществляется благодаря проявленной им прежде жалости и прощению обиды. В любой момент всякий, кто наделен благоразумием, сказал бы Фродо, что Голлум непременно его предаст и в конце концов, чего доброго, ограбит. «Пожалеть» его и не убить было сущим безрассудством — или проявлением мистической веры в абсолютную самоценность жалости и великодушия, даже если во временном мире они пагубны. И Голлум в самом деле ограбил Фродо и причинил ему зло в финале — но, благодаря «благодати», это последнее предательство произошло в тот самый момент, когда завершающий злой поступок обернулся высшим благодеянием, какое только возможно было совершить для Фродо! Через ситуацию, созданную его «прощением», он спасся сам и освободился от своего бремени. И высочайшие почести ему оказали по справедливости: ведь ясно, что они с Сэмом и не подумали скрывать истинного хода событий[400]

В ответ на свое милосердие Фродо сам получил Милосердие — «Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут» (Мф. 5,7) — и В избытке. Толкин пишет:

Вопрос в том, сколь часто автор «дает место» [злу], не имеет никакого смысла, когда речь идет о книге, в которой все от первого и до последнего слова проникнуто Милосердием; <…> «Прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим, и не введи нас во искушение, но избавь нас от зла» — вот какие слова приходят мне на ум, и сцена в пещере Сам- мат Наур была задумана как «сказочная» иллюстрация к этим словам[401].

Фродо не только был «спасен» в безнадежной ситуации, но и получил возможность отправиться в Благословенный Край Валинора, за море, где смог получить исцеление своих душевных и телесных страданий прежде, чем умер. Но его Жалость имеет и еще один духовный плод — быть может менее заметный, но не менее значимый. Это — те изменения, которые она произвела в душе Голлума. Мы еще вернемся к этому, говоря о следующей добродетели толкиновской истории — о покаянии.

Покаяние

Трудно переоценить значение покаяния для христианской духовности, а темы покаяния — для христианской мысли. В Священном Писании даже сама проповедь Евангелия иногда называется проповедью «покаяния и прощения грехов» (ср. Лк. 24,47). Греческое слово, которым в Новом Завете обозначается покаяния — «μετανοια». Среди значений этого слова — «изменение жизни», «обращение (к Богу)», «переосмысление», «пересмотр». Что же такое покаяние? Для христианина речь здесь не идет о сиюминутном наплыве эмоций, когда человек просто чувствует себя виноватым. Речь идет о глубочайшей, радикальной духовной переориентации человека, которое происходит при истоках изменения его жизни. В свете истинных ценностей (прежде всего — Бога) человек как бы воочию видит самого себя, видит свои грехи в сравнении с подлинным благом, и понимает глубину своего падения («пере–смотр, пере–созер- цание»). Но покаяние — это не просто осознание вины, иначе оно лишь влекло бы за собой депрессивное состояние, а не вело бы к духовному преображению личности. Покаяние — это поворот воли к подлинному (на вершинах покаяния — к Подлинному Бытию, к Богу). Действительно увидеть свои грехи человек может только при сиянии подлинного света. Покаяние всегда указывает путь — отсюда «изменение жизни». В покаянии человек обретает подлинное видение тех ценностей, которые могут вести его ввысь («переосмысление») — прежде всего главной ценности бытия — Бога. Благодаря этому он одновременно видит свой грех, но и отделяет себя от него, понимает, что он сам — не грех. Это «обращение»: увидев свой грех и благость Бога, человек выбирает Бога и обращает свой взор к Нему. Он видит себя падшим, но он видит и то, что существует подлинное добро (Бог, Его милосердие и любовь) — а значит, возможно подняться и удалиться от зла. Отходя от греха и вновь обретая подлинность своей жизни, человек возвращает себе мир — с собой, с другими и с Богом; мир, который был утрачен в результате греха, потому что грех несет в себе и с собой разлад и вражду. Грех разделяет. Покаяние — примиряет. Покаяние — это путь к собственной подлинной личности. Полноту этого примирения принес человеку Христос, в Нем примирение было осуществлено — на Кресте (и продолжает, для каждого христианина, осуществляться в Таинствах Крещения и Покаяния) — но и до Его пришествия покаяние было возможно, как путь к Богу (хотя человек и не мог самостоятельно пройти его до конца). То, что во Христе стало Таинством, и до Христа было добродетелью.