Иной смысл - Иар Эльтеррус

— Это естественно. Разве нет?

— Здесь — не знаю…

Восьмой натянул одеяло на голову. Новенький был странный… какой-то не такой, как обычные, нормальные рабы. Что-то в нем было чуждое и неправильное. Настолько чуждое и неправильное, что Восьмой был бы, наверное, даже рад, если бы с новеньким традиционно для седьмого номера что-нибудь случилось.

II

Что нам ветер? Да на это ответит

Несущийся мимо, да сломавший крыло!

Голоэкран мигнул, всплыло окно, оповещающее о входящем звонке. Алик медленно, очень медленно протянул руку, коснулся мыши — управляться с проецированным сенсорным полем ему не удавалось.

— Привет, Жень. Ну как, узнал что-нибудь? — сказал он, не позволяя собеседнику начать разговор первым.

— А… да, узнал. — Алфеев через экран и разделявшие их километры посмотрел в глаза друга — спокойные, почти даже не грустные. — Это и в самом деле работа Светы Тихомировой. Довольно ловкий ход — вернуть благотворительность в моду. В конце двадцатого — начале двадцать первого века это было и правда очень модно среди миллионеров — периодически перечислять на счет различных благотворительных организаций, вроде Гринписа и Красного Креста, а также ряда куда более мелких компаний, сотню-другую тысяч евро. Не могу найти информацию по крупным организациям вроде того же «Креста», но по мелким ее полно, Сашка помог. Так вот, при тщательной проверке выяснялось, что каждая вторая благотворительная компания перечисляла на нужды детей-сирот, бездомных животных, вымирающих тигров, исчезающих растений и непопулярных видов спорта от силы треть получаемых средств. Остальное оседало на счетах владельцев компаний и старшего руководящего состава. Это общеизвестный факт, но миллионеров он не останавливал. Для них главным было покрасоваться, продемонстрировать, что они вот такие замечательные и добренькие.

— Это все очень интересно. Но сейчас благотворительность, мягко говоря, не в моде. На что рассчитывает Света?

— На звезд. Популярных музыкальных исполнителей, знаменитых актеров и так далее. «Делай, как Шварценеггер — будь Шварценеггером!» Неплохой слоган, правда? И тут же приведенное в порядок фото этого самого Шварценеггера во всей красе. И женские варианты есть. Там не только Светка работала, она, конечно, неплохой пиарщик, но не более. Ей кто-то из психфаковцев помогал.

— Вариантов «кто» — у нас более чем достаточно. И что, есть результаты?

— Пока точно не знаю. У нас без шпионажа достаточно дел.

— И все же разузнай, если есть возможность.

— Есть. К ним Сашка пришла. Помнишь, двое Саш? Бывшая девушка Година. Они разошлись еще в начале весны, но при том вроде как «остались друзьями». Сашка когда узнал, что она с Алиской, — рвал и метал. Потом долго извинялся. В общем, у нас есть агент.

— Вот и хорошо… наверное. В общем, пусть попробует выяснить. И заодно — ты согласовал с Алисой списки детских домов?

— Да, сейчас на почту скину. Она, в общем-то, особо не спорила — почти сразу согласилась на наш вариант.

— Из чего я лично делаю вывод, что эти самые детские дома не особенно ей и нужны. Жень, знаешь что… когда проверим, что там у них на самом деле с этой благотворительностью, и если узнаем, что они просто так деньги зашибают, — надо будет договариваться. Мы молчим, а они не мешают нам работать.

— Алик, там в списке — семь домов. Три — на нас, четыре у них. А нас, если помнишь, теперь всего шестеро. Мы не справимся.

— Я ценю твою тактичность, но вас пятеро, — мягко поправил Алик. — Тогда что, получается, надо выбирать, кому мы не будем помогать?

— Получается, что так. Сашка тут идею предложил, я хочу ее обдумать. На основании условной судимости Анны-Ванны за дачу ложных показаний мы можем добиться ее отстранения через ту маму, Веронику Никольскую. А на ее место поставить…

— Да хотя бы ту же Никольскую.

— Не-а. Лучше. Тебя.

— Жень, ты спятил?

— Нет. Смотри, я все это обдумал. — Алфеев начал быстро говорить, обрисовывая перспективы. Алик даже пары фраз вставить не успевал — друг понимал его с полуслова и, оказывается, ухитрился предусмотреть все возражения Гонорина. И понемногу Алик в самом деле начал проникаться идеей. А что? Перевестись на заочное обучение на педагогический он при помощи Галины Викторовны сможет, она дружна с деканом педфака. Бюджетных средств, если расходовать их разумно и добавлять некоторое количество орденских денег, вполне хватит на то, чтобы поддерживать хоть какой-то минимально достойный уровень жизни детей. Директор в третьем детдоме ничем не интересуется, все решает только завуч. Так почему бы и нет? Тогда он сможет и в самом деле приносить хоть какую-то пользу…

— Все, все, убедил. Я согласен.

— Вот и отлично! Тогда я завтра же…

Да, Женя и правда отлично подготовился к этому разговору. Он продумал все мелочи, вплоть до того, где и какие взятки надо дать. Алику это не нравилось, но… пока что приходилось подвывать по-волчьи и радоваться тому, что не приходится по-волчьи же рвать чужие глотки.

Женя рассказывал, но Гонорин слушал его вполуха. Мыслями он был далеко.

Он сам не понимал, когда и как ухитрился стать, по сути, во главе останков Ордена. Быть может, тогда, когда сумел пересилить себя, остаться жить и созвать сбор Ордена. А может, тогда, когда на этом сборе с величайшим трудом говорил, что Стас не одобрил бы траура по нему в виде прекращения работы и что надо дальше жить так, будто Стас вместе с ними, а не за бетонными стенами какой-то корпорации. А может, и вовсе тогда, когда в конце своей речи сказал, что никого не станет заставлять или уговаривать, но он лично не собирается бросать начатое и станет делать все, что в его силах, и даже больше. Не ушел никто, а Женя начал звонить каждый вечер и отчитываться в том, кто и что за этот день сделал.

Орден, до ареста Стаса пусть даже редкой, но все же прочной цепью охватывавший почти всю Россию, теперь распался на отдельные ячейки. Где-то не смогли удержаться и они, разбежавшись и прекратив общение. Где-то группы сохранились, но практически прекратили любую деятельность, оставшись просто дружной компанией. Где-то не прекратили, но либо действовали сами по себе, не координируясь ни с кем, либо примкнули к группе Алисы. К Алику не присоединился никто. Хотя от нескольких человек пришли письма, в которых они говорили, что не верят в виновность Стаса, но хотят продолжать работать, а работать можно только в группе. Группа же — с Алисой. Кому-то Алик поверил, кому-то нет.

Одно он знал точно: даже если уйдут все, он останется. Пускай один, но останется. Стас показал ему слишком многое, чтобы Алик мог его оставить.

— Хорошо, Жень, ты молодец на самом деле. Не пойму, когда ты только успеваешь столько всего делать?

— Так я ведь не один, — покраснел Алфеев. — Это не только я делаю, это, так сказать, совместное.

— В таком случае вы все молодцы. Передай им от меня благодарность, хорошо? И скажи, что послезавтра я всех жду на встречу.

— Обязательно. Ты это, держись…

— Женя, со мной все в порядке. Правда. Все, завтра позвони, договорились?

— Конечно.

— Удачи тебе. — Алик кликнул «окончание разговора» и тяжело вздохнул.

Больше всего он устал от жалости. От знакомых и родственников, прячущих глаза, от соорденцев, неумело, но искренне выражавших сочувствие. От вопросов «как ты себя чувствуешь», пожеланий «ты держись», «выздоравливай», от фальшивых обещаний «ты обязательно поправишься», «все еще будет хорошо», «врачи творят чудеса».

Может, и поправится — но не он. Может, и будет — но не у него. Может, и творят — но не для него.

Нет, Гонорин не отчаивался. Он невероятно быстро свыкся с осознанием произошедшего. А теперь Женька даже сумел придумать, куда деть беспомощного калеку, чтобы тот не ощущал себя бесполезным и даже был при деле.

Алик коснулся пальцами пульта управления на подлокотнике. Кресло послушно отъехало от компа, развернулось, медленно подползло к окну. Он протянул руку, с трудом дотягиваясь до кнопки на стене — жалюзи, тихо шелестя, поднялись.

За окном была серебристая ночь, и необычайно яркие звезды, и молочно-белый изгиб полумесяца в жемчужном небе. Алик чуть запрокинул голову, стараясь охватить взглядом всю бескрайнюю свободу над городом. Это ничего, что он больше никогда не сможет ходить, ничего. Он все еще может летать…

III

Я пытался быть справедливым и добрым,

И мне не казалось ни страшным, ни странным,

Что внизу на земле собираются толпы

Пришедших смотреть, как падает ангел.

— Высота — двести восемьдесят сантиметров, при площади шестьсот пятьдесят на четыреста двадцать… Черт, почему бы им сразу не написать, что площадь двадцать семь целых и три десятых метра…