Автопортрет: Роман моей жизни - Владимир Войнович

Напрягая мышцы, он делал страшные рожи, но перекладина оставалась недосягаемой.

Я таких рож не делал, но результат тоже был нулевой.

И вдруг я на себя разозлился. Почему я такой слабый? Почему ни на что не способен? Почему не могу дать отпор, когда меня бьют?

По дороге в столовую стоял турник. Теперь я каждый раз, проходя туда и обратно, подбегал к турнику и пытался подтянуться в чем был – в шинели и сапогах. Прогресс проявился гораздо раньше, чем я ожидал. Я подтягивался раз, потом два, потом три, а ко времени окончания школы мог до тридцати раз. Я вертелся на турнике, освоил параллельные брусья, «козла», «коня» и двухпудовую гирю. Достиг бы и большего, но честолюбия мне хватило только на то, чтобы доказать себе, что я не хуже других. Так я и прожил большую часть жизни. Не стремился быть лучше других. Но хотел быть не хуже.

Тогда же я на короткое время увлекся борьбой. В Запорожье каждое лето я бегал в цирк, на второе отделение, где выступали знаменитые борцы. Во всяком случае, мы считали их знаменитыми на весь мир, хотя они выступали только в Запорожье. При выходе на арену их торжественно представляли: заслуженный мастер спорта, чемпион Советского Союза, Европы и мира. Самым знаменитым был уже немолодой Савва Гурский. Про него рассказывали, что в молодости, живя в деревне, он накачал силу, каждое утро поднимая теленка с момента рождения и дальше. Когда теленок стал взрослым быком, Савва продолжал его поднимать.

Борцы, конечно, сильно работали на публику, но мы, ничего не зная про «гамбургский счет», верили, что они борются честно. Мы радовались, когда любимец публики Михаил Стрижак выскальзывал из «двойного нельсона» или выходил из «партера» и смерчем вертелся на голове, а затем вскакивал на ноги и швырял через голову противного пузатого Загоруйко, и тот, весивший 140 килограммов, летел, кувыркаясь в воздухе, и шмякался на ковер.

Выйдя на улицу после представления, мы начинали на траве бороться друг с другом, стараясь применять увиденные приемы. Вот и в армии в свободное время часто боролись. Как-то я мерился силами с сержантом Свинаренко, а мимо проходил рядовой Шаповалов. Он был такой же солдат, но в недавнем прошлом вице-чемпион Украины по классической борьбе. Он заметил меня и пригласил к себе в кружок борьбы. Я пришел в спортзал, мы начали разминаться. Бегали, прыгали, приседали, качали шею. Шаповалов показывал приемы.

Однажды в зале появился мой давний враг Колесник. Тот самый, с которым я когда-то учился в ремесленном училище и с которым вместе был призван в армию. И хотя мы служили в разных ротах – я в первой, он во второй, – Колесник при встречах пытался меня задевать, а я, как мог, уклонялся. В спортзал он вошел случайно, с любопытством смотрел, а потом спросил меня, что мы тут делаем.

– А вот что!

Я подошел к нему и применил только что показанный Шаповаловым прием – бросок через бедро. То есть ухватил Колесника за шею, наклонил к себе и одновременно задом подбил его снизу. Я не приложил почти никаких усилий, но эффект был потрясающий и совершенно неожиданный для меня. Для Колесника – тем более. Ноги его мелькнули над моей головой, и он рухнул передо мной на ковер. Я испугался и напрягся, ожидая, что он сейчас полезет драться, но увидел в его глазах недоумение и страх. Видно, он решил, что если я его так легко кинул, то со мной лучше не связываться. И я понял, что передо мной не несокрушимый враг, а тюфяк, набитый жиром, который побеждал меня только наглостью и преимуществом в росте. После того броска Колесник обходил меня стороной. А я все больше обдумывал, как себя защищать. Когда мне раньше приходилось драться, я наклонял голову, закрывал глаза, махал кулаками в пустоту, то есть делал все, чтобы противник мог легко одержать надо мной победу. Теперь стал присматриваться, как дерутся другие. Смотрел как-то бой боксеров. Увидел: боксер не закрывает глаза, а внимательно смотрит, чтобы от удара вовремя уклониться и самому его нанести в нужный момент и в нужное место. Однажды в московском магазине я стал свидетелем конфликта между двумя крупного сложения людьми, молодыми и наглыми, и довольно тщедушным на вид пожилым человеком. Молодые хотели что-то купить вне очереди, старик их не пустил. Они сказали: пойдем выйдем. Он купил две бутылки водки и согласился: пойдем. Я стоял за стариком и тоже вышел наружу, подозревая, что увижу избиение старого человека молодыми. Но увидел совсем другое. Эти двое лежали на земле и корчились от боли, а старик спокойно покидал место действия. Мне сказали, что, как только они вышли из магазина, молодые тут же приступили к старику, а он, не теряя времени, ударил одного и другого бутылками. В иной ситуации я бы подобные действия осудил, но в данном случае одобрил. Если эти двое, рассчитывая на свое возрастное и физическое превосходство, имели наглость напасть на немощного, как им казалось, старика, то он, в свою очередь, имел право защищаться любым способом. Урок, который старик преподал им, пригодился и мне, когда в подобной же ситуации я вынужден был защищаться от четырех бандитов, готовых меня искалечить, и было ясно, что кулаками отбиться от них мне не удастся.

Короче говоря, накачав немного силенок и приглядевшись, как защищают себя другие, я решил, что никогда и ни в каких обстоятельствах ни для кого безобидной жертвой не буду. И если кто-то угрожал мне физической расправой, я сжимал кулаки и выходил вперед, и этим дело обычно и кончалось. Меня больше никто никогда не бил, а сам я тоже никого не трогал (кроме вышеупомянутого случая) – у меня нет инстинкта чуть что распускать руки.

Дикий майор

Прозвище Дикий майор Догадкин получил благодаря мне. Как-то он вызвал меня к себе прорабатывать за очередное нарушение воинской дисциплины. Мои нарушения были однообразны: я не любил строй, предпочитая пробираться в столовую или по утрам в уборную в одиночку. Чаще всего эта операция мне удавалась, но поскольку весь командный состав батальона, начиная со старшины классного отделения ефрейтора Сосика и кончая комбатом подполковником Ковалевым, в основном именно тем и занимались, что вылавливали курсантов, ходивших вне строя, неудивительно, что я постоянно попадался. На мою голову метались громы, молнии и сыпались наряды вне очереди, из которых легчайшим был вымыть пол в «ленинской комнате», а труднейшим – загреметь на сутки на кухню. И все это – за удовольствие пройти двести метров хоть и украдкой, но в одиночку.

Догадкин ощущал себя не просто командиром, но воспитателем.

– Ну скажи, ну почему ты нарушаешь воинскую дисциплину? – пробует он проникнуть мне в душу.

Стою, молчу, не знаю, как объяснить. А Догадкин честно пытается докопаться до истины, до корней.