Листьев медь (сборник) - Наталия Лазарева

– Марик, а мы тут с голоду помрем? – жалобно спросила Катя.

– Не-а, там холодильник полон. Пакетики разные, кульки. Но еда какая-то, на вкус вся одинаковая… Но от этого – не помрем. Я проверял.

– А-ааа. Тебя еще не просили вот в это окно… пальчик высунуть?

Какой еще пальчик? – Марик, до того приклеенно таращившийся в экран, повернулся к Кате и, мучительно сдвинув брови, глянул на нее воспаленными влажными глазами:

– Ну, как… как Баба-Яга просила братца Иванушку пальчик показать, чтобы проверить, откормился ли, можно его есть-то уже, а он прутик от метлы высовывал…

– Прутик? Прутик?! – брови Марика поднялись, лоб мгновенно разгладился и он начал смеяться, поначалу совершенно нормально смеяться, и даже Катя стала подхихикивать, но потом хохот его начал перерастать в визг, он зажмурился, принялся ритмично раскачиваться, столкнул Катю с ручки кресла, свалился сам, бился некоторое время на полу, потом застыл. Катя села рядом с его горячим боком и принялась гладить его по спине, ощущая как вздрагивают лопатки под шерстяным свитером, как то проваливается, то выгибается позвоночник…

В квартире Марика, отрезанной от всего дымчатой панелью и окном, демонстрирующем футбольные и хоккейные матчи прошлых лет, можно было существовать. В холодильнике возникали все новые и новые пакеты, из кранов шла горячая и холодная вода, плита грелась, свет горел, даже правительство то советовало для закалки бегать босиком по снегу, то отоваривать талоны равномерно и, желательно, по четвергам. Государственный гимн исполняли с определенной периодичностью и по нему можно было отличить день от ночи, все часы равномерно тикали и передвигали стрелки. Только телефон молчал.

Катя насчитала десять дней подобного существования, когда вдруг поняла, что никогда еще в жизни не ощущала такой свободы. Поначалу она не могла выразить этого словами, потому что данное внутреннее чувство вовсе не соответствовало никаким внушенным раньше представлениям о жизни. Но не нужно было утром заставлять себя просыпаться и бежать в техникум, никто не заставлял писать контрольных и заполнять таблицы тестов, и, главное, не было никакого конвейера! Вот только маму жалко…

Марик не отрывался от мониторов, которые доставляли ему любые заказанные тексты, изображения и фильмы. Он даже начинал подозревать, что ему покажут какое-нибудь заграничное кино (предположим, более-менее приличное) или выдадут статьи из западных журналов или – доже! – тексты из Британской энциклопедии – но и в мыслях боялся подобного попросить. Да он и не знал, какой фильм стоило заказывать, ребята произносили какие-то названия, но он старался не слушать…

А уж что, поговаривали, было во Всемирной сети (тоже ведь на выкупленных у нас же лигокристаллах построенной), с которой Единая Страны ни в коей мере не соединялась и охранялась мощнейшими экранами и Средствами Защиты. А вдруг здесь?.. Но Марик даже не делал попыток, кто их знает, этих новых руководителей…

Сова поселилась на узенькой кушетке в меленькой комнатке, заполненной старьем. Кушетка была жестковата, но примерно такая же, как прежде. Зато вся остальная мебель была странно перекорежена – все скругленные углы были заменены на прямоугольные, а округлые поверхности как бы набраны из кубиков, все более мелких сверху, чтобы старательно воссоздать прежнюю форму. Катя жила, словно во сне, не чувствуя как копилось в ней ее вечное противление. Оно прорвалось внезапно, ночью, когда она вдруг толчком проснулась и пошла к ненавистной двери.

Некоторое время Сова качалась с пятки на носок, стараясь хоть как-то привести себя в норму, но это ей не удалось. Там тут же возникло то самое явление, что и в прошлый раз: поверхность начала отражать, в глубине возникла фигура, похожая на статую, отлитую из темного металла. Катя подняла руку, и статуя тоже приняла законченную картинную позу. Изображение было похоже на то, что получалось при адаптации фигуры персонажа при подготовке игры, но намного точнее. Потому оно и воспринималось, словно зеркальное отражение. Оно и впрямь было зеркалом, но зеркалом, устраняющим недостатки. Свет мой зеркальце, скажи…

Катя покрутилась еще, видя в панели свою усовершенствованную, доведенную до невесть какой законченности фигуру, потом опустила руки и прислонилась к матовой мгле, то ли пытаясь захлебнуться в ней, то ли потеряв все силы для жизни и борьбы. Мгла целиком облепила ее и еще бы мгновение… Но тут проснулось катино возмущенное: «О-аа-ы-ы-хх!!!»

Руки сами потянулись вверх, рубанули воздух, согнутые в локтях они понеслись вниз, правый локоть задел обманчиво-болотистую поверхность, и острая боль пронеслась по плечу и груди и кинулась в голову. У Кати появилось одно бешеное желание – убить, разнести в клочья. Она сунула больную руку в карман и нащупала что-то твердое – это был контейнер с лигопорошком. Сова вытащила его, зажала в кулаке и начала в отчаянии долбить по дверной панели. Контейнер лопнул, легкий, цепляющийся ко всему порошок, полетел на Катю, на дверь, осыпал все вокруг. И тут произошло давно ожидаемое и неждаемое. Дверь начала падать вниз, словно подъемный мост или карта карточного домика, Катя полетела вслед за ней. И в этот момент свет сзади потух – возвратиться назад, в квартиру Марика она бы уже не смогла.

Со всех сторон на нее надвигались такие же панели, где-то виднелись острые выступы, словно углы кубических строений. Все было того же темно-серого или слегка бурого цвета. Сова поднялась и шагнула вперед, и тут же все вокруг начало сдвигаться, перемещаться, какие-то панели поехали наверх, и открылась что-то вроде лифта. Катя ступила в него, кабинка понеслась, но где-то затормозила и остановилась. Зато впереди возникло некое нагромождение, похожее на высокие ступени, ведущие к острой верхушке – как бы к вершине пирамиды. Ступени были крайне неудобные, но ничего другого не оставалось, как только нестись наверх. Самым ужасным было еще и то, что и ступени, словно эскалатор метро, неслись вместе с ней и как бы подталкивали вперед. Воздуха не хватало, ноги немели, колени уже ударяли в подбородок, и тут Сова заметила что-то вроде срезанной спереди вагонетки и кинулась к ней с ненавистной пирамиды. Вагонетка полетела вбок, мимо проносились скопления панелей, собранных в правильные многогранные конструкции, они роились кучами, влиплялись грань в грань, сталкивались ребрами – но тишина было полная. Вагонетка неслась, и Катя внезапно решила, что попала в сон Марика, рассказанный им в той, иной жизни. Сон про четвертьвагончик в Париж… Куда же, куда, в какой Париж? Воспоминание о сне и прошлой жизни, от которой она, казалось бы, отошла лишь на шаг – на шаг по лестничной площадке в доме Марика, так резануло ее, что, пожалуй, впервые за все время пребывания здесь, Катя ощутила безумную жалость к себе и заплакала. Четвертьвагончик застыл на месте, потом вдруг развернулся, понесся куда-то и выплюнул ее возле неподвижного скопления ступеней. Катя с трудом взобралась на них, увидала наверху вертикальную панель, устало прислонилась к ней плечом, панель отъехала в сторону…