Грехи и святость. Как любили монахи и священники - Каринэ Фолиянц

И после смерти Анны Петровны он продолжал общаться с ней, с ее любящей душой. Его сын рассказывал, что не раз, предпринимая что-нибудь, вдруг слышал от отца: «Не смей этого делать, покойница не велит тебе этого…»

Это очень странно, но в окружении множества людей – родных, близких по крови или по духу – он иногда чувствовал себя одиноким. «Ты не можешь себе представить, что значит это одиночество…», – говорил он, сдерживая слезы, одной своей духовной дочери, стараясь примирить ее с матерью, одинокой старушкой. А однажды у него вырвалось: «Вы все меня не понимаете, у вас нет ответа…»

После 1917 года настали тяжелые дни. Люди голодали, мерзли, умирали, а простенький, смешной батюшка, похожий на сельского священника, исхудавший и больной, говорил им о милости Божией, о неизменной любви Божией…

К тому времени маросейская приходская община уже была очень большой. Рассказывают, что батюшка, верный себе, давал прихожанам в основном житейские советы: ехать ли в деревню, остаться ли в Москве. Благословлял прихожанок – и они уже не боялись ходить одни по темным улицам, зная и веря, что им ничего плохого не сделают, по молитве батюшки. Во время проповедей отец Алексей любил читать жития, и все святые у него выходили совсем обыкновенными людьми, со своими слабостями и ошибками. А из примеров их жизни он выбирал разные полезные практические советы. Всеми возможными способами отец Алексей старался помочь людям жить и выживать в тех страшных условиях.

Отец Павел Флоренский писал в 1924 году: «Маросейская община была по духовному своему смыслу дочерью Оптиной пустыни: тут жизнь строилась на духовном опыте. Отец Алексей учил своею жизнью, и все вокруг него жило, каждый по-своему и по мере сил участвовал в росте духовной жизни всей общины. Поэтому, хотя община и не располагала собственной больницей, однако многочисленные профессора, врачи, фельдшерицы и сестры милосердия – духовные дети отца Алексея – обслуживали больных, обращавшихся к отцу Алексею за помощью. Хотя не было своей школы, но ряд профессоров, писателей, педагогов, студентов, также духовных детей отца Алексея, приходили своими знаниями и своими связями на помощь тем, кому оказывалась она потребной. Хотя и не было при общине своего организованного приюта, тем не менее нуждающихся или обращавшихся за помощью одевали, обували, кормили. Члены Маросейской общины, проникая во все отрасли жизни, всюду своею работой помогали отцу Алексею в деле “разгрузки” страждущих. Тут не было никакой внешней организации, но это не мешало быть всем объединенными единым духом».

В 1922 году для Церкви наступили еще более трудные времена. Храмы и монастыри закрывали, духовенство уничтожали – физически. В 1923 году отца Алексея дважды вызывали в ГПУ, но оба раза он вернулся. Больной, еле живой батюшка, после второго посещения ГПУ сказал: «…Они моей одышки испугались, боялись, что умру у них, потому так скоро отпустили…»

Батюшка умер от паралича сердца 9 (22) июня 1923 года. Пережив три революции, первую мировую и гражданскую войны, голод и эпидемии, он не пережил допросов в ГПУ. Умирая, отец Алексей сказал странные слова: что день его похорон станет днем большой радости для Церкви. И предсказал, что могила у него будет не одна.

Оба предсказания его сбылись. На панихиду по отцу Алексею на Лазаревское кладбище совершенно неожиданно приехал патриарх Тихон, которого накануне выпустили из-под ареста. Такая вот была радость. Панихиду отслужил сын батюшки отец Сергий.

А после закрытия в 1934 году Лазаревского кладбища мощи отца Алексея перезахоронили на Введенское (Немецкое) кладбище. И это он предвидел…

Батюшка Алексей Мечёв не особенно одобрял заумные богословские искания своих духовных детей. Один из прихожан вспоминал: «Если уж очень увлечешься толкованиями и размышлениями, он возьмет за плечо, ласково посмотрит, иногда поцелует, и скажет: “Ишь ты какой. Ты все умом хочешь жить, а ты вот живи, как я, – сердцем”».

В книжке, посвященной жизнеописанию отца Алексея Мечёва, есть замечательные строки: «Действительно, батюшка отец Алексей был – огромное сердце, все проникнутое Богом и в Боге беззаветной любовью к человеку…»

Роза без шипов

Эта новелла – о любви в жизни священника Михаила Васнецова. Он был сыном Виктора Михайловича Васнецова, знаменитого русского художника. История его жизни полна потрясений и утрат, но в то же время жизнь его необыкновенно светла.

«Из глубины алтаря Киевского собора святого Владимира Богоматерь несет к молящимся младенца Христа, а он простирает в этот мир свои детские ручки, любя и благословляя его, преобразуя в то же время Своими руками Крест, на котором будет распят». Так написал в своей книге «Русский художник В. М. Васнецов» сын художника, Михаил Васнецов. Написал, по врожденной своей деликатности и скромности, унаследованной от отца, не упомянув о том, что Младенца художник писал с него, полугодовалого Миши, родившегося в октябре 1884 года.

Еще в раннем детстве Миша, один из пяти детей Васнецовых, выделялся среди них всех огромными своими глазами, взгляд которых был не по возрасту серьезным, а также скромностью и необыкновенной чуткостью ко всем окружающим его людям. Художник Михаил Васильевич Нестеров, друг семьи Васнецовых, написал как-то, что Миша, любимец отца, «встречается в картинах Виктора Михайловича во всех серафимах и херувимах».

Рос Михаил Васнецов в московском доме Васнецовых и селе Абрамцево, в том самом знаменитом Абрамцеве, где собирался весь цвет тогдашней русской культуры. У Васнецовых часто бывали гости, и тогда устраивались домашние спектакли, декорации к которым писали прославленные художники Серов, Васнецов и Поленов, художественно-литературные и музыкальные вечера… Вокруг Миши всегда царила атмосфера радостного творчества.

Екатерина Васильевна Поленова, дочь художника Василия Дмитриевича Поленова, часто приезжала в Абрамцево к своим родственникам Мамонтовым, которые были очень дружны с Васнецовыми. В книге «Повесть моей жизни» она вспоминает о своей поездке в Абрамцево в 1896 году на Страстной неделе: «…раз приехали наши сверстники братья Миша и Володя Васнецовы. Миша был на три года старше меня. Он уже кончил гимназию с золотой медалью и был на первом курсе Московского университета. На нем была серенькая студенческая тужурка, а я еще ходила в форме гимназистки, училась хорошо и тоже шла на золотую медаль.

Миша присоединялся к моим одиноким блужданиям по парку, серьезно и ласково смотрел на меня своими карими, немного насмешливыми глазами, и серьезно разговаривал со мной…