Первая жертва - Бен Элтон

Когда Кингсли нагнал его, юноша уже лежал в высокой мокрой траве и рыдал.

— Он сказал, что они ему не нужны, — проговорил Стэмфорд сквозь слезы.

— Поэтому вы забрали их у него?

— Он отдал их мне. Он велел мне сжечь их.

Кингсли, который до этой пробежки не осознавал, насколько вымотано и измучено его тело, рухнул на траву рядом с плачущим юношей.

— Но вы не сделали этого?

— Я не мог. Они такие красивые, такие особенные.

— И к тому же вы уже решили переписать их своей рукой и присвоить себе чужую славу.

Стэмфорд поднял на Кингсли глаза, по его щекам катились слезы, смешиваясь с дождем и потом.

— Это прекрасные стихи. Мир должен увидеть их!

— Под вашим именем?

Молодой человек понурил голову:

— Я не мог устоять. После того как он погиб, я подумал: а почему нет? Ему уже все равно, он от них отказался, а я, возможно, тоже стал бы известным… И вообще… Я хотел его наказать.

— Наказать погибшего? За что?

Стэмфорд долго молчал, прежде чем ответить:

— За то, что он не любил меня так, как любил этого чертового «золотого мальчика». За то, что он вообще меня не любил!

— Вы из-за этого поссорились с ним той ночью, в его комнате? Когда он погиб?

— Я же сказал, что это не я… Я ушел… Меня там не было… Я…

Кингсли ждал. Было очевидно, что Стэмфорд вот-вот сломается, и через несколько секунд юноша действительно перестал отпираться. Возможно, на сцене он был хорошим актером, но в драме реальной жизни ему не хватило ни ума, ни духа притворяться дальше.

— Да. Я там был. И мы поссорились. Я пытался говорить тихо, но я был так… зол на него.

— Потому что он не любил вас?

— Он использовал меня.

— Я так не думаю.

Это была сестра Муррей. Она догнала их и стояла рядом, протирая очки краем фартука. Китти близоруко щурилась, а на кончике ее носа блестели капли воды.

— Вы дали ему то, чего он хотел от вас, но сам он был не способен ответить тем же. Это не то же самое, что использовать человека.

— Он ничего мне не дал!

— Он дал вам свои стихи, — ответила Муррей. — И по-моему, лейтенант, человек, который написал эти стихи, уже ничего и никому не мог дать. Он был пуст внутри. «Пустая чаша», как он сам написал, «испитая до дна». Человек с разбитым сердцем.

— Но не из-за меня, — взвыл Стэмфорд. — Его сердце было разбито не из-за меня! Я обожествлял его. Он был моим героем.

— Он не хотел быть ничьим героем, Стэмфорд, — объяснила сестра Муррей. — Разве вы не понимаете? Вы же читали его стихи. Ведь ясно, что он возненавидел саму идею героев. Он ненавидел свои стихи за то, что благодаря им другие тоже захотели быть героями.

— Он был моим героем. Это совсем другое. Я его любил.

— И поэтому вы его застрелили? — спросил Кингсли. — Потому что он не ответил вам взаимностью?

— Я не стрелял в него! Я бы никогда не причинил ему боль! Я ведь говорю, я его любил.

— По опыту знаю: убийство на почве любви встречается так же часто, как и убийство на почве ненависти.

— Нет!

— Вы хотели украсть его стихи.

— Нет. Неправда! Эта мысль пришла потом. После того как я ушел… Когда его не стало. Я хотел отомстить ему за то, что он бросил меня!

— Стэмфорд, его убили, — с нажимом сказал Кингсли.

— Я знаю! Кто был в его комнате? Почему там был другой мужчина? Алан снова искал утешения! Это было в его стиле, капитан Марло: новый парень, никаких привязанностей, никакого будущего — поверьте мне, я это знаю. Утешение без любви! Вот что он взял у меня. Возможно, он снова искал утешения без любви? Не все такие уступчивые, как я!

— Вы думаете, виконта Аберкромби убил раздосадованный любовник?

— Да!

— Но не вы?

— Нет. Говорят, это был рядовой. Хопкинс. Какой-то контуженый бедолага. Думаю, Алан не устоял перед ним. Или, возможно, Хопкинс его шантажировал и они подрались. Алан приходил в ужас при мысли, что кто-нибудь когда-нибудь узнает, что он… что он был…

— Из тех, кто не осмеливался заявить о своей любви, — спокойно сказала сестра Муррей.

— Да, — ответил Стэмфорд, — из тех, кто не осмеливался заявить о своей любви.

Стэмфорд начал дрожать и чихать, и к смеси дождя, слез и пота на его бледном лице прибавились ручьи из носа. Сестра Муррей тоже дрожала.

— Давайте поговорим внутри, — сказала она, — выпьем чаю.

Все трое вернулись в оранжерею, промокнув до нитки. Кингсли пришла в голову мысль, что во Фландрии никто и никогда не бывает совершенно сухим.

Вытершись полотенцем и выпив чаю, Стэмфорд, казалось, немного пришел в себя. По крайней мере, он перестал плакать.

— Рядовой Хопкинс не убивал вашего друга, — сказал Кингсли.

— И я тоже, клянусь.

— Вы были последним, кто видел его в живых.

— За исключением убийцы.

— Если только вы не убийца.

— Я? Нет!

— Посмотрите на эту ситуацию с моей точки зрения, Стэмфорд, с точки зрения офицера, расследующего убийство. Вы приходите к Аберкромби, ссоритесь с ним, вас видят выходящим потихоньку из его комнаты намного позже того часа, как вы должны были покинуть здание. Вскоре после этого его находят убитым, а вы выдаете его труд за свой собственный. Выглядит не очень, верно?

— Да, — вставила сестра Муррей, — выглядит чертовски плохо.

Стэмфорд побледнел.

— Расскажите мне, что именно произошло в ту ночь, — попросил Кингсли.

— Я пришел навестить его днем, — сказал Стэмфорд. Затем он вызывающе добавил: — Дело в том, что мы и до этого были любовниками.

— Это я уже понял.

— Сначала он был мил со мной. Попросил меня остаться ненадолго, и мне показалось, что на какое-то время ему стало легче оттого, что я с ним. Он был сильно контужен, и мы… мы обнимались.

— Но потом вы поссорились?

— Да, потому что я чувствовал себя использованным и еще потому, что он попросил меня сжечь его стихи. Я так рассердился! Меня ужасно злило, что он ополчился на свое творчество. Затем сестра Муррей пришла с обходом, и я прятался под кроватью, пока она не ушла. После этого я пытался помириться с Аланом и попросил разрешения остаться на ночь, но он был какой-то злой и велел мне уйти.

— И вы ушли?

— Да, ушел. Клянусь, я ушел, клянусь, я не причинил ему вреда.

Кингсли долго и пристально смотрел на дрожащего лейтенанта.

— Конечно. Конечно, я сомневаюсь, что вы бы это сделали. Вы не такой, вы не жестокий. К тому же мой свидетель вспомнил, что он видел у вас в руке нотную папку. Он бы заметил, если бы вы также несли сапог Аберкромби.

— Простите, не понял?

— Ничего. Это не ваша забота.

— Значит, я могу идти?

— Еще одно. Виконт Аберкромби никогда не упоминал при вас зеленый конверт?

Стэмфорд изумленно уставился на Кингсли:

— Откуда вы знаете? Да… Да, упоминал. Но у меня его не было… Я сказал, что постараюсь достать, но их нельзя передавать другому человеку, в смысле, нельзя просто так отдать.

— Отлично, лейтенант, — сказал Кингсли. — Пока что у меня все.

Стэмфорд встал, чтобы идти.

— Можно я возьму свои стихи? — спросил он сестру Муррей.

— Пожалуй, нет, — ответила она.

— Но он… он дал их мне.

— Он дал их вам, чтобы вы их сожгли. Вы этого не сделали тогда, когда он просил, и я не уверена, что доверю вам сделать это сейчас.

— Вы ведь не хотите сказать, что сожжете их сами?

— Конечно сожгу.

— Но они прекрасны, они слишком хороши…

— А еще они — труд человека, который доверился вам и попросил их уничтожить. Как оказалось, это было его предсмертное желание. Я собираюсь его выполнить.

Исчерпав все свои доводы, Стэмфорд пошел к двери.

— Странно, — сказал он. — Знаете, если бы Алан разрешил мне тогда остаться у него, как я и просил, возможно, он был бы сегодня жив.

— Я так не думаю, лейтенант, — сказал Кингсли. — Вы хороший Чарли Чаплин, но сомневаюсь, что из вас вышел бы хороший телохранитель. Проведи вы ночь с Аберкромби, вас, вероятно, тоже убили бы. Так что можете считать, он спас вам жизнь.

48

Тяжелая поездка

Когда Стэмфорд ушел, Кингсли первым делом прошел к телеграфисту и отправил телеграмму сэру Мэнсфилду Каммингу в Лондон:

«Дело близится к развязке. В ближайшее время назову убийцу. Прошу уведомить заинтересованные стороны».

Затем Кингсли вернулся в холл, готовый к еще одному тяжелому путешествию на фронт. На выходе он встретил сестру Муррей, одетую в резиновые сапоги и длинный брезентовый плащ.

— Снова отправляешься на расследование? — спросила она.

— Мне нужно увидеть командира Аберкромби, — ответил Кингсли. — Если он подтвердит некоторые мои опасения, полагаю, дело будет закрыто. Я телеграфировал об этом в Лондон.