Наследники Фауста - Елена Клещенко

— Совершенно случайно я догадался, что она знает латынь, и заговорил с ней о том, где она жила и чему училась, и был потрясен ее умом и познаниями. Соглашусь с вами, если вы скажете, что я не стою ее.

— Это лучше, чем все, о чем я думал. — Господин Майер глубоко вздохнул и отвернулся от окна. — Вы врач, и вы, говорите, любите ее… Вагнер из Виттенберга ваше имя? А не вы ли, по случаю, произносили речь в Маульбронне пять лет назад, за Везалия и против Сильвия?

— Вероятнее всего, это я. — Пустяк, а до чего греет душу. — Вы там были?

— Не был, но видел тезисы: «Если глупец избегает порока, впадает в противный».

— Вы тоже любите Безумца?

— Я считаю, что он разумен и прав. — Господина Майера несколько покоробила игра слов «Vesalius — veasanus», употреблявшаяся чаще врагами, чем друзьями.

— О, несомненно. Жаль, не все это видят. Но дурак, который осмелился утверждать, что строение человеческого тела Божьим попущением изменилось за века, прошедшие от Галена до нас, — лишь бы не признать ошибок Галена, — это король дураков. Я не мог оставить его в покое, ведь он по дурости впадает в ересь, нет?

— Слишком именит для еретика.

Мы рассмеялись и выпили по второй.

— Но отчего же она не посоветовалась со мной, перед тем как уйти?

— Смятение чувств, — туманно пояснил я. — Надежда и потом разочарование, — слава Господу, что у нее достало силы духа спастись от этого человека! — но потом она боялась вернуться, ведь он задержал ее своими россказнями, пока не погасли огни.

— Кто был тот мерзавец?

— К сожалению, этого мне не удалось разузнать. Он называл себя Шварцем, и кое-кто в вашем городе его помнит, но никому не известно, кто он и откуда.

— Шварц… Имя вроде «Кай, Тит, Юлий» — любой человек. Жаль, ибо он заслуживает сурового наказания. Он говорил что-то о родителях Марии?

— Рассказал обычную историю о девушке, обманутой и брошенной любимым, в подробностях путался и, возможно, врал от первого до последнего слова. Имя госпожи Брандт вам ничего не говорит?

— Госпожа Брандт… Нет, не припомню. Кто она?

Я объяснил и затем спросил:

— Скажите, досточтимый коллега, а вы сами ничего не знаете об обстоятельствах ее рождения?

Господин Майер молча покачал головой.

— Но хотя бы о том, как госпожа Хондорф ее удочерила? Вы же соседи?

— Досточтимый коллега, откуда же мне знать?! Стыдно сказать, я даже не помню Марию во младенчестве. В год ее рождения я готовился в университет и по первому разу читал Овидия и Горация Флакка, спасибо покойному батюшке; я света белого не видел из-за латыни, шел ли по улице или сидел за столом — на булыжнике и на скатерти прыгали латинские литеры. И так я был увлечен науками, что взрослых-то соседей в лицо толком не знал. Припоминал потом, как матушка говорила моей крестной: соседка, купеческая вдовушка, взяла в дом брошенного младенца, мол, доброе дело… Ну, а позднее я сам убедился, каково было это доброе дело. Можно допустить, что почтенная госпожа искренне думала, будто творит добро, когда заставляла девочку трудиться от зари до зари и стращала ее дьяволом и чумой… можно допустить, но трудно поверить. Не в первый раз на моей памяти злоба выдавала себя за праведность, вот что я вам скажу.

— А господин Хондорф скончался еще раньше того?

— За два, за три года до того — я был мальчишкой и богатые похороны в соседском доме не мог не запомнить. Молодой вдове прискучила одинокая жизнь, захотелось живого дыхания в доме. Нет бы завести кошку либо певчую птичку… Да, впрочем, не мне ее судить. Я ведь и сам за все эти годы не сделал ничего, что бы могло действительно помочь Марии.

— Не возводите на себя поклепы. Вы сделали для нее больше, чем родной отец.

— Трудненько было бы сделать меньше, — негромко проговорил мой собеседник. — Я думал иногда, кем бы мог быть тот шалопай. Не знавал ли я его? А может быть, знаюсь с ним и нынче, приветствую его в университете или в городском совете — уж верно, неглупый отец зачал такую дочь, — не ведаю лишь, что это он?

— Пути провидения неисследимы, — я постарался сохранить непроницаемый вид, — но поверьте, любезнейший мой господин и коллега, вам не в чем себя винить. Мария рассказала мне о вас, и притом называла своим учителем и единственным родным человеком.

— Благодарю вас.

— Она отправила вам письмо, сразу после венчания. Вы не получили его?

— Не получил.

— Странно. Прошло порядочно времени. — Относительно письма я не солгал, и все это было воистину странно. За это время посыльный мог бы доскакать в Рим и вернуться обратно, и уж во всяком случае, я не мог его обогнать. Надо полагать, что письмо пропало. Письмо из Серого Дома, прежде принадлежащего некоему Фаусту. Писала ли Мария в этом письме что-нибудь такое, что могло бы навлечь на нее подозрения?.. Нет, будем надеяться на лучшее: мало ли простых разбойников на немецких дорогах!

— Еще раз благодарю вас за добрую весть, — сказал господин Майер. — Когда вернетесь в Виттенберг, передайте Марии, что я безмерно рад за нее.

— Непременно. Да, впрочем, ведь вы и сами ей напишете? Мы живем на Шергассе у Железных Ворот…

— Я запишу, чтобы не забыть. — Господин Майер поднялся с места, внимательно взглянул на меня, и я понял, что Мария отнюдь не напрасно превозносила своего наставника. — А вы когда полагаете вернуться к ней?

Надеюсь, господин Майер поверил моему ответу. Я читал те же книги о природе человеческой, что и он, и потому не запинался и не таращил глаза, а говорил как мог натуральней, что мол, завтра же пущусь в обратный путь и единственно с тем задержусь по дороге, чтобы уладить одно мелкое дело, связанное с наследством, но надеюсь, что оно не займет много времени. Затем разговор благополучно перешел на юность Марии и на то, чему она успела научиться у доктора.

В трактир я не пошел, а принялся бродить по улицам. С юных лет я привык думать на ходу, это мне было легче, чем в комнате. Слабый хмель все же туманил голову, не давая сосредоточиться более чем на одном утверждении — словно бы некая чешуя застила духовный взор, мешала быстро находить выводы и пугаться того, что пойму.

Если дьявол — отец лжи и нельзя верить ни одному его слову, то история, сочиненная им для Марии, лжива от начала до конца? Неверно: если бы дьявол был постоянен в своей лживости, он не был бы дьяволом; и лжец-человек говорит правду, когда ему это выгодно, а лжет, когда выгодна ложь. Но если мы имеем дело с амальгамой лжи и правды, как отделить одно от другого? Да никак, ибо это невозможно. В том и замысел.

Тогда забудем о дьявольской сказке. Возьмем то, что знаем не от него. Мария ничего не ведала о своих родителях. Ее воспитала госпожа Хондорф, купеческая вдова. Вскоре после гибели доминуса Иоганна перед Марией предстал дух, весьма похожий на того, кто служил ему, и надел ей кольцо, опять-таки весьма похожее. Я нашел в ее чертах много сходства с моим учителем. А нынче, совершенно некстати, без единого намека или повода, меня как громом поразило сходство Марии с приемной матерью. Сходство не черт, но форм и примет, ничего, по сути дела, не доказывающее…