Черный мотылек - Барбара Вайн

— Я очень любил его, — бесхитростно ответил он и добавил: — Джон мне был как отец.

— Он, а не Джозеф?

— Джозеф? Нет. Отчим был добр, тратил на нас деньги, следил, чтобы мы ходили в церковь, ели досыта, были прилично одеты, учились, «корпели над книгами», как тогда говорили. Но он не любил общаться с детьми и не знал, о чем с ними говорить. Просто выполнял свой долг. Как Джекоб Мэнли, — с улыбкой добавил Стефан.

— А мой отец делал нечто большее?

Стефан отложил вилку, отломил кусок хлеба и раскрошил в пальцах.

— Он любил детей. Любил всех нас. Знаете, зачастую старший сын в большой семье считает несправедливым, что ему приходится возиться с малышней — это же не его дети, ему их навязали. Но Джон — ваш отец — никогда не жаловался. Он был совсем не такой, как Джеймс, второй брат. Джеймс ненавидел сидеть с нами, со мной и Мэри, а Джону мы никогда не надоедали. Он рассказывал нам истории, чудесные сказки… — И снова в глазах Стефана промелькнула догадка. — Да, конечно, теперь понимаю. Вам он их тоже рассказывал?

— О да!

— Он обожал нас. Поэтому его исчезновение оказалось неожиданным и ужасным.

— Вы не едите, — негромко сказала Сара.

— Нет. Я слишком… слишком разволновался. — Он отпил вина, закусил хлебом и, покачав головой, сложил нож и вилку. — Было тяжело, когда Джон — когда он исчез. Сорок шесть лет прошло, а все так, будто случилось вчера. Отчетливо и болезненно. Вы уж извините.

Сара ждала, пока собеседник придет в себя. Стефан пил вино небольшими глотками, словно лекарство. Потом встряхнулся — так встряхивается кошка, спрыгнув с большой высоты, чтобы восстановить равновесие.

— Разумеется, он уже два года не жил с нами. А с сорок третьего по сорок пятый и вовсе служил во флоте. Но все свободное время он проводил у нас дома.

— Учился в университете?

Этот вопрос удивил Стефана:

— Разве что после исчезновения. Джон окончил школу в семнадцать и утроился телефонистом в «Ассошиэйтед Пресс».

— Кем-кем? Телефонистом?

— В те времена каждого репортера сопровождал телефонист, который передавал его статьи в редакцию. Других средств связи не было, электронную почту еще не изобрели.

— И что дальше?

— Это открыло ему путь в журналистику. Но вскоре Джон записался во флот. Мы скучали, но, по крайней мере, знали, где он, и его ждали. Потом Джон вернулся, снова поселился с нами, получил работу в местной газете. Мама им очень гордилась. Первый человек в нашей семье, занимающийся… как бы это сказать… умственным трудом. «Белый воротничок», как говорят американцы.

— Он работал на «Уолтамстоу Геральд»?

Стефан покачал головой:

— На их конкурента, «Уолтамстоу Индепендент». Журналистом широкого профиля. Занимался репортажами из зала суда, с заседаний местных властей и совета графства. К тому же он отлично стенографировал.

— Неужели? — переспросила Сара — она об этом понятия не имела.

— Дома Джон всегда рассказывал о своих приключениях. Даже в Лейтоне и Уолтамстоу происходят порой удивительные вещи. А потом Джон снял комнату в Уолтамстоу.

— Почему он переехал, если был так привязан к вам?

— Наш брат Джеймс женился. Ему было всего двадцать один, но девочка забеременела.

Сара непонимающе посмотрела на дядю — одно никак не вытекало из другого. Стефан невольно рассмеялся, а когда перестал хохотать — словно избавился от тяжкого бремени, даже помолодел и разрумянился.

— Ох, как изменился мир, моя дорогая Сара! Ну как вам объяснить? В сорок девятом году такое считалось страшным позором. Мне было всего двенадцать, но даже я это ощущал. Не мать, а Джозеф мне объяснил, что произошло и будет дальше: Джеймс должен как можно скорее жениться на этой девушке. Матери и Джозефу она не нравилась, да и Джеймс ее не то чтобы любил, но выхода не было. Им пришлось пожениться и поселиться у нас. Жилья в стране не хватало, идти им было некуда. Джон (наверное, правильнее называть его Джеральдом) решил съехать. Он единственный из нас не делал трагедии, даже посмеивался. Заявил, что подобные истории — сплошь и рядом. Джеймс не совершил ничего страшного, разумный человек его не осудит. Удивительно, насколько четко я помню этот разговор. Джон сказал, что некоторые преступления невозможно простить, но грех Джеймса не из их числа, как бы ни возмущался Джозеф. Главное — позаботиться о ребенке, который появится на свет. У него должны быть оба родителя, нормальная семья, и об этом нельзя забывать. Семья — это святое. Самый страшный грех — разрушить семью. Я на всю жизнь запомнил его слова.

— То есть, святое?

— Я не понял, Сара. Мне было всего двенадцать. Меня больше беспокоило, что с нами поселится чужая женщина и брат, который заменил мне отца, уезжает, а я ничего не могу поделать.

— Но он часто вас навещал?

— Три-четыре раза в неделю, иногда оставался на выходные и спал в кресле внизу. Нам и без него было тесно. Джеймс с Джекки и новорожденным поселились в бывшей комнате матери и Джозефа, родители перенесли кровать в столовую, вторая спальня досталась сестрам, а я переехал в кладовку с двумя койками. — Тут Стефан спохватился: — Заказать еще что-нибудь?

— Кофе, — сказала Сара.

— И все? Может, еще полграфинчика вина?

— Почему бы и нет?

Еще Сара хотела задать один необязательный, но очень интересный вопрос. Она знала, что многие люди, у которых было счастливое детство (и не только они), воспринимают мать и отца бесполыми и не представляют сексуальных отношений между ними. И Джеральд, такой сильный и «земной», казался Саре каким-то асексуальным. Она не помнила, чтобы он целовал мать или хотя бы касался ее руки. И тут в сознании всплыло то утро, в доме на Холи-маунт, когда Сара по обыкновению вбежала в комнату отца и застала его не в одиночестве, а с матерью — оба спали, крепко обнявшись.

— А у Джона была девушка? — резко спросила Сара.

Они возвращались из ресторана в свете фонарей. Стефан пожал плечами:

— Была какая-то. Кажется, тоже работала в газете. Шейла или Шерли. Тогда я в таких вещах еще не разбирался, но, кажется, ничего такого между ними не было. Домой Джон ее не приглашал. Не помню даже, как я узнал о ее существовании. Наверное, встретил их вместе на улице.

— Расскажите, как он исчез.

Стефан отпер дверь, и они прошли в дом. Часы в холле пробили один раз. Половина девятого.

— Чего-нибудь хотите? — предложил дядя. — Вина?

— Не стоит. Мне еще машину вести. — Голова и так плыла, но от глотка бренди она бы не отказалась. — Разве что капельку бренди, если найдется.

— Конечно.

Присев на диване в гостиной, Сара размышляла об отце, его юности, любимых братьях и сестрах. Сегодня она точно не уснет. Нет смысла мчаться домой и мучиться всю ночь бессонницей. Лучше остаться дослушать повесть до конца, не откладывая на потом. Стефан вернулся с бокалом и отнюдь не «капелькой» бренди.

— Спасибо, — поблагодарила Сара и неожиданно для себя подняла бокал. — За Райанов!

— Да, мы еще живы, — улыбнулся Стефан. — Я и мои дети. Двое — Джеймса, двое — Маргарет.

— А у Мэри детей не было?

— Мэри ушла в монастырь.

— Ой! — по-детски вскрикнула Сара.

— Точно, «ой». Я сам долго не мог привыкнуть. Но это действительно было ее призвание, по-другому и не скажешь. Джозеф это сразу понял и обрадовался. Мэри умерла пять лет назад. Видите ли, мы не долгожители. Кажется, я собирался рассказать, как исчез Джон.

— Да.

Стефан уселся напротив, откинулся в кресле, созерцая потолок, а потом выпрямился, словно готовясь к тяжелому испытанию.

— Это случилось летом 1951 года. Второго июля Мэри праздновала день рождения. Джон пришел к нам, он бы в жизни не пропустил такой праздник. Гостей не звали, это нам было не по карману. Мэри пригласила только двух одноклассниц на чай. Ей исполнилось шестнадцать. Все собрались — Джеймс, правда, работал в ночь, зато Джекки и малыш Питер сидели с нами. Твой отец, Джон, подоспел к восьми — заканчивал репортаж о ежегодном собрании какого-то общества. Какого именно, не помню. Джон принес Мэри подарок, даже два: коробку шоколадных конфет (шоколад выдавали по карточкам, целая коробка была роскошью) и сборник стихотворений «Юный Пегас». Мэри его долго хранила. Книг у нас было мало, и эту я запомнил. Потом мы играли в Игру. Даже мы с Мэри считали ее слишком детской, но в семье всегда в нее играли, когда собирались вместе. Мы обожали проверять ее на одноклассниках — сообразят ли они, в чем загвоздка. Смешная игра: ты говоришь…

— Я передаю ножницы закрытыми, — тихо продолжила Сара.

— Ага, — Стефан кивнул, подумал и снова кивнул. — Значит, он и вас научил?

— Да.

— А я научил своих детей, а Маргарет — своих. Насчет Джеймса сомневаюсь. Кстати, Маргарет жива, а вот Джеймс умер — от инфаркта, как и твой отец. Только мы с Маргарет и остались. Так, о чем я? Точно, о дне рождения. В тот день мы последний раз видели Джона. Он пожелал всем спокойной ночи и поспешил на автобус в Уолтамстоу. Автомобилей тогда почти не водилось. Ни у кого из наших знакомых машины не было. Когда Джон уходил, он выглядел веселым и бодрым, как обычно. Был понедельник, он пообещал маме заглянуть в среду и попить у нас чаю перед очередным заданием. Может быть, речь шла о собрании городского совета Лейтона, не помню. Еще Джон хотел нам что-то рассказать, но это, сказал, не к спеху.