Мемуары сорокалетнего - Сергей Есин

На крыше дома, утонувшего в чуть подтаявших сугробах, ветер шевелил непрочно подогнанный лист шифера. А так было тихо, только ударялось в плечо беззвучное дыхание Светланы да вот чуть закряхтел в кроватке его сынок. Тело Светланы сейчас же напряглось, но в кроватке снова раздалось привычное посапывание, и Светлана расслабилась, во сне поцеловала его в плечо, и он, Степан, не выдержал, левой рукой обнял, прижал ее к себе. Снова тишина.

Ну, Степан, ты вернулся на круги своя. Такая же, почти деревенская хата, в которой ты родился, только стоит эта хата вблизи большого города, вклинилась в него. Фотографии на стенах, полированный гардероб, половичок у двери. Ну, ничего, он все сумеет быстро и крепко перекрутить: раз-два — и они все втроем вылетят отсюда в новую квартиру. А его, Степана, будущая теща, по возрасту, правда, только чуть старше его, пусть караулит избу, выращивает редиску, подрезает яблони — у них будет дача. Он уже видел в своем воображении их будущую квартиру, обстановку, кухню с холодильником «Розенлев», себя сидящим перед новым цветным телевизором, и тут же в его сознании мелькнула мысль: господи, как же быстро сумел он исключить из своей жизни Маргариту! И тут же в ночном молочном мраке деревенского дома перед его глазами появилось лицо Маргариты Артемьевны, немолодое, но такое знакомое, с серьезным и грустным за стеклами очков взглядом. Ну все, подумал Степан, бессонница обеспечена. И еще он поразился: как же мы так подло устроены, мужики, — сплю с одной женщиной, а думаю о другой. Как там она? И в этот момент сердце, не дававшее о себе до этого знать, вдруг застучало, эхом отдаваясь в ушах. Копаешь, дура-совесть? Не выветрилась, не растоптали тебя еще подошвами фээргешных башмаков?

Но он все же и молодец! Не дрогнул. Скрутил все в один вечер. Нечего было разнюнивать. Он уже не так молод, чтобы свои решения копить в себе, рефлексировать, лишний раз волноваться, портить нервную систему и сердце. Но Маргарита тоже мужественная женщина, интеллигентка, выдрессировала себя. У нее только подбородок задрожал. Но что же делать, если любовь прошла? Когда вечером вошел он в квартиру, она, видимо, сразу догадалась. Морду у него, наверное, в тот момент перекосило. У нее же свои манеры, приемы, ритуалы: никогда не спрашивала его о плохом — сам не выдержит, расскажет. А тут впервые изменила себе, взяла на себя самое трудное, да ведь проигрывает тот, кто задает вопрос первым. Он, Степан, знает, что лучше самому цену никогда не назначать, проиграешь, надо ждать, когда у клиента не выдержат нервы, сам скажет. И Маргарита спросила:

— Ну что, Степан, плохо?

А он ей ответил:

— Плохо. Нам с тобой надо поговорить.

— О нас с тобой? — Она испугалась. Он ее сразу прижал.

— Да, о нас с тобою. У меня другая женщина.

— Молодая?

Он опять прижал.

— Молодая. И у нее от меня сын.

И здесь Маргарита выдержала. Повела себя как королева.

— Это меняет дело. Ты хочешь уйти к ней?

— Я хочу уйти к ней и моему сыну.

— Я же сказала: это меняет дело.

Но на большее силенок у нее не хватило, повернулась, пошла в кабинет, скрипнула тахта, значит, легла и, как всегда, отвернулась к стенке.

— Я квартиру оставляю тебе, — почему-то внезапно, против принятого раньше решения, крикнул он ей вдогонку. А про себя подумал: «Ладно, ладно, я себе наживу».

— Зачем? — холодно, четко, лекционным голосом ответила из кабинета Маргарита. — Квартиру мы разменяем, я тебе напишу доверенность.

И он, Степан, тогда подумал: «Ну что ж, самое трудное уже позади, теперь главное — быстро-быстро собраться, а слезы, рыдания будут потом, уже без него, проспится, отрыдается, бабы — народ отходчивый. Она не пропадет, — успокаивал он себя, — квартира у нее есть, машина, специальность, обстановка, может, еще найдет какого-нибудь отставного подполковника. Быстро, Степан, быстро!»

Но пока он метался по квартире, заталкивал рубашки, костюмы и ботинки в чемоданы, вдруг жуткая мысль пришла ему в голову. Он вспомнил, как в Сочи, после пляжа, пришли они в гостиницу, пообедали, ополоснулись под душем, и, лежа рядом, Маргарита сказала: «Я ведь знаю, Степан, что ты рано или поздно уйдешь от меня. Но я уже все решила. Ты помнишь, по Киевскому шоссе есть перед Красной Пахрой крутой спуск. И если чуть довернуть руль, то через бордюрный камень машина перевалит и упадет в реку. Я чувствую, Степан, что погибну в автокатастрофе. Иногда, Степа, страшновато мне с тобою. Очень уж вы, лимитчики, железные и пробивные. Очень уж много у вас энергии и жадности к жизни». Но и вспомнив этот разговор, Степан себя успокоил: «Она этого не сделает, она стала постарше, помудрее. Надо только ключи от ее машины с подзеркальника переложить куда-нибудь в вазочку». И чуть позже, уже собравшись, заглянул в кабинет. Как он и предполагал, Маргарита Артемьевна лежала на тахте лицом к стене. Плечи у нее дрожали. Услышав шаги Степана, не поворачиваясь, подняла руку, вяло помахала ему и, сдерживая слезы, сказала:

— Ступай, если решил. О главном договорились, об остальном — потом. Обо мне не волнуйся. Время — под горку. Анны Карениной из меня не получится. Справлюсь. Буду доживать с книжками. Когда тебя, как старую, ненужную тряпку, выкинут, возвращайся. У тебя сейчас просто трудный возраст. Но я-то знаю, — она повернула к нему заплаканное лицо, — последний в жизни стакан воды я тебе подам. Валяй, Степан, давай рви, как говорят мои студенты, в другую, новую жизнь. Ты сейчас, как мальчишка, хочешь новую игрушку, ну так беги, беги скорее, но только когда-нибудь, если тебе будет плохо, вспомни эти мои слова.

Слова ее укусили Степана крепко. Втесались в память. Намертво. Так и жить ему с этой маленькой тревогой, перемалывать ее, как от мозоли страдать. Да и живет человек в сплошной коросте своих больших и маленьких страданий. Все время что-то жмет, давит. И тут Степан со всей очевидностью внезапно понял, отчего пять минут назад проснулся. Потому что в ночной тишине вдруг резко и отчетливо снова, как и пять минут назад, услышал четкий и тихий, как морзянка, стук в низкое окно. Светлана сквозь сон, видимо, тоже услышала этот стук. Тело ее мгновенно напряглось, и мгновенно, выбросив, чтобы опереться Степану на грудь, руку, Светлана, как гимнаст через коня во время опорного прыжка, соскользнула на пол — в полутьме, словно лезвие, мелькнуло ее тело — и, босая, раздетая, подбежала к окну. Степан видел, как она снизу приподняла занавеску и, прижавшись к стеклу, сделала какой-то знак.

— Кто это? — тоже вскакивая с постели, спросил Степан, больше всего на свете боясь в этот момент какого-то страшного известия о Маргарите. Повернувшись спиною к окну и глядя почти прямо в лицо Степану, Светлана ответила:

— Это пьяный шофер дом перепутал. — Она говорила с нарочитой правдивостью, позевывая. — Наверное, картошку ворованную привез или за самогоном: соседка-бабка варит из сахара, вот шофер дома и спутал.

Но Степан из-за плеча Светланы уже разглядел: через двор по тропинке в сугробах перебежал базовский шофер с «Москвича», Алеша. Степан узнал его курточку, и когда Алеша, открывая калитку, обернулся к окнам, блеснула, как сабля, белозубая злая улыбка.

Часа в четыре ночи кончился бензин. Степан подтолкнул машину к обочине и огляделся. В редких фонарях густо парил бассейн «Москва». Сколько же он покрутил по городу? Скоро рассветет, и пойдет городской транспорт. Но сидеть на месте и ждать он не мог: то стремление к движению, к свободе, к какому-то пути или к бегству, которое возникло у него, когда он увидел блеснувшую в свете уличного фонаря улыбку Алеши, а потом сытый, уверенный в себе, своей молодости и правоте взгляд Светланы и собственный стыд, охвативший внезапно, как безотчетный страх, гнали его куда-то, не давали остановиться. Он знал, что не усидит на месте, что для самосохранения ему надо куда-то двигаться. Но куда?

За ночь выпал снег, и, хотя громыхающие лемехи снегоуборочных машин отгребли его к тротуарам, на Гоголевском бульваре засыпало все тропинки, и, шатаясь по снежной целине, Степан вдруг с радостью заметил: ноги уже промокли. И как случалось в детстве, сразу возникли себялюбивые мечтания: вот он простудился, заболел, умер, лежит в гробу молодой, красивый и вокруг плачут. Он силился разглядеть, кто же плачет: увидел Маргариту, стоящую с мокрым платком, поднесенным к глазам, свою мать с румяным старым лицом, а вот Светланы и своего маленького сына не увидел. Были ли они? Были ли они? Была ли эта любовь? И не напоминает ли беззубая улыбка сына победную, как взмах сабли под русыми усами, улыбку шофера Алеши? Вот и итоги: ни жены, ни квартиры, ни сына, ни новой любви. Сорок лет… Как же он вернется теперь к Маргарите? Нет, никогда, он еще мужчина, он будет помирать, спать на вокзалах, но не вернется, да и не примет она его. И к Светлане не вернется. Никогда не сможет забыть ее ленивой, позевывающей улыбочки, когда заметался по комнате, собирая свою одежду. Она стояла перед ним голая, наглая, уверенная в себе и своей молодости, зная, что в кроватке спит и пускает во сне пузыри ее самый крепкий тыл — сын! Прочухаешься, пометаешься — и прибежишь. К сыну как миленький прибежишь!