Пещера невольницы-колдуньи - Шахразада

— Ты мерзнешь, моя греза… — пробормотал он.

С невероятной нежностью Али-Баба коснулся тела любимой. Ступни и пальцы Суфии и впрямь были ледяными. Он осторожно начал их растирать. Суфия едва слышно застонала. Немного согрев ее, Али-Баба осторожно снял с нее кафтан, сорочку и шаровары. Кожа Суфии блестела, как слоновая кость, спелые, налитые груди просились в его ладони, горошины сосков сморщились и затвердели.

Неистовая потребность в этой женщине снова вонзилась в него острыми хищными когтями. Только Суфия способна заставить его жить дальше. Только ее вкусом он хочет упиваться.

— Не бойся, моя звезда, — хрипло проговорил он, помогая ей устроиться поудобнее.

Суфия безмолвно наблюдала за ним, зная, что сейчас произойдет неизбежное. Али-Баба снова причинит ей боль. Не физическую, разумеется. Он никогда не был бы груб с ней. Но он ранит ее душу. Так же, как ранил раньше тот, другой…

Она вся сжалась, когда он шагнул к ложу, хотя не могла оторвать глаз от обнаженной фигуры юноши. Мускулистый и высокий, он двигался легко и неслышно. Под его кожей перекатывались прекрасные мышцы. Из поросли волос внизу живота поднималось его налившееся силой мужское естество, и Суфия судорожно перевела дух.

Как же она боролась со своим грешным, безмерным желанием! Боролась и проиграла.

— Суфия… — нерешительно выдохнул Али-Баба.

Неужели ей чудится страсть в его голосе? Безумное желание? Стремление любить и дарить любовь?

Хватит ли у нее сил отказать ему? Победить себя?

Да и зачем? Ведь ей так отчаянно нужны его губы, руки, сильное тело, без них она просто не сможет жить. Эти мысли, должно быть, так ясно отражались в озерах ее выразительных глаз, что Али-Баба все понял без слов и, скользнув на шелк простыней, прижался к ней всем телом.

— Я хочу любить тебя, — пробормотал он, зарываясь лицом в гриву ее спутанных волос.

Его рот припал к ее шее, как к священному источнику, и Суфия конвульсивно выгнулась: острые напряженные соски уперлись в его грудь. Ее стыдливость исчезла при одном его прикосновении, только с губ сорвался тихий гортанный звук. Но тут Али-Баба чуть нагнул голову и обвел языком темно-розовую кожу вокруг соска. Когда он сомкнул губы на крошечном бугорке и вобрал его в рот, Суфия что-то несвязно пробормотала.

Что, Аллах всесильный, что он с ней делает? Почему сердце замирает в груди, стоит ему лишь приблизиться к ней?

Ее чувствительность обострилась настолько, что она уже не была способна ни о чем думать. Все мысли разом улетучились.

Но Али-Баба, похоже, держал себя в руках. Его чувственная атака была неспешной и хорошо продуманной. Он бесконечно долго ласкал ее, гладя спину, живот, плечи, пока наконец его рука не оказалась у нее между бедер.

Сладостная пытка длилась, казалось, целую вечность. Голова Суфии лихорадочно металась по подушке. Его пальцы оказались способны разжечь в ней опасный, всепожирающий огонь, заставить умирать от наслаждения. Он творил настоящую магию своими руками и губами, и она словно таяла, растекалась, плавилась…

Еще несколько тревожных ударов сердца, и Али-Баба приподнялся над ней. Его возбужденная плоть трепетала у ее лона.

— Взгляни на меня, моя звезда. Хочу видеть твое лицо, когда соединюсь с тобой.

Она распахнула глаза, и в этот же миг неумолимое копье пронзило ее едва ли не насквозь. Да, она жаждала его сокровенных ласк, жаждала принять в себя, вобрать и поглотить. Откуда-то издалека до нее доносился его шепот: чувственные, бесстыдные, откровенные слова…

Наслаждение росло и становилось почти невыносимым, пока не окутало их обоих головокружительным покрывалом. Суфия пронзительно вскрикнула. Ее лоно сомкнулось вокруг его все еще возбужденной плоти, он уткнул ее лицо в свое мокрое от пота плечо, заглушив крики страсти. Каждая легкая судорога Суфии отзывалась в теле Али-Бабы.

Наконец Али-Баба ворвался в нее в последний раз, и тогда огненные струи разлились по нему в бешеном, неистовом, яростном наслаждении. Задыхаясь, почти теряя сознание, он словно взорвался, извергая в нее хмельной напиток любви.

Когда все кончилось, Али-Баба долго прижимал к себе Суфию, овевая своим разгоряченным дыханием ее тело. Он был потрясен таким новым, таким сильным чувством обладания, завладевшим им, и потребностью снова и снова брать ее, не ощущая пресыщения.

Он поднял голову. Суфия лежала обессиленная и трепещущая. Ее глаза потемнели от пережитой страсти. Роскошные черные волосы обрамляли бледное прекрасное лицо.

Али-Баба пошевелился, пытаясь откатиться в сторону.

— Не оставляй меня, — умоляюще прошептала она, хватая его за плечо.

— О нет, звезда моя! Я не оставлю тебя никогда! — прошептал Али-Баба.

И даже горный дух, благовоспитанно покинувший возлюбленных в этот миг, поверил в силу чувства Али-Бабы — да, он не оставит ту, что стала ему ближе всех в этом мире.

Знал Сезам-Сим-сим, горный дух, и то, что вскоре вновь останется один. До тех пор, пока вновь не понадобится приютить души, мятущиеся в поисках своей второй половины.

Свиток тридцать первый

«Это призрак… — подумала Марисса, замерев от изумления. — Шейх, властелин пустыни!» Пристально вглядываясь в фигуру всадника на гнедом жеребце, скачущего через дюны в ее сторону, она нетерпеливо откинула назад волосы цвета начищенной меди. Но через секунду ветер снова спутал мягкие пряди. Стоя на вершине песчаного холма, она чувствовала, как нарастает сила ветра. Он трепал рубашку и брюки, нападал на девушку, как изголодавшийся зверь, настигший наконец свою жертву.

Когда, проиграв битву с дорогой, машина заглохла посреди пустыни, Марисса решила подняться на соседний холм, осмотреться и прикинуть, далеко ли до столицы, сверкающего легендами Андалана. Быть может, ей удастся добраться пешком… Теперь она не была уверена, что это решение было таким уж правильным; здесь, среди бескрайней пустыни, она чувствовала себя потерянной и уязвимой. Зрелище, представшее ее глазам, не утешало: золотые песчаные дюны тянулись на мили вокруг, и только у самого горизонта редкие вспышки зарниц освещали далекие скалы. По рассказам Юсефа, за этими скалами находился Андалан.

Приятель подробно описывал место, где лежит город, рассказывал, как расположены древние ворота, по обычаю открывающиеся на рассвете и закрывающиеся на закате, как лучше подъехать… Но теперь, когда разыгралась буря, она с трудом могла себе представить даже то, как ей повезет справиться с бураном. В неистовстве ветер поднимал и вихрем закручивал песок, и тогда в песчаном мареве движущиеся верхушки барханов превращались в призраки мчащихся дервишей.