Деревенские нервы - Николай Каронин-Петропавловский

Напередъ ошеломленная, она, однако, не упала духомъ, бодро кончила лѣтнія работы, начатыя мужемъ, и тогда рѣшилась все лишнее распродать или отдать на сбереженіе сосѣдямъ, дворъ припереть, избу заколотить, кое-какую живность порѣзать, чтобы свезти въ городъ для продажи. Только телку да безсмертнаго мерина оставить. Такъ и сдѣлала. Запрягла мерина и поѣхала по свѣту добывать Гаврилу. Буквально по свѣту, потому что она не знала, гдѣ онъ спрятанъ, у кого о немъ спросить и кому надоѣдать просьбами; знала только, что надо ѣхать въ тотъ городокъ, гдѣ при трактирѣ живетъ Ивашка-сынъ. Старуха съ мериномъ избороздила въ два мѣсяца осени тысячи двѣ верстъ. Нашла въ городѣ, при помощи Ивашки, того слѣдователя, въ рукахъ котораго находилось дѣло Гаврилы, но слѣдователь прогналъ ее. Ей посовѣтовали обратиться къ самому губернатору, и она поѣхала на меринѣ искать губернатора, объѣзжавшаго губернію. Но губернатора не увидала, и, чтобы она больше не надоѣдала, ее прогнали. Посовѣтовали ей еще обратиться къ прокурору, и она тѣмъ же путемъ обратно поѣхала въ городъ, но и прокуроръ ее не выслушалъ. Тогда она двинулась на неутомимомъ меринѣ назадъ въ деревню, чтобы попросить у общества одобрительнаго свидѣтельства о Гаврилѣ, но міръ по ея дѣлу не собрался; отдѣльные мужики хотя и жалѣли ее, но ничего сдѣлать не могли. Много она съ мериномъ изъѣздила лишняго. Но она вѣрила, что мужа, по нездоровью, отпустятъ.

Случайно лишь встрѣтилъ ее фельдшеръ и сильно заинтересовался разсказомъ старухи. Выслушавъ ее до конца. онъ далъ ей письмо къ своему доктору, съ приказаніемъ умно и толково разсказать ему все. Докторъ жилъ въ городѣ въ это время, и старуха снова туда поѣхала. На этотъ разъ она попала въ точку. Черезъ мѣсяцъ Гаврилу освободили, вслѣдствіе признанія его умственно разстроеннымъ. Много лишняго изъѣздила старуха съ мериномъ!

Когда Гаврило вышелъ изъ тюрьмы, онъ имѣлъ дѣйствительно видъ худой. Все семейство пожило вмѣстѣ дня два, во время которыхъ Ивашка дѣятельно убѣждалъ отца бросить деревню и поступить къ его хозяину дворникомъ.

— Здѣсь, прямо сказать, спокойно. У насъ думать нечего. Бери свое, что тебѣ слѣдуетъ — и шабашъ! Думать не объ чемъ! Живи, получай деньги, сколько должно и — шабашъ! — говорилъ Ивашка, раскрашивая трактирную службу,

Гаврило сначала слушалъ невнимательно, но, приходя въ себя, одобрительно кивалъ головой. Потомъ вдругъ обрадовался. Онъ заговорилъ, оживѣлъ, засуетился. Въ какой-нибудь часъ рѣшеніе его созрѣло: ѣхать немедленно въ деревню и отпроситься у общества въ отпускъ, послѣ чего возвратиться въ городъ къ Ивашкѣ. Повидимому, въ его головѣ моментально обрисовалась картина: взялъ лопату и вычистилъ, а послѣ того никакого больше безпокойства.

— И больше не объ чемъ безпокоиться? — радостно спросилъ Гаврило.

— Да о чемъ же еще?… Свое дѣло исполнилъ — и шабашъ! — еще разъ подтвердилъ Ивашка.

Гаврило запрегъ мерина въ сани (была уже зима), посадилъ старуху и поѣхалъ въ деревню для раздѣлки съ ней. Но исторія мерина кончилась. По пріѣздѣ домой, онъ понуро свѣсилъ уши. Когда Гаврило отвелъ его въ сарай, онъ не обрадовался и не сталъ кататься по назьму. Когда ему подложили соломы, чтобы онъ поѣлъ, онъ отворотился, на-отрѣзъ отказавшись пить и ѣсть. Видимо, онъ умиралъ. Къ ночи онъ легъ на землю, вытянулъ шею, ноги и хвостъ — и сдохъ. Только старуха поплакала надъ нимъ.

Но Гаврилѣ ничего не было жалко. Напротивъ нѣсколько сосѣдей пришли провѣдать его, посмотрѣть; они уже слышали, что вся исторія съ Гаврилой случилась отъ хвори и теперь быстро собрались выразить Гаврилѣ сочувствіе. Но Гаврило ихъ принялъ нерадушно. Его безпокойство снова стало возрождаться отъ вида родины. И воздухъ, и солнце, и поле, и людей, и свою избу, и дворъ съ назьмомъ, и сарай съ телушкой и курами, — все это онъ прежде любилъ, но теперь чувствовалъ одно безпокойство, припоминая тѣ мученія, которыя онъ здѣсь претерпѣлъ. Дѣла онъ живо покончилъ, кое-что продалъ, приперъ ворота, заколотилъ избу и пошелъ со старухой прочь.

Чтобы не оборвать этой исторіи на полусловѣ, слѣдуетъ разсказать въ нѣсколькихъ словахъ, какъ Гаврило устроился на новомъ мѣстѣ. Устроился онъ спокойно. Изъ него вышелъ образцовый дворникъ. Свои обязанности онъ исполнялъ точно: подметалъ дворъ, таскалъ жильцамъ дрова, а отъ нихъ соръ. Онъ былъ радъ, что попалъ на такое хорошее мѣсто. Въ тѣлѣ онъ поправился. Безпокойства, лихорадочности уже не было замѣтно въ его взорѣ. Да развѣ и можно что-нибудь думать о метлѣ или по поводу ея? А у него въ жизни метла одна только и осталась. Вслѣдствіе этого, мыслей у него больше не появлялось. Онъ дѣлалъ то, что ему приказывали. Если бы ему приказали этою же его метлой бить по спинамъ жильцовъ, онъ не отказался бы. Жильцы его не любили, какъ бы понимая, что этотъ человѣкъ совсѣмъ не думаетъ. За его позу передъ воротами они называли его «идоломъ». А, между тѣмъ, онъ виноватъ былъ только потому, что оборванные деревней нервы сдѣлали его безчувственнымъ.

1883