Хозяйка жизни, или Вендетта по-русски - Марина Крамер

– Не переживай, котенок, все образуется. Егор вырастет…

– Да, – эхом отозвалась Марина, не отрываясь от Хохла, словно это могло отодвинуть непростой разговор с сыном. – Вырастет…

– Хочешь, я сейчас с тобой пойду? – предложил Женька, но Марина отказалась:

– Спасибо, родной… я должна сама.

– Ну, ты тогда просто помни, что я с тобой.

– Ты всегда со мной, не говори ерунды.

Коваль поцеловала его в щеку и встала, направляясь в детскую. Перед этим она открыла сейф и вытащила оттуда небольшой альбом – это были фотографии, которые Хохол даже в суматохе отъезда не забыл взять с собой.

Он понимающе кивнул:

– Давай, котенок, все правильно…

Перед дверью детской Марина остановилась, набрала в грудь воздуха и резко выдохнула, словно перед прыжком в воду, и только после этого взялась за ручку. Егор сидел в кровати, переодетый в пижаму. На личике застыло напряженное ожидание, руки теребили любимого плюшевого медвежонка, привезенного из России. Марина села рядом с сыном, положила ему на колени альбом:

– Здесь фотографии твоего папы, Грег.

Мальчик взялся за обложку так осторожно, словно она была горячая и могла обжечь его. С первой страницы на него смотрел Малыш – на фотографии, сделанной в офисе, он сидел за столом и улыбался в объектив.

– Это… он? – почему-то Егорка не смог произнести слово «папа».

– Да, сынок.

У Марины заболело сердце при виде родного лица, она так и не избавилась от своих ночных кошмаров, по-прежнему видела во сне мужа и просыпалась в слезах. Правда, это случалось все реже, однако случалось, причиняя боль. Егорка провел пальцем по фотографии и всхлипнул.

– Что такое? – Марина прижалась к сыну, и он поднял на нее синие глаза:

– А где он?

– Он… он умер, Грег.

– Умер? Как?

– Так…

– А где тогда был я?

– А ты… ты был еще совсем маленький, совсем крошечный…

– И я его никогда-никогда не увижу?

– Нет, сынок, никогда. Он похоронен очень далеко, в России. Может быть, мы съездим туда когда-нибудь, и ты принесешь ему цветы.

Егор укоризненно поглядел на мать:

– Мам, ты чего говоришь? Как я принесу ему цветы, если он умер?

– Ты положишь их на его могилу, и он почувствует, что ты пришел. – Коваль вытерла слезы, катившиеся по щекам, поцеловала сына в темноволосую макушку.

– Мама, не плачь, – попросил он срывающимся голосом. – Хочешь, я не буду спрашивать больше?

– Нет-нет, сынок, спрашивай… – выдохнула Марина. – Просто… это очень тяжело…

– А его звали, как меня?

– Это тебя зовут, как его. Я назвала тебя так же. В России ты был бы Егор Егорович, а здесь – Грегори.

– Жалко, что я его совсем не видел, – пробормотал мальчик, переворачивая альбомный лист. – Ой, мамуля, а это ты!

Это была одна из ее редких фотографий – Марина не любила фотографироваться. Но здесь они были вдвоем – Малыш держал на руках жену, одетую в белоснежное подвенечное платье, и улыбался счастливой улыбкой.

– Это вы женились, да?

– Да.

– А как же папа… ну, мой другой папа?

– Мы еще тогда не были знакомы, – уклонилась Марина.

– Мам… а я похож на своего первого папу?

– Очень. – Коваль снова поцеловала его. – У тебя такие же глаза, такие же волосы… ты копия своего отца, Грегори.

Они пролистали альбом до конца, и мальчик все время внимательно рассматривал лицо Малыша, словно искал в нем свои черты. Закрыв альбом, Егорка какое-то время молчал, а потом попросил:

– Можно, он будет лежать у меня в комнате?

– Можно. Но у меня к тебе тоже просьба. Я могу говорить с тобой как со взрослым мужчиной? – Марина вгляделась в синие глазенки сына, и тот кивнул. – Грег, твой родной папа умер. Но Женя… он тоже твой папа, он растил тебя, он заботился о тебе, когда я… уезжала, а потом сильно болела, ты помнишь?

– Помню. А еще я помню, как мы жили в другом доме, – вдруг сказал Егорка, удивив Марину. – Такой большой-большой дом, намного больше этого. Да?

– Это так странно… тебе было всего два года, я даже не думала, что такие маленькие дети могут что-то помнить…

– Ты не ответила!

– Да, родной, наш дом в России был намного больше этого, – сдалась Марина. – Его построил твой папа, он ведь был строителем.

– А этот дом кто построил?

– Этот – не знаю. Папа купил его, когда приехал сюда жить. Но ты перевел разговор, хитрый поросенок! – Она ущипнула сына за щеку, и тот лукаво улыбнулся. – Так вот – я прошу, нет, я требую от тебя беспрекословного подчинения отцу, ты понял? Любое слово, сказанное папой, для тебя закон. И не дай тебе Бог забыть то, о чем мы говорили сегодня в парке.

Единственным человеком, который совершенно не боялся взгляда Коваль, был ее сын. Однако боязнь разочаровать ее была сильнее всего, сильнее крика и ругани. Егор старался ничем не огорчать мать, не заставлять мрачнеть ее красивое лицо. Он слышал, как в школе учительницы говорили о том, что миссис Мюррей – фантастически красивая женщина и наверняка могла бы сниматься в рекламе. Егор гордился матерью, любил, когда она приезжала за ним в школу, выходила из джипа и ждала его, Егора, облокотившись на капот. Потом они ехали в какое-нибудь кафе, заказывали что-нибудь вкусное и обязательно – мороженое в большом бокале, украшенное вишенкой сверху. Но дело было даже не в мороженом, а в том, что в такие моменты Марина принадлежала только ему, только его слушала, только с ним разговаривала.

– Грег, я не слышу, – напомнила Марина, заметив, что мальчик отвлекся и думает о чем-то.

– Да, мамуля, я понял. Мамуля, я так тебя люблю…

– И я тебя, родной…

Выйдя из детской, Марина закрыла дверь и прислонилась к ней спиной, чувствуя, как силы покидают ее. Разговор, такой внешне спокойный и размеренный, дался ей непросто и отнял много нервов. Марина съехала по двери и села на пол и так сидела очень долго, до тех пор, пока ее не нашел Хохол.

– Вот ты где! А чего на полу?

– Я очень устала, Жень… это так трудно, оказывается, так больно…

Марина заплакала, уткнувшись лицом в колени. Хохол присел рядом, потрепал по волосам:

– Котенок, ты не плачь, ведь все кончилось. Что Егор сказал?

– Да вроде ничего… пообещал, что будет слушаться тебя, как раньше…

– А… про Малыша – что?

– Не надо про Малыша, я прошу тебя…

– Да, как скажешь…

Он привычно поднял ее на руки и понес в спальню. Ничего в жизни не менялось, даже это…

Три года назад, Россия

– Ну, тебя не узнать! – Мышка изумленно таращила глаза на Хохла и пыталась понять, что же именно он с собой сделал. – Ну-ка, повернись к свету…

– Все, хватит пялиться, – отрезал он. – Ты ж понимаешь, что я не могу со своей рожей туда… Поехали, а то под париком башка потеет.

Вместо гладко выбритой лысины голову Хохла венчала русая шевелюра, поверх его тонких усиков были наклеены пышные, глаза прятались за стеклами чуть тонированных очков. Строгий серый костюм, модные туфли, кашемировое пальто нараспашку, тонкие серые перчатки, чтобы скрыть татуировки – вид у Хохла был абсолютно другой.

У здания больницы вся стоянка была заставлена автомобилями разных марок, и Хохол, едва найдя место для парковки, фыркнул:

– Растет благосостояние граждан! Тачку воткнуть некуда!

Он заметно нервничал перед встречей с Мариной. В последний раз видел ее почти две недели назад.

Толкнув дверь палаты, Хохол замер – Коваль лежала, широко распахнув глаза, и смотрела в стену перед собой. Мышка не упала в обморок, как того опасался Женька, наоборот, она как-то сразу стала вдруг строгой, профессиональной, осмотрела все вокруг, чуть тронула пальцем повязку на лице Марины – та не пошевелилась, не узнала.

– Мне бы как-то с лечащим переговорить…

Хохол послушно набрал номер и попросил Валерку выйти в холл. Они с Мышкой были знакомы, так что присутствия Женьки не требовалось.

Марина не отреагировала на звук закрывшейся двери, но, едва Женька сел рядом на стул, в глазах отразился испуг – она не узнала его в «маскарадном костюме».

– О господи, котенок, я и забыл! – Хохол сбросил парик и отклеил усы. – Это я, родная моя, я, Женька. Не узнала?

Он взял ее руку и прижался губами. Рука пахла больницей, лекарствами, еще чем-то чужим. Длинные ногти, покрытые черным лаком, казались неуместными здесь, в этой обстановке, на этих тонких руках, исхудавших так, что просвечивали вены.

– Котенок, ну, как ты тут? Посмотри на меня… – Он передвинулся так, чтобы попасть в поле ее зрения. – Мариш, ну хоть моргни, если видишь…

Синие глаза закрылись на секунду, а потом снова уставились на Хохла, и в углах он заметил блеснувшие слезы. Дотянувшись до тумбочки, Хохол взял лежавший там белый платок и осторожно промокнул влагу.

– Зачем ты плачешь? Все в порядке, я с тобой… Я тебе Мышку привел…

Он аккуратно снял повязку с ее лица, погладил кончиками пальцев по щеке. Кожа была прохладной, бледной, и Женька опять расстроился, что не может даже жалюзи на окне поднять, чтобы в палату хоть ненадолго заглянуло солнце, потому что кругом полно крыш, с которых отлично просматривается больница. Мало ли что…