Золотой осел - Луций Апулей

заимствованы ли они из греческого оригинала; можно только предполагать, что те из них, которые непосредственно связаны с основной сюжетной линией, идут от греческого образца «Золотого осла» (например, история гибели злого мальчишки-погонщика), остальные же представляют собою так называемые вставные новеллы и созданы самим Апулеем или заимствованы им из других источников. На эти двенадцать новелл, по-видимому, и намекает Апулей, обещая сплести «на милетский манер разные басни». Милетскими рассказами назывались сборники новелл и анекдотов самого разнообразного содержания, пользовавшиеся во времена империи огромной популярностью. Подобные народные рассказы и включил Апулей в роман (основной сюжетный стержень которого — тоже не что иное, как «милетская басня»), и эти веселые, несколько грубоватые истории о неверных женах, предания о ведьмах и оборотнях, забавные анекдоты о разбойниках-неудачниках, рассказы о преступлениях со многими натуралистическими — сообразно вкусам эпохи — подробностями придают роману особую свежесть, живость, красочность. Несомненно, вставные новеллы нарушают композиционное единство книги, но все они оказываются так или иначе связанными с главным действием романа и его героем. Иные из них предсказывают герою его участь (рассказ о том, какой ценой расплатился Телефрон за свое любопытство); другие обогащают Луция новыми знаниями, приближая перелом в характере юноши и в его судьбе, а некоторые предвосхищают содержание и, измененные в деталях, повторяются в основном повествовании. Без вставных новелл роман не был бы тем очаровательным «Золотым ослом», которым столько столетий подряд восхищается поколение за поколением. К тому же, не будь этих новелл, погибла бы знаменитая сказка об Амуре и Психее — «жемчужина романа», по единодушному признанию всех друзей и даже врагов Апулея. Эта древняя сказка, находящая себе столько параллелей в фольклоре других народов (вспомним хотя бы «Аленький цветочек» С. Т. Аксакова), дошла до нас только в виде «старушечьей басни», которой служанка разбойников пыталась развлечь похищенную девушку, хотя, по-видимому, в древности были известны и другие ее обработки. К обычной апулеевской иронии и пародии в повествовании об Амуре и Психее примешиваются мистические черты — результаты нового, символического толкования старой сказки в духе неоплатонизма: прошедшая через страдания душа (по-гречески «псюхэ») очищается, достигает высшей, божественной любви и высшего блаженства. Впрочем, детальное символическое толкование этой сказки, убив попутно всю ее поэзию, дали философы последующих веков, как язычники, так и христиане; Апулей же, позаимствовав, вероятно, несколько туманных соображений у какого-то более глубокомысленного своего собрата-платоника, гораздо больше увлекся поэтичностью фольклорного произведения, к которому в целом он отнесся весьма бережно; сохранив всю его яркую реалистичность и прелесть непосредственности, он только сдобрил его своим юмором и украсил блестящим одеянием своего неповторимого языка.

Мы не знаем, когда был написан Апулеем «Золотой осел» — в юности, до процесса в Сабрате, или после него, в зрелые годы. Немало остроумных аргументов было приведено сторонниками обоих предположений, но лишь один из них кажется наиболее убедительным. Трудно себе представить, чтобы эта исполненная знания жизни и скептической иронии книга, своего рода зеркало нравов той эпохи, могла быть написана молодым человеком. Гораздо более вероятно, что она вышла из-под пера зрелого писателя, вспоминающего свою юность, не бог весть какого мудреца, но тонкого наблюдателя, не способного удержаться от смеха при виде всего смешного и нелепого, даже если смешным оказывается он сам.

5

В основу своего стиля Апулей положил упоминавшиеся выше принципы «вторых софистов», но его языковая практика выходит далеко за установленные современными ему греческими риторами границы. С необычайной смелостью, с пылкостью и увлеченьем настоящего африканца он синтезировал архаизмы своего старшего современника, философа и ритора Фронтона, с достижениями сторонников нового стиля, поклонников пышного красноречия философа Сенеки, охотно и, по-видимому, много учился у великих писателей прошлого. Он окончательно разрушил стену, отделявшую в античной литературе прозу от поэзии, открыв себе доступ ко всем богатствам поэтического языка. Он знал и любил просторечье, разговорный, повседневный язык народа, потому так богата интонационно, так выразительна и образна его речь. Слив воедино все эти элементы, Апулей создал свой, новый стиль, какого еще не знала римская литература. Явление это вполне закономерно: язык классической прозы I века до н. э. устарел вместе с идеалами и страстями своей эпохи. Интересы нового времени требовали литературного языка более живого, пламенного, порывистого, выразительного, более близкого к народной речи — словом, апулеевского языка. Сами его недостатки — пестрота, налет вульгарности, утомительное многословие, сменившее скупую точность классиков — представлялись современникам достоинствами. Доказательство тому — дальнейшее развитие созданного Апулеем стиля. Даже «отцы церкви» не гнушались учиться у этого «погрязшего в заблуждениях» язычника: страстность и живописность его языка были теми самыми качествами, без которых невозможен успех проповеди.

Среди различных особенностей апулеевского стиля обращает на себя внимание злоупотребление риторическими приемами. Неистощимым потоком льются искусно и математически правильно построенные параллелизмы, резкие антитезы, вычурные перифразы. Требованиям ритма и благозвучия подчинены выбор слов и их расстановка, что нередко затемняет смысл предложения; аллитерации, ассонансы, созвучия встречаются на каждой странице. Пристрастие Апулея к каламбурам не знает пределов.

Но творец словесных хитросплетений нового стиля умел писать просто и прозрачно: мастерство Апулея-стилиста проявляется и в языковом разнообразии его произведений. В зависимости от содержания меняется стиль и внутри одного произведения. В этом легко убедиться, если сравнить хотя бы новеллу о жене бедняка, спрятавшей любовника в бочку, с первыми главами одиннадцатой книги романа.

6

Вряд ли Апулей предполагал, защищаясь против обвинений в преступных занятиях магией, что процесс в Сабрате станет для него источником несколько необычной, но чрезвычайно широкой известности, которая поможет его имени и искусству пережить века. «Апологии» не удалось развеять подозрений, будто Апулей — маг и чернокнижник; напротив, опубликование речи сделало эти подозрения достоянием всей провинции. Поэтому художественный вымысел в «Золотом осле» был принят суеверными африканцами за чистую монету: они решили, будто Апулей действительно великий колдун, будто он был коротко знаком с фессалийскими ведьмами и в самом деле побывал в ослиной шкуре. После смерти писателя, как это нередко случается, фантастическая легенда постепенно заслонила истинный облик Апулея, превращая философа-платоника в могущественнейшего чародея и, как это ни странно, в антихриста.

Религиозная борьба в Африке была крайне ожесточенной. Христианские епископы и проповедники, начиная с Тертуллиана (конец II века), два столетия подряд непрестанно жалуются на приверженность африканцев к язычеству. Апулей был самой подходящей фигурой для