Норма - Владимир Сорокин

— На ощупь.

— Кошмар.

— Один пьяный уже свалился.

— Случайно не твой бывший муж?

— Не хами.

Перебрались через канаву, зашли во двор.

— А вот подъезд — хоть убей… — Сережа сощурился. — Вон тот, а?

— Угадал.

— Не угадал, а вспомнил.

Вошли в подъезд. В лифте он обнял ее и поцеловал в губы. Оля раскрыла сумочку, достала ключи.

Вышли из лифта.

Оля отперла дверь, вошла. Сережа следом.

В квартире был полумрак. Оля кинула сумочку под вешалку, сняла вязаную шапку и тряхнула рассыпавшимися волосами.

Сережа повесил фуражку на деревянный штырек, привалился к стене:

— Даааа. А обои когда успела?

— Весной еще. Когда развелись. Мне те никогда не нравились.

— Мне тоже.

— Раздевайся.

Она сняла пальто, скинула сапоги. Сережа вынул бутылку из кармана, мял плащ. Оля кинула шарф на вешалку и, подхватив бутылку, двинулась было на кухню, но Сережа поймал ее руку.

— Что? — тихо спросила она.

Он поцеловал ее в губы, отвел волосы и поцеловал в висок. Она поставила бутылку на пол, обняла его.

Они долго целовались в полумраке. Оступившись, Оля опрокинула бутылку. Бутылка покатилась к двери.

За руку он втянул Олю в комнату.

— Здесь бардак страшный, — Оля отстранилась на мгновенье, потом снова обняла его.

Сережа скользнул руками под ее бежевый свитер. Оля вздохнула, взъерошила его волосы. Он нашел ее грудь, подвел к кровати, повалил. Оля стала целовать его в лоб, в глаза, но вдруг уперлась руками в плечи:

— Погоди, я дверь не заперла, кажется.

Бесшумно прошла в коридор. Щелкнул замок.

Вернулась, задернула шторы. Стало еще темнее.

Сняла свитер через голову, расстегнула джинсы:

— Скинь покрывало.

Сережа стянул с кровати зеленое покрывало. Под ним было тонкое одеяло в старом комканом пододеяльнике и расплющенная подушка с торчащей из-под нее розовой ночной рубашкой.

Оля вылезла из джинсов и шагнула к Сереже. Он обнял ее, стал целовать в шею, в худые ключицы. Оля расстегнула его рубашку, он содрал ее с себя вместе с майкой, сдернул брюки и трусы.

Обнявшись, упали на кровать.

Оля расстегнула лифчик, бретелька перепуталась с цепочкой. Сережа поцеловал ее грудь, скользнул рукой в трусики. Олины ноги разошлись и снова сошлись в коленях. Прижавшись к нему, она терлась ртом о его щеку. Он потянул трусики, она приподнялась. Трусики скользнули по ногам. Сережа лег на нее, сжал бессильные худые плечи. Цепочка тряслась между ними. Ноги ее быстро раздвинулись. Мгновенье он лихорадочно искал наощупь, Олина рука скользнула вниз и умело направила. Лобки их сошлись. Сережа замер, уткнувшись в ее волосы. Ноги ее поднялись, оплели его бедра. Он стал двигаться. Руки ушли под подушку. Оля быстро целовала его лицо. Губы ее раскрылись, она громко дышала. Сережа путался ртом в ее волосах. Вскоре Оля стала дышать чаще, язык ее прошелся по губам, пальцы сжали Сережины плечи:

— Быстрей, Сереженька… вот… вот… вот… вот… так… ой… оооо… так… так, Сереженька, вот… вот… так…

Сережа стал двигаться быстрее. Олины ноги дрожали, терлись о его:

— Быстрее… быстрее… еще… вот… вот…

Гримаса исказила ее лицо.

— Быстрее… вот… вот… вот… еще… немного!.. милый… аааа!!!

Оля вскрикнула, впилась ногтями в сережины плечи. Ноги ее согнулись в коленях. Сережа вздрогнул, застонал в ее волосы. Минуту они лежали неподвижно. Потом Сережа откинулся на спину. Кровать была узкой. Они лежали рядом, вплотную прижавшись друг к другу. Оля чмокнула его в щеку, приподнялась, вытащила из-под полушки ночную рубашку, подтерлась и прошлепала в ванную.

Сережа вытерся этой же рубашкой, лег на спину, закинул руки за голову. В ванной шелестела вода.

Сережа вздохнул, скомкал испачканную рубашку, сунул пол одеяло. Вода смолкла, ухнул сливной бачок.

Оля вошла, легла на него, сжав ладонями щеки, поцеловала в губы:

— За что ты мне нравишься, то что никогда не клянешься в любви. Не как остальные.

— Могу поклясться.

— Тогда больше ничего не будет. Она сжала ладонями его губы, отчего они стали похожи на рыбий рот.

— Чего — ничего?

— Ничего.

Он обнял ее, провел руками по спине и положил на ягодицы, хранившие на себе водяные брызги:

— Ты прелесть.

— Что ты говоришь!

— Прелестная прелесть.

— А мы вам не верим.

— Ты чудесная.

— Что ты говоришь!

— Афродита.

Он поцеловал ее подбородок.

Оля водила пальцем по сережиным бровям:

— Скажи лучше, когда я могу рассчитывать на продолжение.

— Скоро.

— Скоро — это как? Через час?

— Нет. Скоро.

— Ясно. Вот что, давай перекусим, пока ты не заснул.

— А ты жестокая.

— Ты еще меня не знаешь.

Оля встала, достала из шкафа халат:

— Пошли поедим. Ты небось на своем институтском пайке?

— Вообще-то я сегодня только завтракал…

— Оно и видно. Чтобы вашего брата раскачать, надо его сперва долго и упорно кормить мясом. Иди. Живо… Правда, мяса у меня не предвидится.

Она убежала на кухню. Сережа одел трусы, пошел за ней.

— Прихвати бутылку! — крикнула Оля. — И норму мою из сумочки тоже.

— Да и у меня… футы… — Сережа поднял бутылку, достал из своего плаща пакетик с нормой, потом из олиной сумочки ее.

Оля стояла у плиты, вырезала из масленки кусочки масла и бросала на сковородку.

— Не обожгись, смотри. — Сережа положил оба пакетика на стол и стал срезать пробку с бутылки.

— Не боись, — Оля обернулась. — Принес. Ага. И твоя. Слушай, давай-ка мы щас из этих норм кое-что сочиним.

— Давай.

— Распечатывай.

Сережа стал разрезать целлофан:

— Вообще, между нами девочками говоря, я бы эти нормы поджарил…

— Логично. Кстати, когда твоя ненаглядная кам бэк?

— Двенадцатого.

— Скоро.

— Разрезал, Оленька…

— Давай сюда. Оля бросила нормы на шипящее масло, стала членить их ножом:

— Во, одна свежая, одна сохлая.

— Свежая твоя. Экономистов ценят выше кибернетиков.

— Еще бы.

Оля расчленили нормы, достала из холодильника четыре яйца, пакетик сливок, майонез. Разбила яйца в миску, плеснула сливок, положила майонеза, быстро размешала и вылила на сковороду.

— Вот. У французов есть такой омлет со свежей клубникой. Только у нас вместо клубники…

— Земляника.

— Точно. Вообще, — она вытерла пальцы, — только наши дураки могут придумать — норму жевать в чистом виде. Зачем? Уж лучше с чем-то. Можно вообще запекать, например. Ну там, в тесте, как-нибудь. К мясу приправой, например. А то — жуй сухую! Нет, все-таки неповоротливые мы какие-то. Французы б новый раздел в кулинарии открыли. Пирожки с нормой. Пирожное из нормы, мороженое… А тут — жуй сухую.

Сережа постучал согнутым пальцем по столу, железным голосом процедил:

— Майор Пронин, ау!

Оля засмеялась, сняла с огня готовый омлет, подставила на железную решеточку перед Сережей:

— Навались!

Сережа протянул ей чашку с вином:

— За тебя.

— Спасибо, солнышко…

Чокнулись, выпили.

Оля села напротив, откусила хлеба, ткнула вилкой в дымящийся омлет, подула, попробовала:

— Ничего…

— Пища богов.

Сережа наполнил чашки:

— За встречу теперь?

— Можно.

Чокнулись. Сережа в два глотка осушил чашку, стукнул дном о стол:

— Амброзия…

Оля пила медленно, голый локоть ее поднимался. Быстро съели омлет. Насадив кусочек хлеба на вилку, Оля протерла сковородку:

— Блеск.

— И я говорю — пища богов, — он вытер губы о сгиб локтя, разлил остатки вина.

Оля встала, поставила сковороду на плиту. Сережа с двумя чашками подошел к ней, протянул:

— За твои глазки, волосы, плечи и тэ дэ.

— Что — тэ дэ?

— Тэ дэ…

Он поцеловал ее в шею, провел рукой по животу, скользнул за отворот халата. Оля отстранилась, выпила. Сережа тоже. Постояли, разглядывая друг друга. Сережа улыбнулся:

— Есть предложение.

— Конструктивное?

— Ага. Ахнем об пол? На счастье?

— Э, нет, парниша! — Оля выхватила из его рук чашку, — у меня их всего три осталось.

Она поставила чашки на стол.

— А почему так мало?

— Одну я кокнула, а четыре Витька забрал. После развода.

Сережа засмеялся, подхватил се на руки.

В коридоре зазвонил телефон. Сережа понес Олю в коридор.

Не слезая с его рук, она взяла трубку:

— Да. Что? Нет, это квартира.

Сережа поцеловал ее в шею.

Оля бросила вниз трубку, но промахнулась. Трубка ударилась о телефон, соскочила вниз и закачалась на шнуре.

Николай разрезал пакет, вывалил норму на тарелку. Скомкав пакет, швырнул в мусорное ведро, достал из шкафа ложку, банку вишневого варенья, открыл, сел за стол.

Норма была старой, с почерневшими, потрескавшимися краями. Николай наклонил банку над тарелкой. Варенье полилось на норму.

Тесть в третий раз заглянул из коридора, вошел и, заложив худые руки за спину, покачал головой: