Северный ветер - Валентина Нурисламова

Виски закончилось. Джин — тоже. Сигареты напоминали о себе только пустыми смятыми пачками еще со вчерашнего дня.

Надо было идти в магазин — не хотелось. Ни одеваться, ни спускаться вниз, на улицу. Вообще шевелиться не хотелось. А выпить и покурить — хотелось. Что делать?

— Марина, или ты выйдешь, наконец, из своей поганой депрессии или я сдам тебя в психиатрию! — из раза в раз ставил ультиматум забредавший к ней Александр.

— Валяй! — смело разрешала ему Марина. — Я там уже и так своя в доску. А сколько моих героев меня там дожидается! У меня в психушке круг общения будет явно шире, чем здесь!

Несколько раз Марина порывалась написать статью об этом «маньяке». Так, как считала правильным написать. Александр не позволил ей этого.

— Ты что глухая?! Или все мозги пропила?! — орал он на нее. — Ты не понимаешь, что за люди в этом замешаны? Ну, попробуй, рискни, напиши свою честную статейку! И сколько ты после этого проживешь? Неделю? День? Час? Ты вообще статью-то в публикации увидеть успеешь? О себе не думаешь — подумай хоть обо мне!

— Трус! — коротко припечатывала его Марина.

— Самоубийца! Тупая, упертая баба! — отзывался в тон ей Александр. — Самонадеянная истеричка! Далась тебе эта правда!

До магазина Марина все-таки дошла, непрестанно вспоминая свои регулярные перебранки с бывшим редактором. И с бывшим любовником, кстати, тоже. Александр в ее жизни был бывшим по всем статьям, но почему-то до сих пор назойливо мелькал перед глазами.

С бутылками, позвякивавшими в пластмассовой корзине, прошлась мимо полок с продуктами. Есть не хотелось совершенно. Но прочно сидевший в подсознании страх смерти (в ее случае — голодной) заставил ее сунуть к выпивке еще пару упаковок пельменей.

На кассе продавщица смотрела на нее с явным осуждением, заметно усилившимся, когда Марина попросила пробить еще несколько блоков сигарет.

Все полагавшиеся ей при увольнении деньги она получила (и «серые» в том числе) — Александр позаботился об этом. И теперь вдохновенно спускала их на средства саморазрушения.

Нет, умереть ей не хотелось. Но и жить — тоже.

Просто было не для чего.

Она не оплакивала бывшего учителя, признанного маньяком и террористом, как полагал в порывах ревности Александр. Но вся та грязь, которая до сих пор, даже спустя месяц, муссировалась в прессе по поводу него, вызывала у нее такое отвращение, от которого опускались руки — не только в работе, но и в жизни.

Мир открылся ей, восторженной идеалистке (каковой она себя до последнего времени никогда не считала), с другой стороны. Александр приметил ее еще во времена той статьи о Львовском и после, взяв под свое крыло, усиленно проталкивал вперед, создавал выгодный ему и очень льстивший Марине имидж честной журналистки. За столько лет она то ли не догадывалась, то ли не хотела себе признаваться (сейчас она и сама уже не знала, какой вариант правильный), что все ее скандальные статьи вышли в свет только благодаря связям ее бывшего редактора и его умению крутиться, находить тех влиятельных личностей, которым такой поворот событий был бы более выгоден, чем другим — тем, кто из-за них оказывался в глубокой и беспросветной жопе.

Марина проткнула вилкой недоваренный пельмень и отправила его в рот. Запила глотком виски. Вдохнула терпкий ментоловый дым из сигареты. Да, она явно открывает в себе новые таланты: есть, пить и курить одновременно — на это способен далеко не каждый!

Она начинала понимать, как сходят с ума в отдельных палатах психиатрических клиник или в камерах-одиночках тюрем. Если, конечно, их жильцам еще оставалось, с чего сходить.

Вакуум. Душный, тяжелый. Давящий.

Когда не с кем поговорить — вообще. Не потому что не найдется слушателя, а потому что слушатель тебя попросту не поймет.

Марина не заботилась о том, чтобы заводить близких друзей. Ей до последнего времени вполне хватало коллег, приятелей, Александра. Нет, в универе у нее были хорошие подруги, были и хорошие друзья. Но после судьба развела их в разные стороны, а жизнь Марины стала слишком бурной, нервной, суетной, и на что-то настоящее не оставалось ни времени, ни сил.

А теперь она пожинала плоды своего карьеризма в полной мере. Александр не пытался понять ее… нет, не так: пытался, но попросту — не мог. У него были другие ценности, и, глядя сквозь их призму, он не имел возможности осознать, что происходило с Мариной. Остальные же могли, конечно, выслушать, но она была уверена: подсказать, как решить мучивший ее вопрос, они бы не сумели.

Оно и понятно. Со стороны она действительно смотрелась безумной бабой, которая убивается из-за того, что не смогла ни спасти, ни посмертно оправдать жестокого маньяка-педофила. Кто бы вообще смог увидеть всю ту ситуацию так же, как ее видела она?

Марина чуть не подавилась очередным пельменем от внезапно озарившей ее догадки.

То, что она делала, было странно. Но, пожалуй, куда менее странно, чем все остальное, что она делала за последний месяц.

Марина чувствовала себя немного Львовским, столь безумно желавшим на пороге смерти поговорить с тем, кто мог его выслушать или понять.

Самое быстрое и безотказное, что она могла сделать в данном случае — это наведаться в те заброшенные садоводства. Но при мысли об этом Марина осознавала, что хочет жить куда сильнее, чем ей казалось в последнее время. Без наряда милиции второй раз она бы туда не сунулась ни при каких обстоятельствах — ей и после первого визита кошмаров хватит до конца дней. Благо, хоть обвинений в убийствах не выдвинули, списали все на самозащиту и состояние аффекта, что, впрочем, на деле и было таковым. Но опять же, не подсуетись с этим Александр, по судам бы затаскали!

«Стерва ты, Марина, — иной раз говорила она себе, глядя в зеркало. — Мужик за тебя всю жопу на британский флаг порвал, а ты его лишь динамишь и в грязь макаешь мордой!»

Впрочем, как воспринимал ее сам Александр в первую очередь: как любимую женщину или как выгодную инвестицию — она не знала…

В задуманном самым сложным оказалось подняться с облюбованного за месяц дивана, постельное белье на котором менялось в последний раз… она уже и не помнила когда. До всех тех ужасных событий, явно.

Но она пересилила себя — и закрутилось. Марина не думала, что с такой легкостью войдет в столь опостылевшую, но за долгие