Русская принцесса Монако - Наташа Нечаева

– Ну, ребята, я пошел, – партнер по монархическому бизнесу уже выскакивал из машины.

Оказывается, мы успели вернуться в Ниццу и теперь стояли возле какого-то странного памятника: не то символический цветик-семицветик, не то Медуза Горгона в свои лучшие годы…

Рене заметил мой заинтересованный взгляд и, улыбнувшись, качнул головой.

– Не спрашивай. Ничего этот памятник не означает. Просто так стоит. Для красоты. У нас вообще много таких памятников. Французы – очень тонко чувствующая нация. Мы можем не есть и не пить, но красота для нас – святое.

Странное понятие о красоте, подумала я. Оригинальное.

Мы оставили машину рядом с каким-то тусклым каменным забором, одну-одинешеньку на всей улице. Правда, перед тем как уйти, Рене чпокнул на крышу черно-белую пирамидку на присоске с понятной всякому эвакуатору надписью «Police».

Ницца меня очаровала. По улицам, освещенным ярким праздничным солнцем, дефилировали такие же праздничные, разодетые, словно для подиума, люди. Больше всего меня поразили местные старушонки. Все – в шляпках, в каких-то немыслимых струящихся палантинах, из-под которых элегантно выглядывали либо супермодные светлые брючки, либо роскошного кроя юбки. Вот бы такую бабуленцию к нам на Тверскую! Точно бы движение остановилось! К своим целомудренно задрапированным грудям бабульки трогательно прижимали разнопородных шавок, украшенных бантиками, ожерельями, кружевными жабо.

На чистейшем зеркале сказочной лагуны покачивалась вальяжная стая яхт – белоснежных гигантских птиц…

– Сейчас я тебе покажу нашу достопримечательность, – пообещал Рене, увлекая меня на симпатичный бульвар Cours Saleya. – Это – старый город. Ниццу нужно познавать отсюда.

Лучше бы мы сюда не сворачивали!

Откуда в мае может взяться столько цветов?! И таких разных! Я крутила головой, пока у меня не заболела шея, вдыхала ароматы, пока не почувствовала, что нос заложило. Оставались глаза. Но и они не могли наглядеться на бесконечные оттенки синего, лилового, сиреневого, пурпурного, желтого, золотого. Хорошо, что я вовремя вспомнила, кем стану буквально через несколько дней. А особам королевских кровей не пристало выражать столь откровенно свои чувства и эмоции.

– Пойдем, – потянула я за рукав Рене. – А то я как будто дома в Москве оказалась. У меня под окнами точно такой же цветочный базар. Круглый год. Окно не открыть. Вечная суета!

Честно говоря, я очень надеялась, что мой французский сопровождающий сейчас кинется к какому-нибудь прилавку и вернется с букетом. Ну, согласитесь, русский бы поступил именно так. Почти всякий. А этот? Нет, не зря про французскую скупость весь мир песни складывает… У меня даже настроение немного испортилось, и пока мы слонялись между музеями Матисса, Шагала и Массена, не заходя, впрочем, ни в один, поскольку смотреть картины нужно в соответствующем расположении духа, а не мимоходом, я все время мучительно размышляла: что я сделала не так, что французский подданный, мужик в конце концов, настолько мною не заинтересовался, что даже цветочка не купил?

Ответ на мой мучительный вопрос отыскался на Promenade des Anglais, самом тусовочном месте Ниццы. Мало того что вся эта знаменитая набережная оказалась застроена дворцами и виллами, одни роскошнее других, так еще и народ вокруг был соответствующий. Я, конечно, не настолько сильна в эксклюзивных марках одежды. И если мне не показать этикетку, вполне могу спутать Dior с Channel, но уж отличить ширпотреб от дизайнерских вещей способна на раз! Так вот, на этой самой Promenade des Anglais я увидела только двух! тетенек непрезентабельного вида, облаченных в какие-то темные юбки, белые мятые блузки и крапчатые платки по самые глаза. Да и то, тетеньки были заняты делом – обустраивали цветник возле массажного салона. Остальные… Даже Куршевель отдыхал!

Увы, с неизбывной горечью я вынуждена была констатировать, что в моих скромненьких джинсах и полотняной курточке я выглядела несчастным гадким утенком, который даже не мечтает превратиться в прекрасного лебедя, поскольку не знает, что это такое. И хотя джинсики на мне были от Andrew Mackenzie, а куртешка от Louis Vuitton, дела это не меняло. Купленные зимой, они были какими-то блеклыми и не источали ту яркость и свежесть, которых требовал Лазурный Берег.

Ницца взывала не просто к дорогому прикиду – роскошному! Он должен был сочетаться с этим бирюзовым морем, этим апельсиновым солнцем, этой изумрудной зеленью. Короче – с праздником. А праздник я любила больше всего на свете! Даже больше своей замечательной работы.

Самыми нарядными на набережной выглядели итальянцы. Разумеется. Во-первых, климат похож, столько же солнца и моря. А во-вторых, весь Милан с распродажами к их услугам. Ничего. Будет и на моей улице торжество. Через полгодика, когда я стану прин цессой, Ницца станет почитать за честь мое пребывание инкогнито с частным визитом! И толпы папарацци будут сопровождать мою изящную фигурку с роскошным бюстом, куда бы я ни направилась. А этот, скупердяй французский, он еще пожалеет, что из-за собственной жадности не сможет рассказать внукам, как подарил наследной принцессе скромный букет фиалок.

Настроение гулять по столице Лазурного Берега у меня пропало. Чего ходить просто так, никем не узнаваемой и не обожаемой?

Очень захотелось домой, в Монако.

– Слушай, Рене, – Макс после возвращения с важного задания пребывал в весьма благодушном настроении, поэтому наше возобновленное путешествие к цели – в Монако – проходило под его довольное «ля-ля-ля». – А что у вас говорят, если князь Альбер так и не родит законного наследника, с троном-то что станет?

– Ничего, – пожал плечами недальновидный француз. – Все предусмотрено. Тогда править будет старшая сестра Альбера – принцесса Каролина.

– Каролина? – не сдержалась я, усмотрев в этом имени реальную угрозу своему благополучию.

– А что? Совсем неплохой вариант, – пояснил Рене. – Каролина очень похожа на свою мать, княгиню Грейс, а та была женщиной исключительной. Сами увидите, как в Монако чтят ее память. Она, кстати, даже мафию сумела приструнить! Не смогли они прибрать к рукам игорный бизнес в Монте-Карло, как ни старались.

– А почему старый князь после смерти Грейс больше не женился? – невинно спросила я. – Наверняка претендентки были?

– Еще какие! Ему одну европейскую графиню сватали. Размером с Эйфелеву башню. Так он сказал, что Монако слишком мало для такой значительной особы! Нет, Каролина – это хороший вариант. Стефания, младшая, намного хуже.

– Почему? – снова заинтересовалась я, услышав имя второй будущей родственницы, младшей из дома Гримальди – принцессы Стефании.

– Слаба на передок, – не смущаясь, чисто по-французски, ответил Рене. – Перефразируя известную истину, можно сказать: то, что позволено быку, непозволительно Юпитеру.

Макс повернулся ко мне и многозначительно улыбнулся, намекая на потрясающую психологическую точность нашего плана, то есть на мое вынужденное исключительное целомудрие.

Монако возникло перед нами как яркий слайд на огромном чистом холсте: у самого синего в мире моря сгрудились, как гора кубиков, разновысотные белоснежные многоэтажные дома. По бокам этой праздничной чехарды и вверх от нее, в зеленые горы, разбегались сияющие на солнце разноцветные кирпичики и кружочки крыш, выглядывающие, как из укрытий, из густых роскошных садов.

– Виллы богачей, – пояснил. Рене. – А знаете, почему само место называется Монако?

– Нет, – растерянно отозвались мы с Максом, понимая, что допустили непростительный пробел в собственном постижении истории родного княжества.

– По легенде, эту крепость основал Геракл Моноикос, что значит Геракл одинокий. Тут он укрывался от людей и страдал в одиночестве. Потому и Монако.

– Красиво, – задумалась я, – но – печально. Почему одинокий? Такой мужик клевый был! Спортсмен, красавец…

– Потому что настоящий мужчина всегда в поиске и всегда одинок! – засмеялся Рене.

Мне это очень не понравилось. Ущербная философия, честное слово! Для нас, монархов которым непременно нужно продолжать род, совершенно неподходящая! Я так прямо этому французскому скупердяю и заявила:

– У вас бы все наследственные монархии прервались, если бы мужчины уподоблялись Гераклу.

– Еще чего! – заржал лягушатник. – Короли давно поняли, что далеко не всякий венценосный сперматозоид должен превратиться в ребенка! Презерватив, думаете, кто изобрел? Придворный врач английского короля – господин Кондом – по личному указанию повелителя.

– Что, король с собой справиться не мог? – хмыкнул Макс.

– Не мог, понимаешь, отказать подданным женского пола в любви и ласке. А подданные отчего-то все время беременели. Вот и потребовалась защита. Так что от монархов тоже кое-какой толк имелся.

– У помазанников Божьих, видно, какой-то особый талант к осеменению. Мы тут с Дашкой считали, сколько у Альбера внебрачных детей.