Вальс на прощание - Милан Кундера
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Как поживаете, маэстро? — обратился он к трубачу, когда все трое уселись.— Когда мы вас снова увидим здесь с концертом?
— Никогда в жизни,— ответил Клима.— Этот курорт приносит мне одни неприятности.
Бертлеф объяснил доктору Шкрете, что приключилось с трубачом, и трубач вслед за этим сказал:
— Я хотел попросить вас помочь мне. Прежде всего я хотел бы знать, действительно ли она беременна. Может, просто задержка. Или она вешает мне лапшу на уши. Когда-то давно такую штуку проделала со мной одна девушка. Кстати, тоже блондинка.
— Вам не стоит связываться с блондинками,— сказал доктор Шкрета.
— Да,— согласился Клима.— Блондинки — мое несчастье. Пан главврач, это было чудовищно. Я умолял ее пойти провериться у врача. Но на ранней стадии беременности ничего с точностью определить нельзя. Поэтому я хотел, чтобы ей сделали анализ на мышах. Мочу вводят в мышь, и если у нее набухают яичники…
— …значит, дама беременна,— дополнил его доктор Шкрета.
— Она понесла в бутылочке утреннюю мочу, я сопровождал ее, но у самой поликлиники бутылочку уронила на тротуар. Я кинулся к этим осколкам в надежде сохранить хоть несколько капель! Я вел себя так, словно она уронила чашу Грааля! Она разбила ее нарочно, потому что знала, что не беременна, и хотела как можно дольше продлить мои муки.
— Типичное поведение блондинок,— невозмутимо сказал доктор Шкрета.
— Вы полагаете, что блондинки отличаются от брюнеток? — сказал Бертлеф, в ком опытность Шкреты по части женщин вызывала некоторые сомнения.
— Разумеется,— сказал доктор Шкрета.— Светлые и темные волосы — два полюса человеческого характера. Темные волосы означают мужественность, смелость, искренность и активность, тогда как светлые символизируют женственность, нежность, беспомощность и пассивность. Блондинка, стало быть, вдвойне женщина. Принцесса должна быть белокурой. Поэтому женщины, желая быть в высшей степени женщинами, красят волосы в блондинистый, но никак не в черный цвет.
— Было бы весьма любопытно знать, каким образом пигменты оказывают влияние на человеческую душу,— с сомнением сказал Бертлеф.
— Речь не о пигментах. Блондинка непроизвольно уподобляется своим волосам. Еще в большей мере это происходит тогда, когда блондинка на самом деле перекрашенная брюнетка. Она хочет быть верной своему цвету и прикидывается созданием хрупким, куколкой для игры, требуя по отношению к себе нежности и услужливости, деликатности и алиментов; не умея ничего делать своими руками, внешне она сама утонченность, а внутри хамство. Если бы темные волосы стали всемирной модой, на свете жилось бы значительно лучше. Это была бы самая полезная социальная реформа, какая когда-либо осуществлялась.
— Так что Ружена тоже, вполне вероятно, просто дурачит меня.— Клима пытался извлечь из слов Шкреты хоть какую-то надежду.
— Нет. Позавчера я осмотрел ее. Она беременна,— сказал доктор Шкрета.
Бертлеф заметил позеленевшее лицо трубача и сказал:
— Пан доктор, вы, однако, председатель комиссии, разрешающей аборты.
— Да,— сказал Шкрета.— В пятницу у нас заседание.
— Превосходно,— сказал Бертлеф.— И надо бы поторопиться с этим, ибо наш друг может не вынести напряжения. Я знаю, что в этой стране аборты разрешаются с трудом.
— С величайшим трудом,— сказал доктор Шкрета.— У меня в комиссии две бабы, представляющие народовластие; они страшны как война и потому на дух не переносят всех наших посетительниц. А знаете ли вы, кто на свете самые ярые женоненавистники? Женщины. Друзья мои, ни один мужчина, даже пан Клима, которому уже две женщины пришили свою беременность, не испытывает к ним такой ненависти, какую испытывают они к себе подобным. Как вы думаете, ради чего женщины вообще домогаются нас? Ради того лишь, чтобы уязвить и унизить своих сотоварок. Создатель вложил в сердца женщин ненависть к другим женщинам, ибо хотел, чтобы род людской размножался.
— Я постараюсь немедля простить вам ваши слова,— сказал Бертлеф, так как хочу вернуться к делу нашего друга. В этой комиссии как-никак ваше слово решающее, и эти страшные бабы примут вашу сторону.
— Да, там мое слово решающее, но я все равно хочу бросить это занятие. Оно не приносит мне ни гроша. Маэстро, сколько вы зарабатываете за один концерт?
Сумма, названная Климой, явно произвела на доктора Шкрету впечатление.
— Нередко прихожу к мысли, что я мог бы подрабатывать музыкой, сказал он.— Я вполне сносно играю на барабане.
— Вы играете на барабане? — с подчеркнутой заинтересованностью спросил трубач.
— Да,— сказал доктор Шкрета.— У нас в клубе рояль и барабан. В свободное время я играю на барабане.
— Великолепно,— воскликнул трубач, благодарный за возможность польстить главному врачу.
— Но у меня здесь нет партнеров, чтобы организовать настоящий оркестр. Разве что аптекарь довольно прилично играет на рояле. Раз-другой мы пробовали сыграться. Знаете что? — задумался он.— Когда Ружена придет на комиссию…
— О, только бы пришла! — вздохнул Клима. Доктор Шкрета махнул рукой:
— Туда все с радостью приходят. Но на комиссии требуется и присутствие отца, так что вам придется явиться вместе с ней. А чтобы вам не приезжать сюда только ради этакой ерунды, вы могли бы приехать накануне, и мы вечером дали бы концерт. Труба, рояль, барабан. Tres faciunt orchestrum [1]. Если на афише будет ваше имя, аншлаг обеспечен. Как вы к этому относитесь?
Клима всегда был даже слишком требователен к профессиональному совершенству своих выступлений, и предложение главного врача еще вчера показалось бы ему просто-напросто абсурдным. Сегодня же его не волновало ничего, кроме чрева одной-единственной медсестры, и потому на вопрос главного врача он ответил учтивым восторгом:
— Это было бы великолепно!
— В самом деле? Вы за?
— Разумеется.
— А что вы думаете по этому поводу? — обратился Шкрета к Бертлефу.
— Что это замечательная идея. Не представляю, однако, как за неполных два дня вы успеете подготовиться.
Вместо ответа Шкрета встал и подошел к телефону. Набрал какой-то номер, но там никто не отозвался.
— Самое главное — немедленно сделать афиши, но наша секретарша, должно быть, обедает,— сказал он.— Освободить зал проще простого. Общество народного образования организует там в четверг лекцию по борьбе с алкоголизмом, которую должен прочесть мой коллега. Он будет счастлив, если я попрошу его сказаться больным и отменить ее. А вам придется приехать уже в четверг в полдень, чтобы нам немного порепетировать и посмотреть, как у нас получается. Или это не обязательно?
— Нет, нет,— сказал Клима.— Обязательно. Перед концертом надо немного сыграться.
— Я тоже так считаю,— согласился Шкрета.— Мы выбрали бы самый эффектный репертуар. Я отлично исполняю на барабане «Сент-Луис Блюз» и «Святые маршируют». У меня подготовлено и несколько сольных номеров, любопытно, что вы на это скажете. Кстати, что вы делаете сегодня после обеда? Не хотите ли попробовать?
— К сожалению, сегодня после обеда мне предстоит уговаривать Ружену пойти на кюретаж.
Шкрета махнул рукой:
— Плюньте на это. Она пойдет на это и без уговоров.
— Пан главный врач,— просительно сказал Клима,— лучше в четверг.
— Я тоже думаю, что вам лучше подождать до четверга,— поддержал трубача Бертлеф.— Наш друг сегодня, пожалуй, не в силах сосредоточиться. Кроме того, по-моему, он не взял с собой трубы.
— И в самом деле,— согласился Шкрета и повел приятелей в ресторан напротив. Однако на улице их догнала медсестра Шкреты и настойчиво стала просить пана главного врача вернуться в кабинет. Доктор Шкрета извинился перед приятелями и послушно поплелся вслед за сестрой к своим бесплодным пациенткам.
7В свою маленькую комнатушку в доме Маркса Ружена переехала примерно полгода назад от своих родителей, проживавших в недалеком поселке. Она надеялась, что самостоятельное житье сулит ей невесть какие радости, но за это время поняла, что комнатушкой и свободой пользуется не столь успешно и разнообразно, как мечталось ей прежде.
Вернувшись с работы после трех часов дня, она была неприятно поражена тем, что дома ее ждет, развалившись на диване, отец. Его приход был некстати: она хотела сосредоточенно заняться своим туалетом, причесаться и тщательно выбрать то, что наденет.
— Что ты здесь делаешь? — спросила она его раздраженно, досадуя на привратника, который знал ее отца и готов был когда угодно в ее отсутствие открыть ему комнату.
— Выпала свободная минута,— сказал отец.— Сегодня у нас здесь учения.
Ее отец был членом добровольной дружины общественного порядка. Врачи посмеивались над стариками, которые с повязками на рукавах важно расхаживали по улицам, и поэтому Ружена стыдилась отцовской деятельности.