Дядя Жора - Андрей Величко

Сталин усмехнулся — к руководству этой организации он относился без малейшего пиетета.

— И вот вам еще записка от Лапшинской с собственноручной припиской Владимира Ильича, — продолжил я. — А от себя добавлю, что готов вам в этом всячески содействовать. Всячески — это значит без ограничений, имейте в виду.

Дальше мой путь лежал по диагонали через весь Зимний, то есть в малый императорский кабинет — в процессе законотворчества Гошу занесло малость не туда. Подождав минут пять, пока оттуда не вышел Столыпин, я вошел к доживающему свои последние дни самодержцу всероссийскому. Нет, помирать он вовсе не собирался, но с пятнадцатого мая вступала в силу конституция.

— Привет, — приподнялся он из-за стола, — ну, как там у тебя с товарищем Сталиным?

— Сплюнь, сглазишь, рано еще, — предложил я, — давай лучше про твое художественное творчество поговорим. Вот это — как понимать?

Я протянул ему проект его же указа о регламентации страхового дела в России.

Гоша посмотрел. Раздел "страхование вкладов" был подчеркнут зеленым фломастером и снабжен многочисленными вопросительными знаками. Раздел же "Страхование сделок" был похерен.

Тут надо сделать небольшое отступление. Вообще-то в русском языке буква «хер» стоит в одном ряду с такими заменителями всем известного понятия, как «хрен» и в какой-то мере «фиг». То есть посылать можно на любой из этих трех адресов, чай, посылаемый и сам догадается, что его послали на четвертый. Но глагол «похерить» стоит особняком. Попробуйте образовать аналогичное слово с корнями «фиг», "хрен" или даже с тем, что можно писать только на заборах и в Интернете, а на бумаге нельзя. Фигушки! Нет такого слова. А все потому, что слово «похерить» насквозь цензурное и совершенно нормативное. Когда чиновник получал настолько бредовую бумагу, что у него даже не было слов для комментариев, он просто перечеркивал весь текст жирным косым крестом, то есть буквой «хер».

Так вот, раздел "Страхование сделок" был мной похерен.

Гоша вопросительно посмотрел на меня.

Я отхлебнул уже притащенный мне кофе, закусил бутербродом с красной икрой (ну не люблю я черную, и что моя кошка в ней находит?) и начал:

— Страховка вообще-то вещь для экономики неплохая… Примерно как стрихнин — в правильных дозах может служить лекарством. А превысишь — сразу такая прибыль! Только не тебе, а похоронному агентству. Вот и давай подумаем, до каких количеств это можно кушать…

Итак, ты задумал что-то рискованное. Это вообще-то двигатель рыночной экономики — кто не рискует, тот не выигрывает, так? Естественный отбор. А он жестокая вещь, разориться вполне можно и насмерть, а вдруг это у тебя была не последняя идея, а только трамплин к действительно стоящей? Значит, тебя надо подстраховать, чтобы в случае неудачи ты не издох в канаве от голода вместе с семьей, а мог как-то питаться водой там и хлебушком, имел хоть какую-то конуру для жилья и минимум средств для начала нового дела. При таком раскладе ты десять раз подумаешь, лезть ли в сомнительные сделки…

— Предлагаешь отдать все страхование государству? — прищурился Гоша.

— Нет, слушай дальше. Предположим, ты — страховщик. И приходит к тебе кто-то с идеей, вероятность воплощения которой ты оцениваешь в пару процентов. Будешь ты его страховать? Нет, если не дурак. Но вдруг какой-то добрый Гоша разрешил регистрировать страховые обязательства как ценные бумаги — ох, тут такое начнется! Чем выше степень покрытия, тем больше спрос на такие бумаги, верно? Значит, она будет искусственно повышаться и скоро дойдет до ста процентов. То есть риск исчезнет! Но в природе, чтоб ты знал, действует закон сохранения. Страховка — это та же пирамида. Ты страхуешь насквозь сомнительную сделку. Чтобы при этом избежать риска, ты страхуешь собственную аферу у кого-то третьего, а тот третий — у первого, который и обратился к тебе за услугой… Понятно? Эта система может существовать только за счет непрерывного расширения. А потом дойдет до упора — и крах.

То есть вместо всего здесь написанного я предлагаю установить, что страховое покрытие сделок — это два процента вложенного или одноразовая выплата в размере прожиточного минимума на месяц, на усмотрение страхуемого. Слово-то, кстати, какое! Нормальные так не кончаются.

Вернувшись в Гатчину, я позвонил в Георгиевск и поинтересовался, как там кот Рыжик — три месяца назад я стаскал его через портал и обратно, появилась у меня одна мыслишка…

— Жрет как крокодил, — сообщили мне, — а растет еще быстрее! Восемь килограмм, и ни капли жира! Такая зверюга получается…

Я давно обратил внимание, что воздействие портала на организмы варьируется довольно широко. Но почему-то в опытах на мышах такого разнообразия результатов не было! А вдруг это связано с отсутствием у тех мышей мозгов, подумал я, и устроил несколько экскурсий кошкам. И у меня сразу закралось подозрение, что направление улучшения организма при переходе сам организм и задает, в виде своих себе пожеланий… Кошка — это очень тщеславное существо, так вот все, перемещенные через портал и обратно, начинали резко хорошеть. Несчастный рыжий помойный котенок, подобранный мной в Сергиевом Посаде, наверное, всю свою короткую жизнь мечтал, как когда-нибудь он вырастет большим и могучим… Интересно, в его понимании большой — это с собаку или с тигра?

Теперь понятно, о чем думал Фишман, перемещаясь из Гатчины в коттедж и обратно. А Мари и Танечка ходили за молодостью и красотой, так что теперь моя благоверная выглядит лет на сорок, если не принимает специальных мер, а если принимает, то на двадцать пять. Про Танечку же вообще лучше помолчать. Меня же, в общем, мое здоровье вполне устраивало и внешность тоже, так что я и застрял где-то примерно в пятидесятилетнем состоянии…

В следующий поход беру с собой девонширского рекса, подумал я.

Глава 4

Над тайгой летел автожир. Точнее, тайгой это было до сегодняшнего утра… А теперь прямо по курсу и на пару десятков километров вперед лес лежал. Слева поднимался в небо громадный столб дыма, хотя теперь он был в несколько раз меньше, чем утром. Чуть дальше были дымы поменьше — то есть просто лесные пожары. За спиной осталось парящее, как кастрюля с кипятком, таежное озеро.

Хоть кабина автожира и была открытой, там можно было сравнительно спокойно разговаривать, потому что пассажир сидел рядом с пилотом.

— Малость перестарался дядя Жора, — поделился с летнабом пилот, — объявили запретную зону радиусом в шестьдесят километров, а мы почти в восьмидесяти от эпицентра.

— Да что восемьдесят, — поддержал его наблюдатель, — на Ангарской базе две мачты повалило и пулеметную вышку, и волна была, как в океане. А это двести с гаком верст! Вот только что ты канцлера-то так, какой он тебе дядя?

— Самый настоящий, — пилот повернулся к соседу, — как и всем, кто с ним воевал. А у меня вообще он лично пилотирование автожира принимал!

— Правду говорят — суров?

— Брешут, собаки. Единственно что — пьяных ближе километра от аэродрома не терпит, а так он добрый. И объясняет все хорошо — с инструктором у меня почти месяц взлет не получался, а с ним я за два раза понял, как надо.

— Так думаешь, это он устроил? Ученые на базе говорили, что метеорит.

— Ага, и дядя Жора за полгода узнал, когда он свалится, а потом два раза сроки переносил. Что, метеорит ждал, пока у него все готово будет? Да и место указал почти точно.

— Вот именно, что почти, на десять километров южнее эпицентр был обозначен.

— А ты попробуй из Читы сюда выстрелить, посмотрим, насколько промахнешься. Хотя с таким снарядом можно и на полсотни километров в любую сторону махнуть — разницы все равно никакой.

— Река! — указал вниз наблюдатель.

— Вижу. Эта, как ее, Хижма? Вон излучина приметная, над ней нам поворачивать. Ну, если эти англичане оттуда ушли!

— Что «ну»? Искать тогда будем.

Автожир повернул направо и полетел над речкой, удаляясь от эпицентра.

— До места, где мы им позавчера велели остановиться, двадцать километров.

— Клали они на наше веление, — усмехнулся пилот, — вон, смотри!

Примерно в полукилометре спереди было видно выкинутую на берег и разломанную лодку. Около нее суетились и размахивали руками двое.

— И чего машут, — поморщился летнаб, — лучше бы ракеты пускали.

— Если они есть. Вон как им весь лагерь покорежило-то… Ладно, вон там, метров на двести западнее лодки, явно можно сесть. Заодно посмотрим на того, про которого мы спорили. Ну и фамилия у человека — Скот!

— Скотт, — уточнил наблюдатель, — и он точно профессор. Остальные-то понятно, шпион на шпионе, а этот настоящий ученый. Ну, сам сообрази, откуда шпиону знать, как по латыни бурундук называется!