Секс (июнь 2008) - журнал Русская жизнь

Как взнуздать крылатого Эроса

Пролеткульт и половой вопрос

«Если бы у меня были крепостные крестьяне, я бы их раскрепостил…»

Эта фраза из школьного сочинения вопреки авторским намерениям как нельзя лучше отражает дух революционной морали в области пола. Правда, избранным народом у большевиков считается пролетариат, от чьего имени осуществляется «коренная ломка». Но сути дела это не меняет…

Освобождение от вековых пут буржуазно-дворянского общества всего легче происходило там, где не требовалось радикального переустройства жизни. Достаточно было отменить застарелый параграф - например, поменять дореволюционную регламентацию проституции на новейший аболиционизм - и готово дело. Жизнь сразу брала свое. Избранный народ, отшед от станка и пашни, принимался усиленно плодиться и размножаться. Зато революционные вожди продолжали дискутировать «насчет морали». Позволительно ли считать половое удовлетворение производственным процессом, совместим ли фрейдизм с марксизмом. И дать ли, наконец, свободу крылатому Эросу, призванному расточить оковы семьи, как предлагала, ссылаясь на Энгельса, сиятельнейшая товарищ Коллонтай? Споры, подогретые «угаром нэпа», кипели и бурлили. До какой, однако, степени расходилось отношение к радостям плоти у трудящихся масс и их новых пастырей! Об этом как нельзя лучше свидетельствуют публицистические сочинения 20-х годов.

Из книги «За новый быт!»

Сост. Виктор Штейн.

Издательство «Красная газета», 1929

Смерть или замужество

Студент Тимирязевской сельскохозяйственной академии Николай Тюков мясным ножом убил студентку-комсомолку Екатерину Аболихину.

Два года назад, когда Аболихина только что вошла в стены общежития, комнату, где она жила, стал частенько посещать Тюков. Так Аболихина познакомилась с Тюковым.

Много раз Тюков предлагал ей свои услуги - свести ее в театр, кино, но Аболихина отказывалась. С тех пор пошли тяжелые дни - Тюков преследовал Аболихину, на каждом шагу говорил ей любезности, признавался в любви, но Аболихина отвечала отказом. Она любила комсомольца С. Тюков увидел, что на его пути стал С., и решил поговорить с Аболихиной «по душам».

- Если ты не перестанешь гулять с С., - говорил он, - я прикончу вас обоих.

Аболихина написала в бюро ячейки партии заявление, в котором жаловалась, что Тюков преследует ее, грозится убить, и т. д.

В своем заявлении Аболихина писала: «Я не могу работать. На каждом шагу меня преследует Тюков».

Тюков узнал о заявлении. Недолго думая, он предложил Аболихиной выйти за него замуж, и, когда та отказалась, Тюков пригрозил:

- Убью! В институтском парке убью…

И действительно, через несколько дней Тюков пытался задушить Аболихину в институтском парке, но этому помешали случайно проходившие товарищи.

Аболихина второй раз подала заявление в ячейку, но не получила ответа.

18 июля этого года Аболихина уезжает на каникулы к родным в Новгород. На следующий день туда же приехал Тюков и снова сделал ей предложение. Снова получил отказ.

- Выбирай, - говорил он, - одно из двух: смерть или замужество.

Она старалась ему напомнить, что он член партии, воздействовать на него.

- Ничем не дорожу, - отвечал он.

И сколько ни старалась Аболихина выставить его, он все-таки продолжал жить у нее в квартире. Прожив около трех недель, он сумел уговорить мать Аболихиной, которая согласилась уговорить дочь выйти замуж.

- Я богат, - рассказывал он матери, - она будет жить, как королева…

Аболихина оказалась под двойным прессом: с одной стороны, ее преследовал Тюков с угрозами и любезностями, с другой стороны уговаривала мать.

Деваться было некуда. Аболихина согласилась выйти за Тюкова. Они поженились. В этот же день Тюков уехал. На следующий день Тюкова пошла в тот же загс и развелась, а Тюков, приехав в общежитие, хвалился товарищам, что Катя - его жена. Когда Катя вернулась в Москву, ее подруги с усмешкой поздравляли ее с браком. Она показывала справку о разводе, но никто не верил, а Тюков еще с большей наглостью преследовал ее и угрожал убить.

В третий раз Катя обратилась в ячейку. Ждала ответа.

13 октября Тюков купил на Сухаревке мясной нож, отточил его с обеих сторон и с тех пор не расставался с ним.

17 октября, около 5 часов вечера, Тюков, проходя мимо читальни общежития, увидел там Аболихину и направился туда. Она поспешила оставить читальню. Тогда он вышел поспешно из читальни и стал у двери. Он встретил ее в коридоре при выходе из читальни и ударами ножа сбил ее. Аболихина пыталась кричать, но он зажал ей рот и продолжал свое дело. Он нанес ей десять ран, и через несколько минут Кати не стало.

Тюков, боясь самосуда со стороны студентов, явился с повинной в отделение милиции.

Только тогда зашевелилась ячейка, только тогда все увидели, что совершилось неслыханное преступление.

Собрание студентов требует высшей меры наказания Тюкову.

(Статья из газеты «Комсомольская правда», 1927 г.)

Американское пари

Служащий Севзапторга комсомолец Михаил Гришин с девушкой Галиной Ш. познакомился в октябре, в одном из московских кино: она продавала там программки и открытки с изображением экранных звезд. Хорошенькое личико приглянулось Гришину, и он зачастил в кино; он говорил девушке, что обладает большими связями и устроит ее на работу, что он «марксист» и поможет ей одолеть политграмоту, которую надо было сдать где-то на курсах, звал ее в гости и всячески показывал, что ухаживает за ней.

Когда она пришла к нему, Гришин сказал, что записка о службе имеет свою цену: напишет он ее в случае, если Галина «нежно поцелует» его. Он не был противен девушке, скорее, даже нравился ей; засмеявшись, она поцеловала «марксиста». Гришин действительно написал записку, но положил ее в стол и сказал, что получить эту бумажку можно, только проведя у него ночь. Он стал при этом излагать свои взгляды на брак и любовь; он говорил, что чувство должно быть свободным, что не надо ходить по загсам, потому что запись есть формальность, которой все равно невозможно связать жизнь людей, что она ничем не рискует, потому что не он был первый и не он, очевидно, будет последним, и т. д., и т. д.

Ш. сказала ему, что смотрит на вопрос иначе, что ей не приходилось еще в жизни слышать такие слова и предложения, что она девушка, наконец, и «любовь в ночь» представляется ей отталкивающей и гнусной.

- Девушка? - захохотал Гришин. - В наше время? Бросьте эти пионерские сказки!

Разговор продолжался. Она была задета тем, что Гришин не верит ее словам, а он хохотал, глумился и предложил в конце концов «американское пари»: ежели действительно встречаются белые вороны в наш прозаический век и она документально докажет ему свою девственность, - пусть требует после этого чего хочет. Он рекомендовал «при этом» во избежание возможной ошибки какого-то знакомого «профессора», большого спеца по таким делам. Неизвестно пока, что заставило девушку принять это пари: у следователя она показала впоследствии, что, выиграв, хотела потребовать у Гришина рекомендацию на службу. Так или иначе, она пошла в судебно-медицинскую амбулаторию Мосздрава, и официальная инстанция констатировала ее девственность и выдала ей соответствующую справку на руки. Когда с этой справкой она пришла к Гришину, он снова стал просить ее остаться у него на ночь, он говорил, что теперь это совершенно другое дело, что он любит ее и готов жениться на ней, что ему давно уже советовали жениться врачи, и он не мог сделать этого потому только, что не «случалось» такого человека на его пути, с которым он решил бы навсегда связать жизнь, потому что кругом все мещанки; наконец, он сказал, что если ей нужны формальности, то завтра же они запишутся в загсе, а сегодня, хоть он, как марксист, и не признает никаких расписок, готов письменно засвидетельствовать свою готовность на официальный брак. Он тут же присел к столу и написал на бумажке:

«Сего числа, беря девственность гр. Ш., завтра обязуюсь зайти с нею в загс. К сему - член КСМ Гришин Михаил».

Девушка сдалась в конце концов и осталась у него. Она проснулась утром и встретила безразличный и пустой взгляд чужих и холодных глаз.

- Ну-с, одевайтесь! - сказал Гришин. - Я ухожу, мне пора на работу.

Она, не понимая еще, в чем дело, пробовала объясниться. Гришин сказал сухо, что разговаривать не о чем, что мало ли кто говорит и обещает «в порыве страсти» и что если на всех жениться, то надобно завести шестиэтажный гарем.

Она кинулась к ящику, где лежали справка и его расписка. И то и другое исчезло из стола. Гришин стоял, наблюдал и холодно посмеивался сощуренными глазами. Она заплакала и сказала, что никуда не пойдет, потому что ей некуда идти и мать выгонит ее, когда узнает обо всем, из дома.