Роль жертвы - Елена Валентиновна Топильская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глыбу с Горчакова удалось снять усилиями троих милицейских следователей.
Когда его извлекли из-под рокового куска плиты, уже второй раз замеченного в членовредительстве, орать он уже не мог и только хрипел. Нога явно была сломана, что подтвердила приехавшая скорая. Горчакова погрузили на носилки и увезли. Заливавшаяся слезами Зоя была выделена в сопровождение; шеф, судя по жалкому выражению лица и прерывистым вздохам, явно чувствовал себя убийцей. Он так и стоял возле моего окошка, наблюдая за отъездом скорой помощи, и барабанил пальцами по подоконнику. А потом присел напротив меня, и мы обменялись взглядами, которые могли значить только одно: все дела следователя Горчакова отныне переходят в мое производство. Сейф, набитый «экономикой», теперь весь в моем распоряжении: и как только этот факт отпечатался в моем сознании, мне немедленно захотелось если не повеситься, то по крайней мере уволиться.
Повздыхав и побарабанив пальцами по столу, шеф тяжело поднялся и вышел, так и не сказав ни слова. А что было говорить? Ну хорошо, дела на прекращение Лешка, возможно, отпишет сам, когда придет в себя. Привезу ему все хозяйство в больницу. А живые дела? По которым надо активно допрашивать, назначать экспертизы и ездить в тюрьму? Я со своим-то валом еле справляюсь, а если на меня навесить еще и чужие долги... Это надо про себя забыть вообще, а ведь у меня несовершеннолетний бэби в переходном возрасте, за которым глаз да глаз. Да еще у него день рождения на этой неделе...
Притащившись вечером домой не в лучшем настроении, я ни о чем не могла думать, кроме как о совмещении двойной следственной нагрузки с предстоящим днем рождения моего сыночка, поскольку он уже намекал мне, что хочет пригласить ни больше ни меньше — полкласса, именно этой числовой категорией он оперировал.
То есть к задаче поиска подарка на взыскательный вкус продвинутого шестиклассника, да еще и в денежных рамках следовательской зарплаты, добавилась задача организации празднества. Праздновать Хрюндик собирался дома, и на мой вопрос, что от меня требуется, немного помялся.
— Ма, у меня, собственно, две проблемы.
— Ну-ка, ну-ка.
Ребенок потупился.
— Ну-у... В общем: куда деть тебя и мебель.
Я развеселилась.
— Со мной-то попроще, a вот с мебелью...
— Нельзя ее вынести на лестницу?
Я развеселилась еще больше.
— Ну, спасибо, что не на помойку. Может, просто к стене сдвинем?
— Ну, давай к стене, покладисто согласился ребенок. — А ты, перед тем как уходить, нам приготовь бутерброды, большой торт и вазы убери.
— Боишься, что разобьете? — спросила я, вспомнив рассказ горчаковский жены про день рождения старшей дочери: «пришли старшеклассники, лицом и статью — вылитые питекантропы, устроили пляски и кирпичными задами все ручки с мебели посшибали...»
— На всякий случай лучше убрать, — озабоченно пояснил ребенок. — Да, и еще: деньги в доме есть?
— Немножко есть, а что?
— Лучше тоже убери.
— Что, не доверяешь друзьям? — удивилась я.
— На всякий случай, от греха подальше, — веско сказал Хрюндик, и я в который раз подивилась, как я по-детски безалаберна и как он по-взрослому предусмотрителен.
— Ладно, пуся моя, все сделаю. Стол накрою, вазы приберу, деньги спрячу, а сама отвалю, — заверила я свое ненаглядное чадо. Хоть по телефону он уже басит, на вид — дитя дитем. — Скажи-ка мне, моя птичка, а девочки будут?
— Конечно.
Но мне этого было мало, хотелось развить тему.
— А будет девочка, которая тебе нравится?
— Такой девочки нет, — сказал сыночек, как отрезал.
Основании сомневаться в его искренности у меня не было, но отсутствие у него интереса к женщинам меня беспокоило. Разведдопрос продолжился.
— Тебе что, никто не правится? — пристала я к нему, как банный лист.
— Никто.
— У вас что, в классе нет интересных девочек? Симпатичных, умненьких, с изюминкой? — мне, конечно, хотелось верить, что избранница моего сына, если уж мне суждено терпеть какую-то избранницу, будет именно такой. Как минимум симпатичной и с изюминкой.
— Почему, есть, — пожал плечами мой отпрыск. — Только мне никто не нравится.
— Неужели ты еще ни в кого не влюблялся? — поразилась я. Сколько себя помню, влюбленность была моим хроническим состоянием, с пяти лет начиная.
Сын снисходительно посмотрел на меня.
— Мне просто жалко тратить на это время, — пояснил он, и я рассмеялась.
— Хрюшечка моя, «это», если придет, тебя не спросит. «Это» всегда происходит помимо твоей воли, ты просто в один прекрасный момент поймешь, что влюбился, и все. Хочешь ты, или не хочешь тратить время.
— Да? — расстроился бэби.
— Да, — подтвердила я на основании своего многолетнего опыта, и вдруг вспомнила актрису Климанову. Она жила с мужем, любила его. Муж от нее ушел. Наверняка было так, а не иначе, поскольку она его до сих пор любит, мучается без него, и при таких условиях сама от него не ушла бы. Вроде бы надо забыть Латковского, а не получается, аж в клинику неврозов попала. О разводе с Латковским она говорила как о факте, который уже нельзя изменить, но сердце отказывалось этот факт признавать.
Разговор о любви продолжался в течение всего вечера. Мой пытливый следовательский ум отказывался совместить стремление ребенка модно подстричься (он обычно выбирает себе прическу по каталогу, чем изводит вечно торопящихся куаферш) и модно одеться (модно — это «грязные» джинсы, кеды, какие Курт Кобейн имел обыкновение покупать на распродажах, и футболки на три размера больше, чем надо) с отсутствием в природе девочки, ради которой все это делается. Спать я легла, разбередив себе душу воспоминаниями о мальчиках, по которым страдала с первого по десятый класс. Хотя, по правде-то, со второго класса до окончания школы привязанности мои не менялись: в течение учебною года я страдала по однокласснику, а в летние каникулы — по мальчику с дачи. Как-то они оба умещались в моем сердце, каждый в свой сезон. А пока отношения не выходят за рамки платонических, хранить верность достаточно легко.
А с утра, собираясь на работу, я предусмотрительно выпила двадцать капель валокордина, поскольку мне предстояло
