День из жизни старика на БJркендейл, 42 - Марина Бонч-Осмоловская

Гибель заводов в размерах страны породила плодовитая на идеи дама с высокой прической. Казалось, что люди - как сын старика - увидев сотворенные ею плоды, повернулись и навсегда покинули эти места. Плоды, однако, тронуло время. Десятки лет они, забыв ласку человека, украшают своими осыпающимися телами города страны, как поседевшие, но любимые дети, служа назиданием воздвигшему их народу. Но к этим памятникам капитализму с человеческим лицом идут на экскурсии только длинные кавалькады нищих, нашедших под их крышей приют. Вероятно, это те работяги, которые, как и старик, платили свои долги. В стране традиций человеку не легко отвыкнуть каждый день приходить к месту своей работы. На вершине этого великолепия сидела дама с высокой прической и в компании других таких же с высокими головами выглядывала: кого бы еще обратить в цивилизацию? Дружеские страны не угадали ее просветительских намерений. Страна была и так хороша, но когда над ней благодатной грозой разразился добавочный капитализм, друзья откликнулись своеобразно: американцы прибрали к рукам английские капиталы и колонии, а немцы индустрию.

"Для чего же мы их побеждали? - тихо гадал старик. Но немецкие машины очень ценил: - Вот, например, Опель. На нем ездит едва ли не вся Англия. Только название ему дали свое - Воксхаул. Правильно, когда товары носят свое, английское имя".

В те времена старика, как и многих других, уволили. Тогда старик начал интересоваться политикой: в общем, ему было небезразлично, что еще на уме у дамы из высшей касты. Хотя этот интерес был ненавязчив и скромен, почти неслышен, потому что для старика, как и для других, высшая каста находится ближе к солнцу, чем к милым кирпичным руинам.

"Где-то тут и лежит особая английская гордость, - говорил сын-австралиец. - Чем ближе к солнцу наша лучшая каста, тем более ничтожными пылинками мы кажемся сами себе: от величины этого расстояния и растет наша английская гордость!"

Старик не на шутку вскипел: "А у вас правители пиво пьют на пляже и ходят в шортах! - Так ведь у нас демократия! - крикнул сын. - И у нас!.." тоже крикнул старик и запнулся.

Но это он тогда ни к чему запнулся, а сейчас он собственными глазами увидел пример своим последним словам: здесь, у рынка, было все больше восточных людей в длинных балахонах. Он посчитал и вышло, что на двух белых приходится четыре эмигранта. Выглядели они очень живописно. Женщины целиком упакованы в темные развевающиеся ткани. Внизу виднеются кроссовки. Некоторые оставляют только узкую щелку для глаз наподобие амбразуры, за которой внезапно угадывается живое существо. Были и такие, кто закрывается полной паранджой, а на руках в любое время года носит черные перчатки.

Когда-то старик и его жена шарахались, если внезапно из-за угла налетали на такую фигуру. Потом их стало больше, потом попривыкли. Старик относился к ним терпимо, да и другие тоже. "Разве это не демократично", размышлял он.

Старик вспомнил, как их учили в школе. Он сам, его соседи и весь народ выучил, что за богатства с Востока есть небольшая плата: цивилизованный белый должен учить этих восточных людей уму-разуму.

"Правда, они с нами не смешиваются, - вдруг подумал старик, - как будто и нет нас вовсе! Но ведь мы рассчитывали на совершенно другое! Мы несем цивилизацию, а они живут все равно по-своему! Вот только кроссовки покупают..."

"Понимаешь, - старик обратился к своему сыну, - восточные люди резко от нас отличаются. И не только балахонами, как из пустыни, среди наших дождей и камней... У них лица задумчивые, даже как будто отсутствующие. Я смотрю на них и кажется, что шагают они здесь, а... идут по Востоку..."

Сын рассказывал, что китайцы у них в Австралии быстро все у белых перенимают, по сути своей с белыми смешиваются, с тем, что белые делают и любят. Да и не по сути тоже... в браки охотно вступают.

"А наши-то в балахонах... - думал старик. - Может, марсиане нам поближе?.. Какой же во всем этом толк?"

Старик не успел до конца решить национальный вопрос. Он притормозил около аптеки и пошел купить склянку капель у аптекаря-индуса. Странно, но все аптекари в городе были индусы и все в специальных чалмах, выдающих особую касту.

"Может быть, это сикхи? - гадал старик. - Они могут служить только воинами, врачами и в аптеках. - Индусы не казались старику марсианами. - А куда, однако, делись англичане?"

Англичане работали на фабриках старикова города. Вот и старик работал когда-то столяром на одной из них. Можно было заказывать столярные работы где-нибудь в мастерских, но начальство подсчитало и решило, что держать фабричного столяра дешевле. Так что фабрика не платила чужим и держала в черном теле своего.

Старик вышел из аптеки и оглянулся по сторонам. Здесь весь центр города был заставлен брошенными фабриками. В общем, ничего особенного в этом не было: во всех городах Англии и в столице страны старик тоже видел множество гигантов разорившейся индустрии - сияя выбитыми стеклами, разнообразными сырыми наростами плесени и мха на боках, они украсили себя каменноугольными залежами грязи и мусора наподобие яркого лугового венка. У правительства не было денег на ремонт, даже не было денег, чтобы снести этих монстров.

Впрочем, в центре старикова города таких удивительных зданий было еще больше. Строго говоря, остальное там было только в добавку: несколько пустых ресторанов для богатых, несколько магазинов для полубогатых, несколько магазинов для полубедных, рынок и съестные лабазы для населения города. А также ратуша, смотревшая на все это сверху и почерневшая своим усохшим телом. Музеи, опера, балет... Старик по телевизору слышал эти слова.

Он подумал о своей фабричной молодости, безработной зрелости... О своей тщательно укрытой бедности. Как всегда, здесь его мысль остановилась. Он не додумал, как на случайных работах он вместе со всем народом ненавидел и давил в себе социализм, он был согласен с мнением других, всегда повторяя: "мы".

Когда-то, несколько раз по двадцать пять лет до большого ремонта, мир старика ведал славу. Китайцы делают фарфор, французы - духи, немцы - машины. Мир старика научился за большие деньги продавать свой образ жизни и свою гордость.

Время ушло и унесло с собой все. Но осталась память о славе в виде непоколебимого чувства величия. Мир движется вокруг проблем. Движение старикова мира только затем и происходит, чтобы их скрыть. Даже теперь, когда бедность поглотила почти всю страну; когда соседи старика и люди Востока в балахонах, не ведая того, давно слились и вместе сползли во что-то, приближенное к этому Востоку; даже теперь, когда их мир сжался до размеров одного острова, отягощенного бывшей славой и долгами, старик и его соседи молча несли эту необъявленную бедность, упрямо делая вид, что весь остальной мир по-прежнему вращается вокруг них.

Старик оставил машину в переулке, поближе к магазину, где он задумал купить себе брюки. Справа высились безобразными ублюдками здания покинутой фабрики ножей и вилок. Из ее стен метровые кусты одуванчиков торчали как надгробные венки.

Старик прошел метров сто по центру города, впереди красовалось все то же. Слева, прикрывая своим телом полустоячие руины бывшей пивной фабрики "Фиркин и К", вздымался к небу коллосальный плакат. На нем, спиною к зрителям, сияла необъятным задом голая дама, изящно подняв руки к потолку. Сбоку стояли крупные буквы: "Аллилуйя!" и внизу помельче: "Маркс и Спенсер" - лучшая готовая одежда". Старик не сумел провести связь между обнаженными формами дамы и вышеозначенным магазином. Но, видимо, плакат на это и не рассчитывал. Все, на что хватило старика, это горделиво подумать: "Вот какие у нас женщины!" И тут же, ложкой дегтя в бочке меда ему вспомнились слова австралийца - ох уж эти австралийцы!

Старик увидел по телевизору советскую скульптуру "Рабочий и колхозница". Это были ядреные, налитые мужчина и женщина, свободно парящие в новую жизнь. Старик посмотрел и рассмеялся. А австралиец сказал: "Рабочий и колхозница - совсем как австралийцы с розовыми щеками, а вот тот зеленоватый корявый мужичара у постамента с бычком в зубах - это англичанин!"

Старик вспомнил разговор и заторопился. И до магазина уже недалеко. "Розовые щеки!.. - думал он. - Уехали из страны худшие, а выглядят так, как будто туда отправили всех лучших..."

В магазине старик пробыл недолго. Магазины - это то, на что старик никогда бы не пожаловался своему сыну. Они продавали одежду, которую старик любил и носил. Ту, которую продавали в детстве старика. С тех пор магазины несколько раз перестраивались, но как-то всегда оказывалось, что старик точно знал, в какую часть магазина нужно идти за товаром. Старик мог бы на ощупь найти тот самый отдел, где продаются те самые, нужные ему брюки.

Сейчас он зашел в комиссионный магазин. Здесь выбор был невелик, но зато таких магазинов в городе было раскидано множество, потому что в городе все еще жило много людей. Старик выбрал брюки из неизвестной ткани. Он бы хотел что-нибудь потеплее, но шерстяные брюки не водились в этих магазинах, а в магазинах иных были совсем другие цены. Но старик был доволен. Брюки не мялись, их синяя материя красиво отливала в изгибах и складках черными тенями.