Новые русские бесы - Владимир Хотиненко

РГ: И что добавляет в эту картину ваш новый фильм?

Хотиненко: Картина, которую мы сейчас снимаем – «На реках Вавилонских», посвящена неизвестной истории Церкви в Великую Отечественную войну. Тогда в оккупации оказалось огромное количество наших соотечественников, до 50-70 миллионов человек – население большой европейской страны. Это не считая пленных. Каково было всем этим людям? Как они жили? О той жизни мало что известно. Единственное, что осталось на память – графа в анкете, я сам лично заполнял ее: были ли ваши родственники в оккупации? А занималась ими тогда только Церковь. Только Церковь объединяла и укрепляла.

РГ: При этом сама не попадала в двусмысленное положение?

Хотиненко: Попадала. Немцы же не запрещали Церковь. Даже поначалу поощряли, как и открытие школ. Им нужен был порядок в тылу. И что было делать священникам? Бросать людей? В Евангелии ведь сказано, что это наемник бежит от овец в трудном положении, а «Аз есмь пастырь добрый» и не брошу паству свою. Потом началась сложная игра: и Сталин, и немцы хотели использовать возможности Церкви в своих интересах.

Идея снять об этой сложной ситуации фильм родилась, когда в редакции «Православной энциклопедии» появились первые исторические материалы об этом. Но наш фильм – не историческая хроника, не эпопея, а локальная история. И войну мы в фильме не показываем, только ее отголоски. Но глухая канонада и дальнее зарево могут быть тревожнее, чем сам бой, из-за неизвестности.

РГ: Какой, по-вашему, должна быть церковная тема в кино?

Хотиненко: Важен вопрос меры. Больших игровых фильмов о православии, я думаю, не должно быть много. Иначе будет чувствоваться некое давление. А православие, в моем понимании, – мягкая, деликатная религия. Без пресса. Но документальные и учебные фильмы об истории религии, о Святом Писании, анимация для детей – это хорошо.

Тем более что сейчас эта тема в обществе вызрела. Не потому, что на церковных службах появляются руководители государства, а потому, что люди идут в храм за укреплением себя.

Одновременно это вызывает и определенное сопротивление: зачем нам уроки основ православной культуры в школе? Не слишком ли Церковь давит на нас? Ну, цирк! Дерьмо, которое льется с экранов и рекламных плакатов, не давит, а час православной беседы в неделю сразу задавит!

РГ: Вообще, похоже, обществу нелегко выходить из атеистического состояния. Ваш собственный путь к вере был трудным?

Хотиненко: Я крестился взрослым, в 1980 году, учась на Высших режиссерских курсах. Почувствовал – если мой вольный образ жизни продолжится, я просто пропаду. Как будто на меня что-то сошло: мне это необходимо. Слава богу, нашлась у нас на курсах женщина, царствие ей небесное, она потом монахиней стала – Елизаветой, познакомила меня со священником в храме Знамения Божией Матери на Рижской.

Я при всей эмоциональности достаточно рациональный человек. Но когда собрался креститься, у меня, как говорят церковные люди, «начались искушения», доходящие до мистики. Я вообще опасаюсь такой мистики. Мне достаточно чудес судьбы, например, встречи с моей женой. Или встречи с Никитой Михалковым – в армии на мероприятии по линии общества «Знание».

РГ: А что на вас особенно подейст вовало, когда вы уже крестились?

Хотиненко: Рим. После того как я снял для «Православной энциклопедии» картину «Паломничество в Вечный город», Рим стал для меня как для верующего и творческого человека необходимым местом. Я называю это «синдромом Гоголя». Как известно, Николай Васильевич, которого трудно заподозрить в равнодушии к Родине, уезжал писать в Рим. Кто хотя бы однажды видел Италию, и в особенности Рим, тот уже никогда не будет до конца несчастным – это Гёте сказал.

РГ: А религиозность не мешает художнику? Ведь появляется тенденциозность, и может возникнуть другой «синдром Гоголя» – желание сжечь рукопись.

Хотиненко: Да, такая опасность существует. Но Рублев же написал «Троицу». А живописцы, музыканты знали религиозное вдохновение. Гоголь – отдельная история. И не настолько, может быть, и трагическая. Ведь мы почему-то думаем: или писатель, или никто. А может быть, он другие открытия совершил бы с тех высот, на которых ему писательство показалось уже не очень нужным.

РГ: Как любитель Рима, скажите, Москва, по-вашему, выдерживает свою историческую заявку на роль Третьего Рима?

Хотиненко: Внешне – не знаю. Здесь столько хулиганства! Меня, как бывшего архитектора, угнетает уродливость застроек. В Риме-то никто никогда ничего не построит в историческом центре, на Аппиевой дороге. А у нас, слава богу, что в Кремле ничего не снесли под новостройку.

Ну а по миссии своей – да. Пусть это вызывает сколько угодно иронии, но именно Москва – Третий Рим. Я убежден, что сейчас Россия – это территория борьбы между добром и злом. Россия мешает окончательной победе чертовщины. И если уж падет этот Рим…

2010 г.

Церковь должна идти туда, где сложно

(Интервью В.И. Хотиненко для «Комсомольской правды». Журналист Анна Балуева)

Режиссер отмечает свой юбилей, по поводу которого и дал интервью нашей газете.

– Владимир Иванович, 60 лет – это очень серьезно? Типа итоги подводить, с высоты полета глядеть, молодежь поучать, лавры с короной поправлять? Или ну это все к лешему – и просто расслабиться?

– Очень милое начало! (Хохочет.) Нужно антракт объявлять.

– О’кей, шутки в сторону. Вы народный артист Российской Федерации. Выше некуда. И все-таки юбилей. Каких наград ждете? Может, медаль какую, орден?

– Мне народного совсем недавно присвоили – а это очень высокая награда. Повыше многих орденов, поэтому в ближайшее время ничего не светит. Сейчас закон довольно жесткий.

– Лимит на ордена ввели?

– Просто какое-то время должно пройти, пока мне можно будет что-то очередное присвоить. Но это дело десятое. Мы начали с подведения итогов, и мне страшно. Хотиненко – 60. А я никак не могу увязать эти 60 с самим собой. А итоги можно подвести в любой момент. Рюмочку выпил, посидел, подвел. Я не очень люблю дни рождения. И отмечать буду сдержанно – только в память о родителях. Без подведения итогов. Я даже не знаю, сколько я снял фильмов.

– Штук 20 с лишним будет. А сейчас, кстати, если снимается кино – то такое, знаете, одноразовое.

– Я бы сказал – фильм-аттракцион. Я это без уничижения это говорю, потому что сам хожу и на «Пиратов», и на «Властелина колец». Я стараюсь быть в курсе того, что происходит в кино вообще. Но в период моей молодости кино занимало все-таки значительно большее место. Были такие мастера, как Антониони, Бергман, Тарковский, Феллини. Да, появлялись и Джеймсы Бонды, но каждый знал свое место. Сейчас Пантеон закрыт уже, и ключик выбросили. Но я убежден, что кино, которое многие не считали искусством, оно одно из всех видов искусства сохранило жизнь. То есть, оно развивается. Даже чисто технически. Выскажу крамольную мысль. Сейчас, может быть, сами художники чуть поотстали от технического прогресса кинематографа.

– А еще сегодня рулят сериалы. Рынок требует. Вот и у вас в активе есть сериал «Достоевский».

– Награды – хороший стимул. К тому же там действительно потрясающая роль Жени Миронова.

– Многие говорят, что выбор на роль Достоевского Евгения Миронова не очень-то удачен. Потому что у нас есть два актера, которые играют знаковых персонажей – Безруков и Миронов.

– Ну, есть достаточное количество людей, которым звучание и моей фамилии неприятно. И что теперь? Женя – перфекционист, и не было дня, чтобы он не пришел с чем-то новым прочитанным. Мы, например, долго не могли решить, как сыграть эпилептические припадки Достоевского. Пока не прочли слова самого писателя: «Дело в том, что в мгновения перед приступом я испытываю прозрение. Это я ни на что другое не променяю». И стало понятно, как это делать.

– С кем вам проще – с неизвестными, не раскрывшимися актерами, или с такими состоявшимися звездами, как Миронов или Маковецкий?

– Но с Сережей Маковецким мы начинали работать, он был неизвестным. Мы дозревали вместе. Да, я умею работать с актерами. Но я априорно работаю с талантливыми людьми – начинающий ли он, не начинающий… Когда Лиза Арзамасова пришла ко мне, я не знал, что она звезда телесериала. Я не возьму на себя смелость сказать, что она была никто, а я из нее что-то сделал. Открылись другие грани. Но она была природно талантлива.

– С талантом еще и сложно, жуть просто. А как на ваши взаимоотношения с людьми влияет ваша вера? Вы же человек верующий.

– Я где-то в 80-м году крестился. И проделал сложный путь за эти тридцать лет. И по мере вызревания понимаешь противоречия между профессией и мировоззрением. В идеале надо завязать с режиссурой и уйти в монастырь. И я сейчас сижу на двух стульях. На раскоряку. Но не могу отказаться от кино, хотя порой должен делать вещи, которые противоречат моей вере. Даже в кино на религиозную тему один елей не интересен никому. Нужен живой драматизм. Значит, нужно показывать похождения Марии Магдалины, например.