Озеро Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

Крепко держа его за руку, богиня вращалась, подняв свои руки; она оказалась одетой в облегающее платье из жидкой энергии. Он остро ощутил округлость ее бедер и двойную шарообразность ягодиц; пока он глядел, оркестр Крови заиграл «Первый Роман» и Киприда превратилась в Гиацинт (хотя и осталась Кипридой) и стала красивее, чем когда бы то ни было. Он дергался и крутился, ноги взлетали выше головы, но она держала его руку, и он не мог вырвать ее.

* * *

Он проснулся и жадно вдохнул воздух. Огоньки уже погасли, сами по себе. Из занавешенного окна лился слабый небосвет, и он увидел, как Орев подпрыгнул и улетел. Рядом с его кроватью стояла Мукор, голая и тонкая, как скелет; он мигнул; она превратилась в туман и исчезла.

Он потер глаза.

Теплый ветер стонал в точности как во сне, танцуя на ободранных бледных занавесках. Повязка на руке тоже была бледной, белой от инея, который таял при прикосновении. Он развязал ее и хлестнул по влажной простыне, потом обвязал опять заболевшую щиколотку, повторяя себе, что не должен был карабкаться по лестнице без нее. Что скажет доктор Журавль, когда он расскажет ему?

Удар повязкой призвал призрачное свечение огоньков, вполне достаточное, чтобы различить стрелки вечно занятых маленьких часов рядом с триптихом. Уже за полночь.

Спустившись с кровати, он опустил раму. И только тогда сообразил, что не мог видеть, как Орев летает — вывихнутое крыло еще не зажило.

Он нашел Орева внизу — тот прыгал по кухне в поисках хоть какой-нибудь еды. Шелк вытащил последний кусок хлеба и наполнил кружку птицы чистой водой.

— Мясо? — Орев вздернул голову и щелкнул клювом.

— Ты должен сам найти его, если хочешь есть, — сказал ему Шелк. — У меня нет. — Он мгновение подумал и добавил: — Возможно, я куплю немного завтра, если майтера обналичила чек Орхидеи или я смогу сделать это сам. Или, по меньшей мере, рыбу — живую рыбу, которую я буду держать в корыте для стирки, пока не кончится то, что останется после жертвоприношений; и вот тогда я разделю ее с майтерой Роза. И с майтерой Мята, конечно. Ты бы хотел прекрасную свежую рыбу, а, Орев?

— Любить рыба!

— Хорошо, посмотрим, что я смогу сделать. Но ты должен быть откровенным со мной. Не будешь — никакой рыбы. Ты был в моей спальне?

— Нет красть!

— Я не сказал, что ты крадешь, — терпеливо объяснил Шелк. — Ты был там?

— Где?

— Наверху, — показал Шелк. — Я знаю, что ты был. Я проснулся и увидел тебя.

— Нет, нет!

— Конечно, ты был, Орев. Я сам видел тебя. Я видел, как ты вылетел в окно.

— Нет летать!

— Я не собираюсь наказывать тебя. Я просто хочу узнать кое-что. Слушай внимательно. Когда ты был наверху, ты видел женщину? Или девушку? Худая юная женщина; неодетая, в моей спальне?

— Нет летать, — упрямо повторила птица. — Крыло болеть.

Шелк пробежал пальцами по копне соломенных волос.

— Хорошо, ты действительно не можешь летать. Я не прав. Ты был наверху?

— Нет красть. — Орев опять щелкнул клювом.

— Я не говорю, что ты крадешь. Это мне также понятно.

— Рыба голов?

Шелк отбросил осторожность:

— Да, несколько. Большие, обещаю.

Орев перепрыгнул на подоконник.

— Нет видеть.

— Посмотри на меня, пожалуйста. Ты видел ее?

— Нет видеть.

— Тебя что-то спугнуло, — предположил вслух Шелк, — быть может, мое пробуждение. Возможно, ты испугался, что я накажу тебя за подглядывание в моей спальне. Верно?

— Нет, нет!

— Это окно прямо под тем. Мне кажется, что я видел, как ты летал, но, на самом деле, я видел, как ты выпрыгнул в окно и спланировал в кусты ежевики. А оттуда ты легко смог вернуться в кухню через окно. Именно так все и было, верно?

— Нет прыгать!

— Я не верю тебе, потому что… — Шелк резко замолчал, потому что услышал негромкий скрип кровати патеры Щука; он всегда чувствовал укоры совести, когда будил старика, так тяжело работавшего и так плохо спавшего, — хотя ему приснилось («Только приснилось», — твердо сказал он себе), что Щука умер лишь в его сне, что Гиацинт поцеловала ему руку, и что он разговаривал с Кипридой в старом желтом доме на Ламповой улице: леди Кипридой, богиней любви, богиней шлюх.

Потрясенный сомнением, он подошел к насосу и стал работать его рукояткой; наконец чистая ледяная вода хлынула в заткнутую раковину, и он сбрызнул потное лицо, опять и опять, потом смочил взлохмаченные волосы, и еще, и еще, пока не задрожал от холода, несмотря на ночную жару.

— Патера Щука мертв, — сказал он Ореву, который в ответ вздернул голову.

Шелк наполнил чайник, поставил его на плиту и разжег огонь, расточительно использовав выброшенную бумагу; когда пламя облизало бока чайника, он сел на расшатанный стул, на котором сидел во время еды, и наставил палец на Орева:

— Патера Щука оставил нас прошлой весной, почти год назад. Я сам выполнил все ритуалы, и его могила, даже без надгробного камня, стоила больше, чем мы все вместе смогли наскрести. Так что я слышал ветер или что-то в этом роде. Крысы, возможно. Я ясно выразился?

— Есть счас?

— Нет. — Шелк тряхнул головой. — Не осталось ничего, только немного мате́ и очень маленькая головка сахара. Я собираюсь приготовить себе чашку чая, выпить ее и лечь спать. И советую тебе поступить так же, если ты сможешь заснуть.

Над головой (скорее над селлариумом, почувствовал Шелк) опять заскрипела старая кровать патеры Щука.

Он встал. Гравированный игломет Гиацинт все еще лежал в кармане; прежде чем войти в дом, он зарядил его иглами из пакета, которые для него купил Гагарка. Он дернул ручку зарядки, убедился, что есть игла, готовая к выстрелу, и опустил предохранитель. Подойдя к лестнице, он крикнул:

— Мукор, это ты?

Ответа не было.

— Если это ты, надень что-нибудь. Я поднимаюсь, чтобы поговорить с тобой.

Первый шаг на ступеньку, и из щиколотки ударила волна боли. Ему страстно захотелось опереться на трость Крови, но она осталась наверху, прислоненная к изголовью кровати.

Еще один шаг, и пол над головой заскрипел. Он поднялся еще на три ступеньки, остановился и прислушался. Ночной ветер все еще с тоской носился по дому, жалуясь каминным трубам — в точности как во сне. Да, конечно, именно ветер заставил стонать старый дом, и он, Шелк, выставил себя глупцом, подумав, что слышал, будто кровать старого авгура заскрипела, завизжала и вновь привела в порядок свои старые ремни и доски, как будто