Милый друг Ариэль - Жиль Мартен-Шоффье

Мы обнялись, он подхватил мою дорожную сумку, и его приветственные слова омыли меня, как ласковое море омывает мелкий прибрежный песок. Я взяла его под руку, и мы прошли вдоль порта. Когда мы добрались до бухточки Лерьо у подножия крепостной стены, солнце, которое доселе словно подстерегало меня за мысом Трэш, вдруг щедро рассыпало по земле свои золотые блики. Воспрянув от этого буйства красок, отец спросил, почему я решила расстаться с Фабрисом, его дорогим зятем, который, как я подозреваю, разыграл по телефону настоящую трагедию супружеского отчаяния. Дабы не нарушить поэтический настрой, которого требовало в этот миг освещение, я приняла тон оскорбленной женщины, которой муж отказывает в ребенке. Но этот номер не прошел. Мой отец, даром что старый романтик, хорошо знал свою дочь; он громко рассмеялся:

— С каких это пор ты спрашиваешь мнения Фабриса о чем бы то ни было? Если бы ты действительно хотела ребенка, то родила бы его сама, никого не спрашивая, как все и всегда делаешь сама, как сейчас ни с того ни с сего бросила агентство.

Он преувеличивал мой цинизм, как преувеличивал все на свете, но не стал добиваться правды. Выбравшись из милого его сердцу XVII века, чтобы защитить Фабриса, и наткнувшись на первое же, совсем скромное, препятствие, он тут же отступил назад, к своим постоянным увлечениям. Не отличаясь любовью к крайностям — если не считать привычек, он объявил, что успел приготовить традиционный «фар» — бретонский крем-брюле, который ждал меня на кухонном столе в каждый из моих приездов. Сегодня он собирался устроить торжественное чаепитие в комнате, где Ее Величество, то есть моя мать, отдыхала после обеда. Это было очень на него похоже: после каждой вылазки он быстренько замыкался в себе; вот и теперь ему хотелось сбыть меня с рук, отправив к матери, чтобы та занялась делом Дармона. Разумеется, сам он даже не произнес имени министра. Думаю, он расценивал его приезд как катаклизм и намеревался окопаться в своем кабинете, пока все проблемы не будут решены без его участия.

Отцу пришлось как следует пнуть ворота, чтобы отворить их. Заржавленные от петель до ручки, они выглядели более чем жалко. Чудилось, будто входишь в замок Спящей красавицы. Краска на ставнях облупилась, парадный двор с его разоренным мощением выглядел как после бомбардировки, окна заглушил разросшийся дикий виноград, и даже деревянная входная дверь навевала ощущение поэтической запущенности: и свет, и, само собой, воздух свободно проходили сквозь щели в филенках. Согласно официальной версии, замок не ремонтировался по соображениям вкуса. Моя мать решительно объявила:

— Ремонтировать Кергантелек — все равно что перекрашивать фрески Микеланджело. Какой кошмар! Даже и не надейтесь, пока я жива, этому не бывать! Замки для того и созданы, чтобы в них гуляли сквозняки, скрипели половицы и висели выцветшие гобелены.

Она стыдилась бедности и скрывала это за категорическими формулировками, не позволявшими впадать в сентиментальные мечты. Поскольку у нас не хватало средств на реставрацию замка, мать изображала свое бездействие как эстетическое кредо. Я пошла поздороваться с ней в ее резиденцию — одну из двух огромных комнат на втором этаже, в старину отводимых для знати. Это великолепное помещение выходило на обе стороны замка — на парадный двор и в парк. Один антиквар предлагал целое состояние за стоявший там роскошный ампирный гарнитур — подарок нашему предку, главному придворному аптекарю, от королевы Гортензии, которую он за одни сутки избавил от приступа подагры. Три месяца спустя он погиб при Эйлау[14] в тот момент, когда составлял реляцию в Академию наук, предлагая свое чудодейственное снадобье. Родственники перевернули весь Морбиан в поисках его записок. Увы, тщетно. Они канули в небытие на поле битвы, вместе с нашими мечтами о богатстве. Моя мать всегда рассказывала об этой катастрофе трагическим тоном. Уж она-то прекрасно сумела бы распорядиться полученным состоянием. Впрочем, она тут же доказала мне это:

— Дорогая, господин Сендстер позвонил мне три дня назад, и с тех пор я буквально потеряла сон. Я очень уповаю на твоего Дармона. Он выйдет отсюда не раньше, чем я его хорошенько ощиплю. Впрочем, думаю, он на меня не обидится. Власть и честность давным-давно уже ходят разными путями.

Мать взяла на себя руководство кампанией; она рассматривала Дармона как жирную добычу, а узнав о существовании первых 50 000 франков, полученных от Сендстера, тут же реквизировала у меня 20 000 — этого как раз должно было хватить на ремонт ворот и входной двери. Их ветхое очарование, которое она так долго превозносила, вдруг стало совершенно неприличным. От моей иронии она отмахнулась раздраженно, как от надоедливого комара:

— Да-да, можешь смеяться, но в этом-то и заключена магия денег: они превращают наши грешные помыслы в невинные грешки. Люди этого не понимают, потому что на самом деле боятся денег и не осмеливаются схватить удачу за подол, когда она проходит рядом. А для того, чтобы урвать лакомый кусок, нужен не аппетит — нужен вместительный желудок.

Н-да, дерзости и апломба ей хватало, так же как и беспардонной жадности. Дармона она ни за что не упустит.

— Я займусь всей грязной работой. И быстренько избавлю его от всяких наглецов, бездельников и паразитов, которые слетятся на него, как мухи на мед, стоит ему приехать. Поверь мне: через две недели он уже не сможет обходиться без нас. А покамест буду обхаживать его, как султана.

Тут она встала и потащила меня в другой конец коридора, в комнату отца, сосланного на третий этаж, чтоб не путался под ногами. За двое суток, пользуясь кредитом, который открыл ей Сендстер, она успела нанять мастеров, которые отциклевали и покрыли лаком паркет, сменить шторы и купить новый матрас на кровать. Дармону были пожертвованы два наших последних кашемировых одеяла. В ванной комнате источали изысканный травяной аромат кусочки мыла Roger и Gallet; кроме того, мать обновила запас полотенец и банных рукавичек. Две кроватки, стоявшие в смежной детской, были отправлены на чердак. На их месте красовался прелестный ампирный письменный стол с книжным шкафчиком наверху, а рядом маленькое канапе той же эпохи, конфискованное в гостиной.

— Все равно внизу вся обстановка — сплошной XVIII век, и этот стол с канапе нарушали единство стиля… А здесь твой Дармон будет чувствовать себя как в королевских апартаментах.

Я было заикнулась, что она слишком усердствует, но мать меня не слышала. Она упивалась мечтами и даже обняла меня от полноты чувств:

— Похоже, у этого министра акульи зубы. Ну так вот, ему не помешал бы и акулий плавник, иначе он от меня целеньким не уйдет.

Затем она покинула меня и отправилась заниматься «всем, что на нее свалили, как обычно!». Я вернулась в ее комнату, села в глубокое кресло возле кровати и задремала, а тем временем солнце за старым тисом, еще более древним, чем дом, клонясь к земле, расцвечивало веселыми розовыми сполохами обивку «жуи»[15] с ее бесцветными пеликанами; я вспомнила, что, когда совсем маленькой девочкой глядела на их беспорядочный взлет, спальня матери казалась мне длинным пляжем…

И он действительно прибыл. Машина префектуры доставила его в Пор-Блан, там он сел на катер и высадился на остров, совсем один. Я ждала его на причале. Очень высокий, с очень черными и очень длинными волосами, он выглядел скорее Великим Инквизитором, нежели добрым доктором. Но, главное, он был некрасив, вернее сказать, почти безобразен. Как мог он быть бретонцем — с такой внешностью? Он походил на Носферату[16] — кожа да кости. И еще нос во все лицо. Для полного сходства ему не хватало только загнутого кверху подбородка. Но при всем том, стоило отвести от него взгляд и прислушаться к голосу, как вы мгновенно подпадали под его обаяние. Этот мягкий, вкрадчивый голос придавал каждой фразе аромат доверительности. Наверное, развратные прелаты Старого режима практиковали такой же элегантный полушепот. В темноте он наверняка мог околдовать вас. В общем, предстоящая партия обещала быть сложной. Он поцеловал мне руку, я вручила два его чемодана островному таксисту, а сами мы отправились в центр острова пешком. Этот человек, бывший врач и бывший депутат, прекрасно умел задавать точные и нужные вопросы. Не успели мы дойти до конца порта, как он уже был посвящен в мою личную жизнь и прицепился к двусмысленной фразе, в которой я признавалась, что недавно бросила своего теперешнего мужа.

— Так сколько же мужей у вас было?

Я ответила самым что ни на есть светским тоном, в духе Катрин Денев, так, словно вела диалог, одновременно думая о другом:

— Вы хотите сказать, считая моего собственного?

Он расхохотался, взял мою руку и сжал ее в своей, продержав на несколько секунд дольше, чем это было необходимо, чтобы выразить свое одобрение: