Географ глобус пропил - Алексей Иванов

Двоечники Безматерных и Безденежных от смеха сползли вниз.

— А почитайте... — улыбаясь, попросила Маша Большакова.

— Да вы их знаете... — отмахнулся Служкин. — Они в учебнике литературы напечатаны. Под псевдонимами.

— Ну почитайте! — заныла красная профессура. — Нам никто не читал!..

Служкин посмотрел на Часы: пять минут до конца урока. Закончить новый материал он все равно бы не успел.

— Хорошо, я почитаю, — согласился он. — Но тогда вы параграф изучите дома сами, а на следующем уроке по нему — проверочная.

Класс негодующе взвыл.

— Искусство требует жертв, — пояснил Служкин.

— Да ладно, чего вы! — обернувшись ко всем, крикнул Старков. — Подумаешь — проверочная! Напишем! Читайте, Виктор Сергеевич.

В кабинете воцарилась благоговейная тишина.

Служкин сел на стол.

— Этот стих я сочинил в девятом классе ко дню рождения одноклассника по фамилии Петров. Петров был круглый отличник, комсорг школы и все такое. Называется стих «Эпитафия Петрову». Для тупых поясняю: эпитафия — это надгробная надпись. Стих очень простой, смысла нет, рифмы тоже, смеяться после слова «лопата».

Помедли, случайный прохожий,У этих гранитных плит.Здесь тело Петрова АлешиВ дубовом гробу лежит.Петров на общем фоне казалсяЧище, чем горный снег,И враз на него равнялсяКаждый плохой человек.Но как-то однажды утромНа самом рассвете за нимПришел предатель СлужкинИ целая банда с ним.Сказал ему Служкин: «За совесть,За множество добрых делОкончена твоя повестьПоследней главой „Расстрел”».Петров это выслушал гордоИ свитер порвал на груди:«Стреляй же, империалистический агрессор,От красных тебе не уйти!А жизнь моя песнею стала,Грядущим из рельсовых строк,И на пиджаке капиталаВисит уже мой плевок!»Поднял обрез свой СлужкинИ пулю в Петрова всадил,И рухнул Петров под грамотой,Которой его райком наградил.Застыньте, потомки, строем,Склоните знамена вниз:Душа Петрова-герояПешком пошла в коммунизм!

Стихи красной профессуре страшно понравились, но вот проверочная работа на следующем уроке с треском провалилась.

Глава 10

ВЕТКА

Служкин позвонил, и сначала за дверью было очень тихо. Потом почему-то раздался грохот, и дверь стремительно распахнулась.

— Привет, это я, твой пупсик, — входя, сказал Служкин.

— Витька-а!.. — закричала высокая девушка в мелких черных кудряшках и повисла у него на шее.

Служкин ногой захлопнул за собой дверь. В прихожую из комнаты вышел хмурый мальчик лет пяти.

— Здорово, Шуруп, — сказал Служкин, ссаживая девушку.

— Чего ты мне принес, дядя Витя? — сразу спросил хмурый мальчик.

Служкин порылся в карманах куртки и вытащил пластмассового солдатика — монстра с собачьей мордой, в шипах, в шлеме, с бластером.

— Ты мне такого уже дарил, только он был зеленый, как понос.

— Шурка! — крикнула мама, — Грубиян, весь в своего папашу!

— Ну давай обратно, — предложил Служкин. — Сам играть буду.

— Фиг, — подумав, ответил мальчик и ушел в комнату.

Служкин начал снимать куртку и поинтересовался:

— А благоверный где?

— Колесников-то? На работе, где же еще?

— Слава богу, — сказал Служкин и вытащил из куртки бутылку.

— Витька! Ты воще!.. — выхватывая бутылку, закричала девушка. — Портвяга! Я сто лет уже мечтала нажраться! Пошли!

Проходя в кухню, Служкин флегматично заметил:

— С одного флакона не нажремся, Ветка.

— А ты Татку из садика сюда приводи, а я пока еще сгоняю. Татка же нормально с Шурупом играет...

— Нельзя, Ветка, — вздохнул Служкин, срезая пробку с бутылки.

— Жаль, — разливая портвейн по чашкам, призналась Ветка. — Ну, как там у тебя в школе? Молоденькие-то училки есть?

— Есть, да не про мою честь, — выпив и закурив, неохотно сказал Служкин. — Невесты без причинного места... Лучше ты рассказывай. Как там твой любовник-то? Все еще в кино тебя снимать хочет?

— Козлов-то? Козел — он и есть козел, — с чувством произнесла Ветка. — Я его уже послала, куда не ходят поезда. Я теперь, Витька, в другого влюбилась. В летчика. Точнее, бывшего летчика. Ему Колесников менял пьяные номера на обычные, он и пригласил в гости. Колесников меня с собой взял. Сам нарезался и упал под стол, а мы с этим летчиком заперлись в ванной и трахались. Я чего-то боюсь, уж не залетела ли я тогда?..

— Хорошенькое дело — в ванной, — мрачно пробормотал Служкин. — Залетайте в самолетах «Аэрофлота»...

Из комнаты вдруг раздался басовитый рев. Ветка чертыхнулась, вскочила и убежала. Служкин снова закурил и открыл окно.

Веткин дом стоял недалеко от берега Камы, от черного, мрачного котла затона. Служкин курил и смотрел, как мимо дебаркадера, мимо разведенного наплавного моста, словно бы брезгливо оскалившись, проплывает высокий и длинный речной лайнер, возвращающийся на стоянку после навигации. Лайнер медленно плыл под яростным золотом зарослей на дамбе, от которого вода отмелей казалась древесного цвета, будто коньяк. Плыл мимо рыжих склонов, где валялся ржавый хлам — тросы, мятые бакены, какие-то гнутые и рваные конструкции, содранные с кораблей. Плыл мимо врытых в землю и обросших кустами цистерн, мимо старых брандвахт с яркими колечками спасательных кругов, мимо решетчатых портовых кранов и заводских корпусов с длинными закопченными трубами.

Вернулась Ветка, и Служкин выбросил окурок.

— Как там у вас дела с Надькой? — спросила Ветка, снова разливая портвейн.

— Все чики-пуки, — сказал Служкин и, подумав, добавил: — Недавно порешили мы с ней прекратить наши постельные встречи, вот так. Ей неохота... да и мне неохота. Взяли и завязали.

— Хоба-на! — изумилась Ветка, вытаращив глаза. — И с кем ты?..

— Ни с кем.

— Ни фига себе! — Ветка хлопнула полчашки портвейна. — А эта твоя дура, как ее... Ру... Ру... ну, Сашенька.

— Рунева, — подсказал Служкин. — Она Будкина любит.

— Ну и что? — искренне не поняла Ветка.

— Да ну тебя... Не объяснить. Нет, и все.

— Заведи любовницу, — посоветовала Ветка.

— Заведу, — согласился Служкин. — Тебя вот.

— А что? Классно! — оживилась Ветка. — Будем опять как тогда, после школы, помнишь? Зашибись было! Ты не загружайся насчет этого. Подумаешь! Наплюй. Я-то тебя люблю, Витька, честно. С седьмого... нет, с девятого класса. Я тебе позвоню, как только Колесников свалит куда-нибудь на подольше. Приходи — оторвемся, как раньше!

— Приду, — кивнул Служкин. — Оторвемся, конечно. Заедет и на мой двор «КамАЗ».

Глава 11

ЛЕНА

Серым утром Служкин вышел из подъезда, ведя за ручку Тату.

— Папа, а я не хочу в садик, — сказала Тата.

— А я хочу, — признался Служкин, останавливаясь прикурить. — Не понимаю, почему бы нам с тобой не поменяться?.. Ты будешь ходить за меня на работу?

— А там бьют? — поинтересовалась Тата.

— Бьют, — честно ответил Служкин. — А тебя в садике разве бьют?

— Меня Андрюша Снегирев мучит. Щипает, толкает...

— Дай ему в рог, — посоветовал папа.

— Он Марине Петровне нажалуется.

— Тогда сама на него нажалуйся.

— Он еще сильнее меня мучить будет.

— Да-а... — протянул Служкин. — Заколдованный круг. Ладно, я поговорю с его мамой. Ты мне покажи ее, хорошо?

Они остановились у перекрестка, на котором лежало звездообразное озеро грязи. Посреди него в буром тесте сладострастно буксовала иномарка, выбрасывая из-под колес фонтаны. Служкин взял Тату под мышки и перенес на другой тротуар, высоко задирая колени.

— Папа, а ты мне купишь вечером жвачку с динозаврами?

— Куплю, — пообещал Служкин.

— А в зоопарке динозавры есть?

— Нету. Они вымерли давным-давно.

— А почему они умерли?

— Съели друг друга до последнего.

— А последний?

— Последний сдох от голода, потому что некого больше было есть.

— Папа, а они были злые?

— Да как сказать... — задумался Служкин. — По большей части они были добрые. Некоторые даже слишком. Но добрых съели первыми.

Служкин и Тата завернули в ворота садика, и Тата, вырвав ручку, побежала к дверям. В длинном голубом плащике и синей шапочке она была похожа на колокольчик.