Демон на Явони - Алексей Львович Шерстобитов

роскошности, и красоты к его матери. Родительница же без «задней» мысли, по привычке позволяла ходить по квартире часто в одном нижнем белье и уже давно привлекла внимание либидо рожденного ею ребенка. Он часто подкарауливал и подсматривал за ее переодеваниями, принятием ванны, даже скрытно делал фотографии в обнаженном виде, после наслаждаясь и используя по назначению.

Поэтому можно сказать, что оба эти человека, несмотря на свой возраст, интересовались телом друг друга, но именно в день, к описанию которого мы подходим, Неонила, зайдя по обыкновению в просторную ванную комнату, напоровшись взглядом на стоящего к ней спиной под струей воды сына, остолбенела от охватившего ее возбуждения. Нервные окончания гениталий, словно разом вспыхнули лихорадочным желанием, сковав движение. Пробежавшая дрожь, судорогой свела внутренние мышцы детородного органа. Именно в это мгновение сын поднял глаза навстречу ее взгляду и, кажется, все понял, да и не мог не понять, даже, несмотря на свой юношеский возраст.

Здоровый организм мальчика, очень быстро среагировал, мозг послал необходимый импульс, и он тоже неосознанно возжелал своей плотью, что стало заметно визуально. Это и стало последней каплей, доведшей женщину до оргазма, проявляющейся у нее довольно сильно. Сын, увидев застонавшую мать, заметно дергавшуюся, и упиравшуюся одной рукой в низ живота, второй сильно сжимающую грудь, подошел, испугавшись не на шутку, и растерянно пытался выяснить, в чем дело и чем он может помочь.

Бессильная, что-либо сделать мать, протянула руку к его бедру, и в очередной конвульсии нечаянно коснулась возбужденной плоти, что привело ее в чувство и заставило вспомнить стыд.

Вскочив, ругаясь на себя, Неонила убежала в свою спальню и не выходила до следующего утра.

На обоих эти несколько минут произвели неизгладимое впечатление, не покидавшие их память и имевшие продолжение в их воображениях на долгие три месяца, постепенно став основным фактором перспектив их отношений. Все остальные мужчины для нее, а для него женщины и девочки, перестали существовать. Оба сдерживались, стараясь не говорить об этом и даже не вспоминать, и, казалось бы, были заняты каждый своими делами. Но дьявол, если его не изгнать из сердца, всегда берет свое.

Как-то интуитивно день ото дня и мать, и сын, все чаще раскрывались в своих предпочтении и желании друг перед другом, конечно, ни словами, а мимикой, взглядами, жестами, касаниями, интонацией и все более нежным выражениями и фразами, комплементами, больше подходящими не матери и сыну, но именно любовникам, причем у мальчика это получалось не менее удачно и глубоко, чем у родительницы.

Для своего возраста он был достаточно высоким, уже несколько выше нее, обладал достаточно взрослой силой, благодаря постоянными занятиями спортом, хотя и был пока, так скажем, не доведенным природой до возмужалого совершенства, с угловатыми, не очень ловкими движениями, некоторым недопониманием происходящего, а потому основывал свои действия на интуиции, желании, и кажущейся верности ощущений стремлений матери. Совершив некоторый скачек своим либидо, ему очевидно было не интересны обычные для этого возраста ухаживания и прелюдии, но Роман страстно хотел секса с ней, не зная, можно это или нет.

Спросить было не у кого, нравственный аспект его не интересовал, и молодой человек делал, как ему казалось, все, чтобы соблазнить ее.

В результате все оказывалось похожим на игру в прятки-поддавки. Они все чаще появлялись, будто случайно, друг перед другом нагишом, нечаянно касались тела, как можно ближе к гениталиям, с поддельным испугом отдергивали руки, извиняясь и краснея, с единственной мысль: «Ну же! Давай!» — но ни он, ни она не могли перейти границы запрета, страшно переживая.

Она позволяла себе часто наклоняться с невероятным прогибом в спине, в коротких юбках, или обтягивающих зад штанах, садилась на стулья, диван, или вставала на них таким образом, чтобы ему могло быть заметно отсутствия нижнего белья. Дверь в ванную комнату не просто не запиралась, но никогда уже не закрывалась, как и шторка в душ. На кануне своего дня рождения, он уже невероятно, перевозбудившись, всю ночь промучившись в страстном желании, под утро крикнул: «Ну где же ты!» — на что мать отреагировала, будто ждала, и вбежала, только накинув на плечи, но не запахнув халат на себе:

— Что случилось?

— Яяя…, яяя…, так больше не могу…

— Что же?…

— Я…, я замерз… — Это была правда — желая остудить пыл, он открыл настежь окно и зимний воздух, быстро нагнавший холод, выделял пар, выходящий изо рта. Мать, закрывая окно, в нетерпении поинтересовалась с дикой надеждой, уже все понимая:

— Ну что же я могу… Может тебя погреть?… — Через мгновение они лежали крепко обнявшись, не в состоянии ни оторваться, ни продолжить — его упругая плоть словно дышала, прижавшись к ее коже, через тонкую материю, слезы лились градом от бессилия, а желание только увеличивалось, но снова боялись даже поцеловаться. С силой зажмурив глаза Неонила, несколько отстранилась и повела рукой вниз, твердо решив начать с ласк именно там, чему пока не суждено было состояться.

Прозвонивший будильник, своим неприятным громким зуммером, будто выключил рубильник. Встрепенувшись, мать, села на кровати, вперилась в некоторой растерянности в пол, и неожиданно увидев что-то еле заметно шевелящееся напротив, через силу подняла глаза. В большом зеркале шкафа-купе она увидела себя в распахнутом полупрозрачном коротком халатике. Отражение тяжело дышало, имело возбужденный вид, пылало желанием, но явно принадлежало потерявшей рассудок женщине.

Выругавшись в голос, она запахнула неприличную одежку и со стыдом перед сомой собой вылетела из спальни сына. Испуганный и раздосадованный почти сбывшейся мечтой юноша не понял произошедшего, а больше всего того, что не получил желаемого, приняв эту неудачу на свой счет.

Посчитав себя неудачником, который никому не нужен, которого никто не любит и ничего впереди не ждет, он встал, снова распахнул окно, поставив голую грудь и раскрасневшееся лицо навстречу ледяному воздуху и крикнул в голос: «Ну что мне сделать, чтобы это случилось?!». Два голоса в ответ заполнило его голову, но, не поместившись, спустились в грудь, один из них затеплился и остался там, успокаивая и как бы убеждая, что в свое время все будет и с той, которой суждено стать его единомышленницей и нареченной супругой пред Богом и вечностью — эта мысль очень понравилась. Он вспомнил, кто была ему только вышедшая женщина. Он не осуждал ее, даже не имел сейчас ни одной непотребной мысли, но воспринимал, как самого близкого человека, прибежавшего на его испуганный крик, даже не успев одеться. Она прижала его не к своему горячему обнаженному телу, но к материнскому пылкому сердцу, как