Та сторона озера - Василий Жабник

Да, унылым и трудным оказалось бытие в запредельном краю, особенно в первое время, ведь то, что альбы привыкли творить при помощи Слов Повеления, им потребовалось научиться делать руками либо слёзно выпрашивать у тамошних привередливых Сил. Даже те сотворённые альбами существа, что тоже оказались неспособны жить в наступившей серости и потому вынужденно разделили участь творцов, перестали подчиняться им. «Мы были владыками во дворце, где всё было к нашим услугам, — с горечью говорили альбы, — а ныне принуждены обитать в крохотной каморке и кланяться каждой твари!» Однако сильнее всего их терзало другое: страшные чары постоянства распространились и на число альбов, лишив их главной радости живого существа. Те, кто когда-то умели дарить жизнь неодушевлённому веществу, теперь не могут дать её даже своим детям, ибо — так говорит Перант Первозданный, лучше других постигающий волю Творца, — новорождённые не имели бы вины перед Создателем, но было бы несправедливо удерживать их за грех родителей в Эксории, и жестоко — отправлять в серый Мир, разлучив с матерью и отцом.

Атер Многослов, первый научившийся договариваться с местными Силами, убедил их единожды в человеческий век открывать на малое время прямые пути между Эксорией и серым Миром, дабы альбы могли увидеть, собираются ли люди покинуть его или ещё нет. «Эти создания очень воинственны, совсем скоро они изведут друг друга и тогда мы вернёмся домой», — всякий раз успокаивали себя альбы, с тревогой рассматривая при помощи дальнозорких зеркал растущие серокаменные города, но век от века число людей вопреки их жалкому существованию только умножалось, и надежда альбов на возвращение ослабевала.

Когда прямые пути открылись впервые, некоторые узники, сильнее других скучающие по листопаду и снегопаду, предпочли злокачественную волю уютной тюрьме, но безвкусная еда серого Мира не насыщала их, а безвкусная вода почти не утоляла жажды, отчего телесная оболочка беглецов быстро износилась, и после мучительного развоплощения они вновь оказались в Эксории; с того случая никто уже не решался покинуть её. А потом, много столетий спустя, случилось наоборот: молодой охотник, выслеживающий в ночном лесу добычу, заблудился в тумане, скрывающем волшебную тропу, и, никем не замеченный, оказался в стране альбов.

Несколько дней проблуждал он в незнакомых краях, изумляясь их великолепию и гадая, не умер ли он и не вернулся ли в земли предков. Но души не нуждаются в материальной пище, а охотника терзал голод, который он не мог утолить, ибо хитрые птицы и ловкие звери Эксории играючи избегали выпущенных им стрел, а среди грибов и растений не видел он известных ему. Наконец он набрёл на кусты, усыпанные крупными алыми ягодами, чей вид и аромат оказались для него столь соблазнительными, что он предпочёл быструю гибель от вероятного яда долгой смерти от неизбежного истощения и наелся досыта.

То были особые плоды, произрастающие для мантикор — местных хищников, прекрасноликих и сладкопевных, но столь свирепых и горделивых, что всякая встреча хотя бы и двух особей обыкновенно оборачивается смертельной схваткой, переходящей затем в кровавый пир. Лишь отведав любодейных ягод самцы и самки временно перестают ощущать ненависть друг к другу и могут продолжить свой род. Альбы, прознавшие об этой слабости мантикор, сперва хотели извести их, выкорчевав нужные кустарники, но пожалели и без того малочисленных одиночек, чей крик подобен звуку флейты, а двойные ряды зубов острее стальных мечей.

Волшебные ягоды, которыми полакомился охотник, были переспелыми и забродившими. Их хмельной сок ударил ему в голову и зажёг там слепое безумство животной страсти. Охотник забыл себя, затянул дикарскую песню и побрёл, не разбирая пути, искать утоление. Грубый человеческий голос привлёк внимание сладкоежки Мелиты, неподалёку от мантикорьей тропы собиравшей дикий мёд, снедаемая любопытством, она неосторожно выглянула из-за дерева — и одурелый охотник стремительно набросился на неё. Не слушая отчаянной мольбы о пощаде, он сорвал со своей добычи одежды и овладел ею.

Когда те альбы, что услышали крики терзаемой соплеменницы, примчались на выручку, обаяние ягод уже иссякло. Испугавшись кары за своё злодеяние, охотник скрылся в чаще, но Мелита остановила удивлённых и разъярённых мстителей, собиравшихся нагнать негодяя. Не веря собственным словам, она сообщила, что понесла от насильника и попросила пощадить его как отца её будущей дочери. Альбы, вложив оружие в ножны, отправились разыскивать охотника с тем, чтобы препоручить его заботам милосердной Мелиты, и ходили по лесу несколько дней — пока не нашли кости, дочиста обглоданные мантикорой.

«Должно быть, Создатель, сделав неоплодотворяющим семя наших мужчин, счёл, что делать нерождающим чрево наших женщин будет уже излишне», — умозаключил Перант Первозданный, узнав об происшествии с Мелитой. «И вполне может статься, что мы сумеем обратить эту оплошность себе на пользу», — задумчиво добавил Атер. «Оплошность то или умысел, судить не нам, — возразил мудрый король альбов. — И я запрещаю тебе, сын, пытаться извлечь из случившегося какую-либо выгоду! Мне вполне достаточно той беды, которую обрушили на всех нас твои прошлые поползновения превзойти Создателя!» Многослов молча кивнул — но не словам отца, а своим мыслям.

Спустя положенный срок у Мелиты родилась девочка. Подрастала она куда скорее, чем полагается альбским детям, и вскоре стало очевидно, что обликом она удалась в мать, и только коса и брови — иссизо-чёрные, слишком тёмного для альбов тона — да малахитово-зелёные глаза достались Эрее от человеческого отца. Мелита полюбила дочь, но прочие альбы чуждались полукровки, так что в конце концов ей надоели косые взгляды и перешёптывания за спиной и она удалилась в необитаемые горы.

Многие альбы, борясь с эксорийской скукой, нашли себе по вкусу ремесло, рукоделие либо искусство: одни снова начали лепить из глины, другие стали вышивать узоры на паучьем шёлке, а третьи научились слагать песни о первых и вторых. Эрея выбрала камнерезчество, чем вновь явила свою инаковость, ибо настоящие альбы никогда не ценили камень и не умели его обрабатывать, а после изгнания и вовсе возненавидели, приневоленные жить в домах, построенных не из живых растений, но из мрамора, известняка и алебастра.

Эрея быстро постигла горную премудрость, и Мелита, навещая дочь, всякий раз изумлялась её совершенному мастерству. Восторженные рассказы о вырезанных в скале лесах с каменными деревьями и подземных лугах с каменными цветами постепенно завлекли альбов, и они начали ходить к Эрее, прозванной Хозяйкой Горы, чтобы посмотреть на её рукотворные чудеса. Та не прогоняла незваных посетителей, но встречала их столь прохладно — даже тех, кто когда-то был с ней поприветливее других, — что мало у кого возникало желание заглянуть к ней ещё раз. Через некоторое время об Эрее снова почти забыли — но потом заговорили опять, когда Мелита стала после каждого возвращения от неё хвастаться новым подарком: золотой либо серебряной прикрасой с доселе невиданным камнем, обладающим вдобавок особыми свойствами: зелёный «кошачий глаз», к примеру, даровал умение видеть в темноте, голубая «слеза тритона» разрешала дышать под водой, а при посредстве алого «грифоньего сердца» оказывалось возможным понимать язык животных.