Заря счастье кует - И. Ермаков

Хлеба упивались обильными сладкими соками, тучнели, нежились. Август уж увядал, а у рослых, сильных пшениц – сизый стебель, жив лист, не загорел и не побледнел колосок, стиснешь зернышко – капелька молока.

Прогнозы грозились опять же дождями, снежком, минусовыми ночками, прочей непогодой. Жогнет вот молодой, резвый утренничек по наивному, млечному зернышку – и не хлеб соберешь, а горючие мышкины слезки.

Урожай – это всегда многозависимая, относительная величина. Доля риска заложена пахарем уже в первую борозду. Хлебороб настороженно ждет...

Вот приняло поле упругое, сильное зернышко и на какое-то малое время умиротворилось. Стало тихим, загадочным, тайным. В темных недрах его напиваются зернышки дерзкой, живительной силы, чтобы стрелить однажды, в заутренний час, смелым, победным росточком в призывное солнышко. И не насытит он, пахарь, отрадного взора, любуясь, лаская тяжелой рукой мягкую шубку проснувшейся нивы, не наслушается стоголосого жавороночьего благовеста. Каждый грядущий ее колосок опоет, озвенит вдохновенная птичка, и растет, поднимается к песенке хлеб.

Вот уже не шубка, а разгульное сизое море всколыбалось под теплыми июльскими ветерками. Чу! Чу! – зазвенели, сошли на межу молодые перепелята. Колосок сосет молочко, раздается в плечах, матереет, усатеет... Заигрывают с ним по ночам озорные зарницы. В самый яркий цветной сарафан наряжаются в полдни их сиятельства – радуги. И не сизое море, а тучную желтую ниву провидят отрадные очи пахаря. Ляжет завтра на бережную его ладонь колосок, и отвеют на ней ветерки золотую тяжелую щепоть зерна.

Так в идиллии. В розовых снах.

И свершись все, случись по-написанному – всё равно затаилась в колосьях тревога, ходит-бродит по полю незримый, невидимый риск, Впереди сторожат во внезапных засадах градобои, ветробои, ранний снег, затяжное ненастье, полеглость.

Так случалось не раз: был хлеб, сами видели. На ладошке баюкали. И вот...

Лежит помертвевший, тусклый валок, до земли пробитый дождями. На поверхности колос не держит зерна – изнемог, изветшал. Развернешь у валка середину – плесень белая. Антибиотик... Кругами, лепешками. Под самим же валком – глупенький бледный пророст молодого зерна...

Сникли плечи, ком в горле, тоскуют глаза.

Сибирская осень – она самовольница, «шатун-медведица, неверная женка».

А в ту осень прогноз лишь ураганов не обещал на сентябрь.

Осень до предела напрягла нервы и волю двадцати двух хлебопашенных районов области. Косить! Что косить! На глаз хлеба зелены, на ощупь, как лыко, гибки и податливы. Стиснешь зернышко – капелька молока. А листочки календаря, знай, спешат-поспешают, срываются с деревца августа, с последней его малой веточки.

Онемели газетные полосы. Две строчки об уборке и точка. В прошлые годы в такую-то пору хлебам посвящались страницы.

Истекали все допустимые сроки, наступали недопустимые, риск – сиднем-сидючи, погубить на корню урожай – неотвратимо и грозно взрастал. С каждым днем, с каждым часом взрастал.

Ожидание – всегда состояние нервозное.

И загудели, и обомлели поля. Жатки вышли вначале на выборочную, но уже через день или два откровенно вонзились в массивы. Впрозелень, в малахит.

«Приступили к массовой уборке пшеницы совхозы: Ражевский, Слободчиковский и Голышмановский»,– шапками извещала районная газета о... горьком мужестве хлеборобов.

Был изобретен и душеспасительный термин – «ранневосковая спелость». Воск – он мягкий... Как хочешь мни.

Через пятидневку в газете пошли столбцом сводки с перечислением хозяйств и процентов, достигнутых каждым хозяйством.

Против колхоза «Колос» (рожь и горох были убраны), в графе «Прирост за пятидневку», покоились прочерки. Не жнут там, не чешутся, олимпийцы... Лен только дергают.

Подобное состояние дел обеспокоило в первую очередь районных руководителей. Председатель колхоза Винокуров Михайло Максимыч, выражаясь на номенклатурном жаргоне, вызван был на «ковер». Должен был объяснить свое, из ряда вон неноменклатурное, обывательское спокойствие, граничащее... Дело осталось за формулировкой.

Максимыч – потомственный здешний житель. Винокуров из Винокуровой. «Родчий наш председатель» – как его называют колхозники. Ему пятьдесят. Из них восемнадцать возглавляет колхоз.

– У нас двадцать семь «ножей»,– прохромал на «ковер» Винокуров. – За любые пятнадцать минут, крайний срок – полчаса, они могут быть в поле. Заправленные стоят. Пшеницу мы скосим на свал за шесть дней. Догоним других...

– А прогноз! Прогноз читали вы, председатель! Понимаете, чем вам это грозит!

– Не жди милостей от природы, Мичурин еще сказал... – миролюбиво поддакнул Михайло Максимыч.

– А вы в «Колосе» ждете! По головке она вас погладит, природа!

– Из-за страха перед вояками не должен же собственноручно прирезать своих овец!!– сманеврировал верхом на пословице, извильнулся Михайло Максимыч.

Пауза…

– Хлеб – дитенок еще. Юной совсем, – продолжал Винокуров. – Механизаторам худо, неславно, товарищи... Труд свой на мусор...

– Стало быть, самоустраняетесь!

– Хлеб губить – устраняюсь. Спасать всяко буду. Говорите с правлением колхоза...

Районные руководители адресуются к секретарю колхозной партийной организации. Что скажет секретарь!

Винокуров упирал на «ножи». На железо.

– У нас двадцать пять коммунистов, – называет свои резервы секретарь Людмила Андреевна Смольникова. – Пшеницу мы скосим на свал за шесть дней. Механизаторы надежные, опытные. С ними, с каждым, беседовали. К молодым комбайнерам прикреплены члены партии.

Людмила Андреевна Смольникова довольно молодая еще женщина. В юности Она закончила Тобольский библиотечный техникум. Работала в «Колосе» библиотекарем. Затем учила младшие классы. Присмотревшись, коммунисты колхоза избрали ее своим вожаком. Муж у Людмилы Андреевны – механизатор.

– А не идете ли вы на поводу у вашего председателя! – задают вопрос Людмиле Андреевне. – Ему, по всей видимости, «прошлогодние лавры» спать не дают...

Удар. Губу куснул Винокуров. Под самые вздохи-болони угадано. Да, действительно, было – в 1969 году пятьсот гектаров пшеницы накрыл ранний снег. По многим хозяйствам ударила эта напасть. Но реплику-то адресовали тебе, Винокуров!

– Нынче случится – буду готов отвечать, – поднимается снова Михайло Максимыч.

А все ли умеют вот тан прямо, честно и коротко плечи свои – под ответственность! Не вывелся еще тип руководителей, выжидающих циркулярную сосочку «сверху». Нервничающих и потерянных, если таковая замешкалась. Самостоятельность этому типу лишь в бане нужна. И то когда спину некому потереть. Сам потрет, в эдаком случае... Лихой человек ты, Михайло Максимыч. Отчаянный человек.

Вторая уборочная сводка в газете.

Против «Полоса» – прочерки, прочерки, прочерки... Лишь в графе «Заготовка кормов» – перевыполнен план. Застоговано 3728 тонн сена. Лен еще славный...

В ту тяжелую, сложную осень Голышмановский район курировал член бюро обкома, председатель комитета народного контроля товарищ Пахотин. С понятной тревогой и беспокойством ехал он в «Колос». Побеседовал с Винокуровым, Смольниковой, с главным механиком, с бригадирами, с механизаторами. Слово в слово... Сверху донизу уверенно называют одни и те же цифры, сроки, рабочие планы уборки, маршруты движения, маневра техники, очередность полей, личные задания и обязательства, условия соревнования, размеры и меры материального поощрения. Сверху донизу – спокойная эта уверенность: «Пшеницу мы скосим на свал за шесть дней. Машины готовы в ночную работу. Мы тоже готовы». Все продумано, взвешено, обеспечено, подстраховано. Председатель комитета народного контроля уехал из «Колоса» хоть и не совсем, но успокоенным.

И тут мне хотелось бы поговорить о «тихом творческом часе» руководителя, в ранге того же Винокурова, о часе, в который семь раз отмеряют и раз, один, режут. Не секрет, не открытие – заполошная жизнь от весны и до осени у агрария-администратора.

Кампания погоняет кампанию. Две, три кампании подчас состыкуются. Как железно необходимы бывают в такой обстановке продуманные, четко выверенные, оптимально рассчитанные решения и планы. Не суматохой рожденные, не в текучке-толкучке, с подхвата подхваченные, а высиженные в тихий-тихий творческий час. Пусть он длится неделю – в секунды сожмется разумный и верный маневр. Он не с маху, он «высижен». Те же маршруты движения уборочной техники. В Ражевском, к примеру, совхозе, что ни день, гоняла с места на место за 20–25 километров новенькие комбайны – «Сибиряки». Конвульсивные, судорожные броски. Владычили суматоха, текучка. Без тихого часа руководитель иной похож на хлебосольного Ванюшку. Собрал гостей и печалится: «Была бы мука, пельменей настряпал бы – мяса, язвило, нет!» Дай в твой тихий и творческий час простор и свободу предвидению. Одолей, покамест один, наихудшие предполагаемые обстоятельства, а потом приди на совет. Ум – хорошо, совет – лучше.