Европейцы - Генри Джеймс

— И вам никогда не хотелось нас увидеть?

Гертруда ответила не сразу.

— Мне хотелось.

— Тогда я рад, что застал дома вас. Нам тоже хотелось вас увидеть, и мы взяли и приехали.

— Ради этого? — спросила Гертруда.

Молодой человек, все так же улыбаясь, огляделся по сторонам.

— Да, пожалуй что, ради этого. Мы не очень вам будем в тягость? — спросил он. — Впрочем, не думаю… право же, не думаю. Ну, и, кроме того, мы любим странствовать по свету и рады любому предлогу.

— Вы только что приехали?

— В Бостон — два дня назад. В гостинице я навел справки о мистере Уэнтуорте. Вероятно, это ваш батюшка? Мне сообщили, где он живет; как видно, он достаточно известен. И я решил нагрянуть к вам безо всяких церемоний. Так что нынче, в это прекрасное утро, меня наставили на правильный путь и велели не сходить с него, пока город не останется позади. Я отправился пешком, мне хотелось полюбоваться окрестностями. Я все шел, шел — и вот я здесь, перед вами. Отшагал я немало.

— Семь с половиной миль, — сказала мягко Гертруда.

Теперь, когда молодой человек оказался из плоти и крови, она ощутила вдруг, что ее пробирает смутная дрожь. Гертруда была глубоко взволнована. Еще ни разу в жизни она не разговаривала с иностранцем, но часто и с упоением об этом мечтала. И вот он здесь, перед ней, порожденный воскресной тишиной и предоставленный в полное ее распоряжение! Да еще такой блестящий, учтивый, улыбающийся. Тем не менее, сделав усилие, она взяла себя в руки, напомнила себе, что как хозяйка дома должна оказать ему гостеприимство.

— Мы очень… очень вам рады. Пойдемте в дом, прошу вас.

Она двинулась по направлению к открытой двери.

— Значит, вы не боитесь меня? — снова спросил молодой человек, рассмеявшись своим беззаботным смехом.

Несколько мгновений она раздумывала, потом ответила:

— Мы не привыкли здесь бояться…

— Ah, comme vous devez avoir raison![12] — воскликнул молодой человек, глядя с одобрением на все вокруг.

Впервые в жизни Гертруда слышала так много произнесенных подряд французских слов. Они произвели на нее сильное впечатление. Гость шел следом за ней и, в свою очередь, смотрел не без волнения на эту высокую привлекательную девушку в накрахмаленном светлом муслиновом платье. Войдя в дом, он при виде широкой белой лестницы с белой балюстрадой приостановился.

— Какой приятный дом, — сказал он. — Внутри он еще больше радует глаз, чем снаружи.

— Приятнее всего здесь, — сказала Гертруда, ведя его за собой в гостиную — светлую, с высоким потолком, довольно пустынную комнату, где они и остановились, глядя друг на друга. Молодой человек улыбался еще лучезарнее; Гертруда, очень серьезная, тоже пыталась улыбнуться.

— Думаю, вам вряд ли известно мое имя, — сказал он. — Меня зовут Феликс Янг. Ваш батюшка доводится мне дядей. Моя матушка была его сводной сестрой; она была старше его.

— Да, — сказала Гертруда, — и она перешла в католичество и вышла замуж в Европе.

— Я вижу, вы о нас знаете, — сказал молодой человек. — Она вышла замуж, а потом умерла. Семья вашего отца невзлюбила ее мужа. Они считали его иностранцем. Но он не был иностранцем. Хотя мой бедный отец и явился на свет в Сицилии, родители его были американцы.

— В Сицилии? — повторила полушепотом Гертруда.

— Жили они, правда, всю жизнь в Европе. Но настроены были весьма патриотично. И мы тоже.

— Так вы сицилиец? — сказала Гертруда.

— Ни в коем случае! Постойте, давайте разберемся. Родился я в небольшом селении — очень славном селении — во Франции. Сестра моя родилась в Вене.

— Значит, вы француз, — сказала Гертруда.

— Избави бог! — вскричал молодой человек.

Гертруда вскинула голову и так и приковалась к нему взглядом. Молодой человек снова рассмеялся.

— Я готов быть французом, если вам этого хочется.

— Все-таки вы в некотором роде иностранец, — сказала Гертруда.

— В некотором роде да, пожалуй. Но хотел бы я знать, в каком? Боюсь, мы так и не удосужились решить этот вопрос. Видите ли, есть такие люди на свете, которые на вопрос о родине, вероисповедании, занятиях затрудняются ответом.

Гертруда смотрела на него не отрываясь. Она не предложила ему сесть. Она никогда о таких людях не слышала; ей не терпелось услышать о них.

— Где же вы живете? — спросила она.

— И на этот вопрос они затрудняются с ответом, — сказал Феликс. — Боюсь, вы сочтете нас попросту бродягами. Где только я не жил — везде и всюду. Мне кажется, нет такого города в Европе, где бы я не жил.

Гертруда украдкой глубоко и блаженно вздохнула. Тогда молодой человек снова ей улыбнулся, и она слегка покраснела. Чтобы не покраснеть еще сильнее, она спросила, не хочется ли ему после долгой прогулки что-нибудь съесть или выпить, рука ее невольно опустилась в карман и нащупала там оставленный ей сестрой ключик.

— Вы были бы добрым ангелом, — сказал он, на мгновение молитвенно сложив руки, — если бы облагодетельствовали меня стаканчиком вина.

Она улыбнулась, кивнула ему и в то же мгновение вышла из комнаты. Вскоре она возвратилась, неся в одной руке большой графин, а в другой блюдо с огромным круглым глазированным пирогом. Когда Гертруда доставала этот пирог из буфета, ее вдруг пронзила мысль, что Шарлотта предназначала его в качестве угощения мистеру Брэнду. Заморский родственник рассматривал блеклые, высоко развешанные гравюры. Услыхав, что она вошла, он повернул голову и улыбнулся ей так, словно они были старые друзья, встретившиеся после долгой разлуки.

— Вы сами мне подаете? — проговорил он. — Так прислуживают только богам.

Гертруда сама подавала еду многим людям, но никто из них не говорил ей ничего подобного. Замечание это придало воздушность ее походке, когда она направилась к маленькому столику, где стояло несколько изящных красных бокалов с тончайшим золотым узором, которые Шарлотта каждое утро собственноручно протирала. Бокалы казались Гертруде очень красивыми, и ее радовало, что вино хорошее, это была превосходная мадера ее отца. Феликс нашел, что вино отменное, и с недоумением подумал, почему ему говорили, будто в Америке нет вина. Гертруда отрезала ему громадный кусок пирога и снова вспомнила о мистере Брэнде. Феликс сидел с бокалом в одной руке, куском пирога в другой — пил, ел, улыбался, болтал.

— Я ужасно голоден, — сказал он. — Устать я не устал, я никогда не устаю, но ужасно голоден.

— Вы должны остаться и пообедать с нами, — сказала Гертруда. — Обед в два часа. К этому времени они возвратятся из церкви, и вы познакомитесь со всеми остальными.

— Кто же эти остальные? — спросил молодой человек. — Опишите мне их.

— Вы сами их увидите. Расскажите мне лучше о вашей сестре.

— Моя сестра — баронесса Мюнстер, — сказал Феликс.

Услышав, что его сестра баронесса, Гертруда встала с места и несколько раз медленно прошлась по комнате. Она молчала, обдумывала то, что он ей сказал.

— Почему она тоже не приехала? — спросила она.

— Она приехала, она в Бостоне, в гостинице.

— Мы поедем и познакомимся с ней, — сказала, глядя на него, Гертруда.

— Она просит вас этого не делать! — ответил молодой человек. — Она шлет вам сердечный привет; она прислала меня известить вас о ее прибытии. Она явится сама засвидетельствовать почтение вашему батюшке.

Гертруда почувствовала, что снова дрожит. Баронесса Мюнстер, которая прислала этого блестящего молодого человека «известить о ее прибытии», которая явится сама, как к царю Соломону царица Савская,{7} «засвидетельствовать почтение» скромному мистеру Уэнтуорту, — столь важная персона предстала в воображении Гертруды со всей волнующей неожиданностью. На мгновение она совсем потерялась.

— А когда ваша сестра явится? — спросила она наконец.

— Как только вы пожелаете… хоть завтра. Она жаждет вас увидеть, — ответил, желая быть любезным, молодой человек.

— Да, завтра, — сказала Гертруда; ей не терпелось его расспросить, но она не очень хорошо представляла себе, чего можно ожидать от баронессы Мюнстер. — Она… она… она замужем?

Феликс доел пирог, допил вино; встав с кресла, он устремил на Гертруду свои ясные выразительные глаза.

— Она замужем за немецким принцем, Адольфом Зильберштадт-Шрекенштейн. Правит не он, он младший брат.

Гертруда смотрела на Феликса во все глаза; губы у нее были полуоткрыты.

— Она… она принцесса? — спросила она.

— О нет, — сказал молодой человек. — Положение ее весьма своеобразно, брак морганатический.

— Морганатический?

Бедная Гертруда впервые слышала эти имена, эти слова.

— Видите ли, так называется брак между отпрыском правящей династии… и простой смертной. Бедняжке Евгении присвоили титул баронессы — это все, что было в их власти. Ну, а теперь они хотят этот брак расторгнуть. Кронпринц Адольф, между нами говоря, простофиля; но у его брата, а он человек умный, есть насчет него свои планы. Евгения, естественно, чинит препятствия; но, думаю, не потому, что принимает это близко к сердцу, моя сестра — женщина очень умная и, я уверен, вам понравится… но она хочет им досадить. Итак, сейчас все en Fair.[13]