Тропою снов - Ната Чернышева

— Ревнуешь, да? — я рассердилась и решила его поддеть, ну надоел уже просто! Хотела посидеть в тишине и спокойствии, силы восстановить после вчерашнего, так на тебе, заявился, друг сердешный, просили его!

— Кто, я? — взвился Юлеська немедленно. — Было б там к кому ревновать!

— Да ну? Неужели?

— Так ведь он и не мужчина вовсе, каждый знает. Променял свою мужскую силу на магическую!

— Ты-то почем знаешь, мужчина? — спрашиваю насмешливо. — Ты проверял? Или как?

Красота смотреть, как Юлеська весь пятнами алыми занялся! Аж заикаться не пойми с какого перепугу начал,

— Ты… да ты… ты… ты спишь с ним, что ли? Ты с ним спишь?! Он тебя что, заставляет?!!

— Э, дурень, — говорю сердито. — Придержи язык. Головой думай, что несешь.

Вся его нелепая ревность смешна настолько, что и говорить о ней нечего. Додуматься ж надо было, про Верховного такую гнусь сочинить! Аль-нданн Баирну — великий человек, по-настоящему великий, он не из тех, кому веления плоти полностью затмевают рассудок. А уж тем негодяям, кто надругался над женщиной и на том попался, проще сразу удавиться, чем перед Верховным ответ держать. Баирну к таким беспощаден до жестокости. Представить его самого насильником — немыслимо!

Наверное, Юлеська еще много чего собирался наговорить про меня и Верховного. Но наткнулся на мой взгляд, и сразу же сник. Отвернулся, плюнул в пропасть… ушел бы уже, оставил бы меня в покое! Мешает он мне, неужели самому не понятно?

Не так-то просто восстановить истраченную магическую силу. Мне, во всяком случае. Аль-магу нужна сила Света, ее-то он и берет из окружающего мира, накапливая в обязательном для каждого взрослого человека артефакте, ралинзе. Дорей-маг соответственно, использует силу Тьмы. А мне все три изначальные сразу нужны — и Тьма, и Свет и Сумрак. Ведь я не стояла на вершине Храма, не принимала Посвящения. Магия сама пришла ко мне, всей триадой высших сил сразу. Ни в одной из умных книг, коих в храмовой библиотеке немало, не нашлось подобного случая. Потому и взял меня Верховный в ученицы: не знал он толком, что со мной делать. Испытания для Посвящения назначать — не доросла я еще, могу погибнуть. Но и бросать меня без присмотра нельзя было тоже. А применение способностям нашлось почти сразу же: артефакты магические создавать. Рад был Верховный спихнуть на меня эту работу, чего уж там. Тем более, получалось у меня хорошо…

…Не могу. Никак концентрация не удается. Простейшее упражнение, я его в самом начале учебы освоила. Но сегодня оно мне никак не дается. Нет того покоя, который для него надобен.

Открываю глаза. Где же Юлеська? Никак ушел? Вот хорошо бы было… А, нет, вон его сапоги стоят. Искупаться решил, что ли? Нашел где! Водичка-то не горячая. Да и водопад не маленький, смоет в пропасть и все дела. Ой, мамочки! Вон он где!

На скале распластался, аккурат над зевом колодца, куда поток хлещет. Да что же это такое! Что ему там понадобилось, дуралею? Кричать бесполезно — водопад крик заглушит, да и нельзя кричать, испугаю резким звуком, и сорвется дружок в пропасть как миленький! А там затянет его в подземное русло и поминай, как звали. Ой, дура-ак!

Я наконец увидела, за чем его туда Тьма понесла. Яркое пятно льдисто-синего колючего света, зеркальный колокольчик. Видно, занесло семечко в трещину ветром, и оно, — деваться некуда! — проросло. Зеркальники — цветы очень редкие, необычные. Каждый лепесток, каждый листик у него как маленькое цветное зеркальце. Листья — зеленоватого оттенка, а сам цветок или белый или розовато-лиловый, ну иногда еще желтые встречаются. Синих я еще никогда не видела. Да большой же куст! Крупные соцветия висят тяжелыми гроздьями, дрожит над зеркальными листьями многоцветная радуга. Как же я раньше его там не замечала?

Юлеська, пижон ты окаянный, не нужен мне этот несчастный колокольчик, и сам ты мне не нужен тоже, ты мне хоть все зеркальники со всего мира притащи, все равно… Не люблю я тебя, и никогда любить не буду, ну как же ты понять не можешь! Сорвешься же сейчас, шею себе свернешь… и все из-за гордыни своей невмерной… можно подумать, подвиги эти дурацкие помогут тебе сердце мое завоевать. Сердце, тьфу! Это в книжках глупых, которые Сешма запоем читает, глупые и сильные герои завоевывают сердца прекрасных дам такими вот безрассудными подвигами. А я не дама, да и ты не герой… нашел забаву себе, Тьма тебе в печенку, Свет в селезенку!

Юлеська между тем почти долез. Потянулся рукой… кончики пальцев даже до листьев не дотянулись. Камешки под ногой посыпались… но он удержался. Подтянулся, перецепился, нашел новую опору… Карниз там очень узкий, на одних носочках только стоять… да как он осмелился еще! Ой, дура-ак! Ну, пусть только назад вернется! Пусть только слезет оттуда… я ему задам! Ох, и задам же я ему! Чтоб знал другой раз, дурень, умом обиженный… чтобы знал… Пусть только спустится оттуда живым!

Юлеська подтянулся, обхватил пальцами тонкий стебелек. Правильно, зачем весь куст выдирать, пусть растет людям на радость. Одной стрелки вполне достаточно. И тут из-под ног у Юлеськи посыпались камешки, он нелепо взмахнул руками и полетел вниз, вниз, вниз, прямо в жадно распахнутый зев подземного русла…

Я завизжала, бросаясь к обрыву.

Трясет Юлеську будь здоров, едва зубы не вылетают. И неудивительно, после ледяной — впору ей льдом замерзать! — водички. Снимаю с него промокшую одежду, сам он в себя вернуться никак не может, он все еще там, в падении, в полете к вечному безвременью Междумирья. Лицо белое, глаза дурные. Скидываю свой плащ, заворачиваю в него друга. Мне плащ великоват, ему тесным оказался. Зато сухой и теплый. Хоть как-то да обогреет…

Много чего на язык просится. Такого, что лучше бы его и не произносить вовсе… Силы ни капли, всё, выложилась я до самого предела. Вчерашние артефакты Верховного против нынешнего детской забавой показались. Тогда мне аль-нданн помогал, а тут самой пришлось тянуть глупого из пропасти. И трясет меня теперь не хуже Юлеськи. С той только разницей, что в воде ледяной я не тонула.

Сидим какое-то время, в себя приходим. У Юлеськи губы прыгают, пытается что-то сказать, а не выходит. Герой.

Он тянет ко мне руку, с трудом разжимает сведенные судорогой пальцы. В руке у него сорванный колокольчик. Надо же, не выронил!

— Тебе хотел… для тебя, — голос сиплый, язык заплетается. — Тебе отдать… в-возьми, он твой…

Смотрит на меня с отчаянной, жадной надеждой, в глазах слезы. Можно подумать, между нами что-то изменится, если я возьму этот несчастный цветок! А достоило бы его выбросить, пусть пропадает он пропадом. И добавить еще насмешку, злое слово, чтобы женишок мой незадачливый надолго обиделся и хотя бы из-за обиды перестал передо мною куражиться. Уж лучше обида и ненависть, чем вот такая болезненная привязанность. Злое дело, безответная любовь! Сплошное мучение для обоих. Насмешка ядовитая тут хорошим лекарством послужить способна, хотя бы на время.