Холопы - Валерий Казаков

Рабочий день Генерал-Наместника начинался с приема докладов. Первым заходил Мустафий Муфлонович Склись, генерал на выданье, курировавший в округе всякие напасти, человек скрытный и коварный.

– Позвольте, Урза Филиппович, – с исполненным достоинства полупоклоном просочился в кабинет Склись...

– А чо тут позволять, когда ты уже здесь! Садись, докладывай!

– В целом обстановка в окуеме стабильная, за истекшие сутки никаких нештатных ситуаций не было. В Чулымском уделе опять начала выть собака...

– Что, уже полнолуние?

– Так точно-с. В том же уделе продолжают пошаливать лихие люди...

– Кто такие? Учреждено ли разбирательство? И что они творят-то?

– Разбирательство и следствие учреждено еще в прошлом годе, да результатов никаких. – Видя насупленные брови Урзы Филипповича, Мустафий Муфлонович поспешил оправдаться: – Да нет в том нашей вины. Удел убогий, украйний, на отшибе, там и беглые, и уйгуры, и шайки хакасов, и переметнувшиеся к сяньзянцам шорцы. Скоро девять месяцев как нет над уделом государственного догляду...

– Так ты и поезжай туда, батюшка, догляди! – с закипающей злобой прошипел Генерал-Наместник.

– Не извольте серчать, ваше высокопревосходительство, наместник Наместника туда уж как третью неделю назначен. Вы изволили в то время отдыхать с князем Ван-Петровым Тэр-оглы. А новый назначенец – столичная штучка, в заграницах воспитан, засланец известных в прошлом олигархов Понт-Колотийских. Енохом Миновичем зовется.

– Погоди-ка! Я же его деда помню, да и родителя, Мину, хорошо знаю, – наместник задумался, прикрыл глаза.

Мустафий замер. Он знал, что в подобные мгновения лучше раствориться, обратиться в пыль, съесть себя изнутри, чем издать хотя бы звук или совершить незначительное движение. Не дай бог! Ведь в эти секунды в державный ум заходила ее величество Мысль, дама капризная и непостоянная, с выкрутасами и извращениями, в последнее время не балующая вниманием стареющего генерала.

– Ты вот что, Мустафий, позови ко мне этого олигархёнка. И надобно еще... – Урза Филиппович выразительно замолчал, как бы взвешивая весомость просившихся наружу слов. – Хотя нет, это потом. Продолжай.

– Слушаюсь. В Томском уделе удельный староста пьянствовал со старостихой, а опосля устроил драку с протестантским пресвитером на почве религиозных дебатов о целомудрии, но вскорости все помирились, продолжили попойку, а затем совместно поколотили проезжего муллу, который, сославшись на Коран, не пожелал присоединиться к дискуссии. Мулла позорно бежал, а его жены остались и, пострадав от старостихи и иных местных дам, скрываются где-то на окрестных заимках. По этому случаю отмечены частые отлучки мужского населения.

– Гарем хоть стоящий?

– Разбирающиеся люди, принимавшие участие... ну в этих, как их...

– Шурах-мурах, дурак!

– Так точно! Говорят, стоящий гаремец...

– Пошли кого-нибудь поумнее, пусть проинспектирует и после медосмотра ко мне!

– Уже исполнено.

– Ну, – хмыкнул генерал, – тогда продолжим!

– В Угарском уделе смута. Староста и муниципальный председатель подбивают холопов и несознательных помещиков писать челобитную Президент-Императору о якобы творимом вами в окуеме безделии. Соглядатаи отправлены, комплексная проверка к вечеру будет на месте.

– И чтоб не миндальничали! Безделие им, видите ли, не нравится, так, может, делие по душе придется! Смотри, чтобы старосту в колодки, а помещиков-смутьянов пороть публично; имения – с молотка, только с казенного, не твоего! Ты меня понял?

– Чего ж тут не понять? Молоток у меня один, вашенский, так что как распорядитесь. В Гор-Чамальском уделе староста на заседании народного каганата вас, простите, назвал придурком.

– Надоел мне этот почетный свинопас на пенсии! – топнул под столом ногой начальник. – Это же надо, что ни каганат – одно и то же, хотя бы уж разнообразил, что ли! Давай дальше. Сам знаешь: этот старый ишак – дальний родственник второго визиря Президент-Императора.

– Ну, на территориях более ничего такого. В аппарате тоже рутина, высказываний и хулы не замечено. Блудят все по-старому, секретарша вашей заместительницы положила глаз на наместника по Гор-Чамальску.

– Вот коза! Ты ее отправь по улусам с предвыборными листовками, пусть собой за кандидатов во Всенародный Всевеликий Курултай поагитирует. Ишь чего вздумала – на сторону ходить, будто моего негласного распоряжения не знает! Иди, голубчик.

Следующим заходил заместитель по территориям и контролю. Потом замша по народным развлечениям и веселухе, потом кадры, ну и напоследок всякая чиновная мелочь. О ней можно было бы и не упоминать, если бы она, эта мелочь, не выполняла важную аппаратную работу – стучать на свое начальство. Конечно, делалось это исподволь, в высокий кабинет заходили под безвинным предлогом или по указанию шефа, чтобы, не приведи господи, непосредственное начальство ни в чем не заподозрило. Главной заботой чиновника была борьба за прямой доступ к властьпредержащему телу. И если учесть, что администрация почти сплошь состояла из особ сильного полу, прямо какой-то Содом с Гоморрой получался: всех тянуло к начальнику, а самого начальника – к еще более высокому начальствующему телу и так, почитай, до самого верху.

Воробейчиков был опытным, хотя и солдафонистым управленцем и вовсю поощрял подобную борьбу, в ней он видел залог незыблемости персональной власти, без которой страна неминуемо, по его разумению, погрязла бы в кровавом хаосе.

После докладов шло чтение местной прессы. Газеты уже давно считались атавизмом, но меньше их от этого почему-то не становилось, может, Министерство народной нравственности и целомудрия забыло директиву какую-то выпустить. Воробейчиков газеты читал не из любопытства, а из недоверия к подчиненным, докладные записки обычно игнорировал, считая пустым переводом бумаги. Вычитав же в газете о крамоле, приключившейся в каком-нибудь из уделов, он созывал совещание и устраивал всем и каждому громогласный разнос. Убедить его в том, что написанное – просто-напросто измышления шелкоперов, было невозможно. Но задевала его не неосведомленность подчиненных и не попытка что-то от него утаить. Нет, он бесился все по тому же поводу: вышло наружу, чего доброго до столицы может дойти, а там найдутся охотники все извратить, приврать с три короба и донести до монарших ушей в таком виде... что уж впору самому в отставку подавать.

4.

Предрассветной порой в этих краях, как правило, и в июле зябко. Частая роса выбеливает густую зелень и блекло тускнеет на травах, листьях деревьев и кустов, а они, переполнившись этой материализовавшейся из неоткуда влагой, прогибаются, проливая тонкие студеные струйки. Росная белесость держится до первых вспышек восходящего солнца. Стоит его ослепительно ярким лучам упасть на землю, как матовый налет моментально превращается в сказочные россыпи с мириадами разноцветных искорок и бликов. Каждая росинка, прежде чем бесследно исчезнуть, превращается в яркую, отражающую в себе весь мир хрустальную сферу. Возможно, то же происходит и с человеком, только поди угадай свой час...