Место для памятника - Даниил Гранин

Он сделал поправки. Проект снова рассматривался комиссией, вызвал разногласия, перешел в следующую комиссию, которая предложила новые поправки. Как Мурзин ни посмеивался над собой, он начинал ощущать присутствие какого-то невидимого противника, и азарт странного поединка все более втягивал его.

Все чаще он думал о Лиденцове, воображал себе его; облик Лиденцова складывался почему-то грустноспокойным, с глубокими впалыми глазами, в старинном сюртуке. Мурзину захотелось узнать подробности о жизни Лиденцова, и он обратился к знакомым физикам. Ответ задерживался, физики наводили справки и наконец сообщили, что о Лиденцове никому ничего не известно. Сколько-нибудь крупного физика с такой фамилией нет и не было.

В первую минуту Мурзин даже не поверил. Он ожидал чего угодно, кроме этого. Не может быть, - он не мог прийти в себя. Попался, влип, как последний идиот, уши развесил. Выходит, Осокин облапошил, обвел его, как сопляка. Собственно, он никогда до конца не верил Осокину. Не верил, а слушался...

Он позвонил Осокину и потребовал немедленно приехать. Такой у него был голос, что Осокин даже не посмел ни о чем расспрашивать. Мурзин повесил трубку и подумал: а каой интерес Осокину стараться, чего ради? Но тут же забыл об Осокине, сейчас было не до него. Со стеллажей достал первый, основной вариант своего проекта и поставил рядом с последним эскизом.

Он сам не помнил, сколько времени сидел, стиснув голову руками. Перед ним была наглядная картина его падения, позора, трусости...

Осокин потряс его за плечо.

- Ах, это вы, Матвей Евсеевич. - Мурзин потер ладонями лицо, встал, движения его были медленные, тяжелые. - Памятника Лиденцову не будет. Не беспокойтесь. Поскольку нет натуры. Лепить не с кого.

В ваше время, может, и ставили памятники мнимым лицам. А у нас сейчас требуется хоть справочка. Ничего не понимаете? Ах вы, бедняжка! - Он не торопясь, со вкусом поиздевался над Осокиным.

Но вот что замечательно. Осокин нисколько не обиделся, не расстроился, наоборот - Осокин возликовал, хлопнул себя по коленкам.

- Так это же прекрасно! Я так и знал. Наша взяла.

Он самозванец. Аферист он. Я вам говорил, что ничего у него не выйдет. Не должно быть такого проникновения. А раз у него прав нет, так вообще полный порядок.

Мурзин подошел к последнему своему эскизу, стоящему на полу, ткнул его ногой, картон зазвенел. Мурзин наступил на него, переломил и стал тяжело мять и топтать ногами.

- Что вы делаете? Зачем? - испугался Осокин. - Уже все согласовано.

- Не будет никаких переделок! Не было никаких переделок! Ничего не было. Лиденцова не было. И вас не было.

- Мальчишка... Истерик вы и хлюпик, - жестко, с привычной уверенностью сказал Осокин. - Чего вы добьетесь?

Из глаз Осокина тянуло холодом, но Мурзин впервые выдержал его взгляд.

- А вы знаете, что Лиденцов был. Это он меня научил. Делать, а не подделываться. Делать то здание, которое должно быть построено, а не то, которое построят.

Мурзин помнил, что слова его не произвели на Осокина впечатления, скорее всего он не понял, что хотел сказать Мурзин, и хотя Мурзин был доволен собой, в глубине души он испытывал разочарование. Злоключения с проектом Морской площади имели в себе какую-то тайну, происходило что-то особенное, чудесное, - так ему начинало казаться. Теперь же ореол исключительности исчез. И фотографию, конечно, физики сумеют разобрать по всем законам оптики, объяснить и доказать. В се стало на свои места. Но вкус несостоявшегося чуда оставался.

До сих пор он ощущает его.

V

Между тем Осокину во что бы то ни стало хотелось услышать ответ физиков своими ушами. Он отправился в институт, и физики подтвердили, что ни о каком Лиденцове не знают, не проходили, в учебниках не встречали. И вообще ссылок на него нет.

- А именно по количеству ссылок в литературе следует судить об ученом, - втолковывал Лева Туманович.

Они разговаривали с Осокиным терпеливо, как с больным. Поведение Осокина, с их точки зрения, было алогично: он настырно допытывался, переспрашивал про своего Лиденцова и все более радовался тому, что ничего узнать о нем не может.

Добросовестности ради он пробовал показать им фотографию. Над ней посмеялись. Это окончательно умилило Осокина. Он сиял. В эти минуты его следовало заснять. У Левы была под рукой кинокамера. Цены бы не было кадрам, изображающим, как Осокин осматривал лабораторию. Он впервые был в лаборатории. На голубых стендах скользили световые стрелки, тикали самописцы, мерцали экраны, над цветными сплетениями проводов колдовали люди в кремовых халатах.

Осокин осторожно трогал приборы руками, подмигивал, ему было весело, как будто он смотрел картинки из научно-фантастических романов, которые читал в молодости.

Известная документальная кинокартина, которую сделали сами физики, "Белая королева" начиналась с момента прихода в лабораторию завотдела Кузина. Примерно так оно и было. Кузин зашел случайно и случайно услыхал разговор про Лиденцова. Кузин отличался от своих сотрудников прежде всего возрастом. И Туманович и Маркин были в те времена постыдно юны.

Кузин должен был показаться Осокину существом нездешним, - Кузин не обладал объемом, у него был только профиль, короткие седые волосы его стояли дыбом и при разговоре шевелились. Решительность его юнцов слегка рассердила его. В науке забвение еще ничего не означало. Кузин не торопился с ответом. Он спросил - у кого работал Лиденцов, что это был за институт.

- Полуянов?.. Полуянов?.. - повторял он, закатив глаза.

Осокин подсказал укоризненно:

- Академик Полуянов... действительный член...

- Что-то было такое... что-то несущественное.

- То есть как несущественное?

- Кажется, этот Полуянов отличался невежеством. Была какая-то история...

Осокин изумился тому, как быстро проходит слава. Если уж Полуянов забыт, где уж такой мелюзге, как Лиденцов, сохраниться. А ведь какие претензии были у этого Лиденцова. И он не мог удержаться от удовольствия рассказать физикам о Лиденцове, о Менделееве, о памятнике...

- Позвольте, как вы сказали - Ляхницкий? - вдруг встрепенулся Кузин и зашевелил своими белыми волосами.

- Ляхницкий! - воскликнул Маркин. - Чего ж вы молчали? Это же совсем иной уровень.

Они долго твердили - Ляхницкий! Ляхницкий! - и попросили в ближайшие дни позвонить к ним, справиться.

Но Осокин не позвонил, уверенный в окончательном посрамлении Лиденцова. К счастью, Кузин проявил настойчивость. Примерно через месяц Осокина разыекали и уговорили приехать в институг. В вестибюле его встретил сам Кузин и повел по главной лестнице прямо в директорский кабинет. Секретарша принесла кофе, на беседе присутствовали Кузин, оба его сотрудника и директор института.

Без подробностей и оценок директор сообщил, что удалось найти некоторые любопытные материалы о Лиденцове, однако их пока мало, чтобы судить о характере его последних работ; не поможет ли Матвей Евсеевич Осокин уточнить кое-какие обстоятельства.

- Сколько угодно, - сказал Осокин, - я рад способствовать прогрессу. Рано или поздно наука должна восторжествовать. Это закон развития. Наука враг суеверия и мракобесия.

Физики были деловые люди, больше всего они ценили время, мнение Осокина о науке их не занимало. Почтительно, но твердо'они всякий раз возвращали Осокина к истории с Лиденцовым. Выслушав про обе встречи, они стали подробно расспрашивать: над чем работал Лиденцов, что он рассказывал про свои работы, на какой стадии они находились. Ничего этого Осокин не помнил, сверхпроводимость он путал с полупроводниками, молекулы с атомами и чувствовал себя виновато, тем более что ученые ждали каждого его слова. Поэтому Осокин согласился провести сеанс стимуляции памяти.

Стимуляция производилась на модели "СТП-сигма", и в кинофильме почти полностью приведена эта уникальная запись

Ему приставили к затылку и вискам множество тоненьких электродов, подключили поле, приборы, он выпил какую-то жидкость вроде шипучки, заработал ритмофон, голос Осокина замедлился, глаза потускнели; полулежа в специальном кресле, он смотрел вверх на обтянутый серой синтетикой потолок и вспоминал, иногда оживлялся, показывал пальцем, может, на Лиденцова, голос его крепнул, - может быть, Осокин не только вновь переживал, но и видел свои воспоминания, при стимуляции это у каждого бывает по-своему. Несколько раз Осокин умолкал, приборы регистрировали так называемый "тормозной эффект", - он явно избегал вспоминать какие-то моменты, на пленке они просматриваются темными, четко очерченными пятнами.

В перерыве Осокин полушутя-полусерьезно сказал, что боится, как бы этими электродами не высосали из него то, чего он не хочет. Ему объяснили, что все записи будут вручены ему и уже он волен вручить их или не вручить институту. Сеанс продолжался час, затем после перерыва еще двадцать пять минут.