Ангел Рейха - Анита Мейсон

– Я терпеть не могу ложь в устах мальчика, но еще более отвратительной я считаю трусливую привычку сваливать вину на других людей.

Не знаю, что на меня нашло. В меня словно бес какой вселился. Я стояла перед отцом, сжав кулаки, и кричала:

– Он не виноват, это даже не его почерк! Почему ты ему не веришь? Почему ты к нему все время цепляешься?

Последовала долгая пауза. Потом, оправившись от потрясения, отец холодно сказал:

– Иди в свою комнату.

Я не пошла. Я решила уйти из дому и жить в лесу. Буду питаться лесными ягодами и грибами. Подумаешь, делов-то. Дома жить невозможно. Через день-другой Петер присоединится ко мне.

Я провела в лесу весь день. Через несколько часов после наступления темноты неожиданный холод и дикий голод (я не нашла никаких ягод, а грибы есть побоялась) погнали меня домой. К тому времени ситуация накалилась до предела, и улаживать все пришлось моей матери.

Отец не мог со мной справиться. Тогда я впервые поняла это. Он не знал, как вести себя со мной. И он понимал, что я сильнее Петера.

Мое детство сродни калейдоскопу; вероятно, у всех так. Поверни его в одну сторону, и яркие разноцветные фрагменты сложатся в один узор, а поверни в другую, они образуют совершенно другой узор. Какой из них соответствует действительности? Калейдоскоп не дает представления о реальности, он являет лишь бесконечное разнообразие узоров. И все же впечатления детства, наверное, имеют огромное значение.

С самого раннего возраста я ощущала своего рода раздвоение личности. Я была тем, чем должна была быть и чем являлась в действительности. Но все же в известном смысле я оставалась и одним, и другим своим «я». И очень долго никто этого не замечал. Я сама едва ли замечала.

Я живо помню лето, когда к нам приехал пожить кузен из Дортмунда. У него в семье случились какие-то неприятности, лишившие родителей возможности присматривать за ним. Его звали Ганс, и мы никогда раньше с ним не встречались.

Отец привез с железнодорожной станции худенького паренька одних лет с Петером – с острыми коленками, забавным акцентом и сердитыми карими глазами под шапкой соломенных волос. Они с Петером смерили друг друга оценивающими взглядами, когда их знакомили, и между ними сразу повеяло холодком взаимной вражды. Она усилилась во время обеда, когда мои родители изо всех старались вовлечь Ганса в разговор, а мы с Петером обменивались взглядами и незаметными пинками под столом.

В конце обеда отец сказал с явным облегчением:

– Почему бы вам двоим не показать Гансу лес?

Мы не хотели показывать Гансу лес: он принадлежал только нам. Но Ганс собирался провести с нами целых три месяца, и нам едва ли удалось бы не подпускать его к лесу до самого конца лета.

Мы с Петером молча шли по тропинке, ведущей от дома мимо ячменного поля и загона, в котором никогда не было ничего, кроме камней, а Ганс насвистывал и швырял палками в птиц. Когда мы приблизились к опушке, Петер остановился, словно не желая идти дальше, но я сказала: «Да ладно тебе», – и пошла первой, поскольку понимала, что сделать это все равно придется и лучше покончить с этим поскорее. Позади послышался иронический смешок.

Я двинулась вниз по склону, поросшему ползучими растениями и все еще густо пестревшему поздними колокольчиками, который спускался к ручью. Через ручей тянулся дощатый мост, но мы с Петером неизменно предпочитали добираться до противоположного берега по торчащим из воды камням. Перепрыгивая с камня на камень, я услышала, как Петер сказал: «Это ручей», а Ганс насмешливо фыркнул в ответ.

Мы подошли к лужайке. Мы с Петером стояли плечом к плечу на краю этого залитого солнечным светом, неизменно таинственного пространства.

– А это лужайка, – сказал Петер на свою беду и отвернулся.

Ганс хихикнул.

– Это лес, это ручей, это лужайка, – передразнил он. А потом обошел меня, стал прямо передо мной, подбоченился и презрительно спросил: – А это что такое, интересно знать?

Я была в кожаных штанах и в рубашке Петера, из которой он вырос. Дома я всегда так одевалась. Все к этому привыкли.

Петер бросился на Ганса. Последовал короткий яростный обмен ударами. Я подождала, когда мальчики отпрыгнут друг от друга, а потом вихрем налетела на кузена, крикнув Петеру отойти в сторону. Я хотела сама постоять за себя. Кроме того, я сознавала, что, если Петер поколотит гостя, отец сотворит с ним что-нибудь ужасное.

Я хотела убить Ганса. И до сих пор удивляюсь, что не убила. Когда я наконец пришла в себя, я сидела верхом на поверженном враге и молотила его кулаком по уху.

– Сдаюсь, – проговорил он, еле шевельнув губами. Он шевелил губами с трудом, я видела.

Я неохотно слезла с него. Ганс сел. Его лицо было залито кровью, да и вообще выглядело неважнецки. Его недавно белая рубашка была сплошь покрыта отпечатками моих окровавленных кулаков.

Петер заставил нас пожать друг другу руки. Мы спустились к ручью, чтобы умыться и привести себя в порядок, и поняли, что настоящие следы схватки не смыть никакой водой. Обсуждая проблему, сочиняя правдоподобную ложь для родителей и рассказывая Гансу, для его же пользы, ужасные истории, свидетельствующие об отцовском нраве, мы с Петером помирились с нашим гостем. Он оказался не таким уж плохим парнем. У него имелись причины вести себя вызывающе. Он рассказал нам о семейных неприятностях, из-за которых его отослали из дома. Его родители разводились; у отца, сказал Ганс, была другая жена.

Мы с Петером трепетали от ужаса. Ничего подобного в нашей деревне никогда не происходило.

На переговоры с матерью отправили меня. Я пряталась в кустах, покуда отец не удалился в свой кабинет, а потом перехватила маму на выходе из гостиной.

Она отвела меня в ванную и закрыла дверь.

– И что же такое с тобой случилось?

– Я упала, – сказала я.

Я действительно падала, помимо всего прочего.

Мама подошла к умывальнику, открыла холодную воду, одной рукой запрокинула мне голову назад, а другой достала из шкафчика корпию и йод.

– Где ты упала?

– В лесу.

– Покажи руки.

Она рассмотрела мои ладони, целые и невредимые, и посиневшие, разбитые в кровь костяшки пальцев.

– Так. И что же все-таки произошло?

– Мы подрались. Пожалуйста, не говори отцу.

– Подрались?!

Я начала виновато опускать голову, но потом опять подняла, движимая своего рода чувством собственного достоинства.

– С кем ты подралась?

– С Гансом.

Мама была потрясена.

– Liebchen, как ты могла? Разве ты не понимаешь, что он наш гость?

Конечно, я понимала. Ну почему взрослые такие тупые?

– А что делал Петер тем временем? – словно спохватившись, спросила она.

Я изо всех сил постаралась объяснить все доходчиво и преуспела в своей попытке сверх всякого ожидания:

– Петер затеял драку с Гансом, потому что Ганс оскорбил меня, а потом драться с ним стала я, поскольку знала, что отец убьет Петера, если узнает, что дрался он.

Мама внимательно посмотрела на меня, но сказала лишь одно:

– Значит, Петер и Ганс в таком же состоянии, как ты?

– Петер выглядит вполне сносно. – Я ухмыльнулась: просто не могла сдержаться. – А вот Ганс – ужасно.

– Не вижу ничего смешного.

– Извини.

Мама набрала сильнопахнущей мази из жестяной банки и смазала мне костяшки пальцев.

– Лучше, чтобы они приходили сюда по одному.

– Ты не скажешь отцу?

– Как я могу скрыть от него случившееся? Посмотри на себя.

– Пожалуйста, мама. Ну пожалуйста. Придумай что-нибудь.

– Ты просишь меня солгать?

– Нет, – сказала я.

– Да, и ты это знаешь.

– Он обращается с Петером по-скотски, – сказала я.

Я не хотела говорить этого. По маминому лицу пробежала тень.

– Это не твое дело, – сказала она.

Она взяла ножницы и отрезала кусок корпии. Потом притянула меня к себе и чмокнула в макушку.

– Пришли ко мне Ганса, – сказала она, и я так и сделала.

На следующее утро отец ушел из дому рано, и за завтраком мы с ним не увиделись. На полдник он домой не пришел, а во второй половине дня прислал записку с сообщением, что сегодня отобедает с одним коллегой, как он иногда делал. К тому времени, когда он получил возможность хорошенько рассмотреть Петера, мы с Гансом выглядели уже вполне прилично.

Отец сказал, что он слышал, что мы свалились с дерева, и призвал нас с Петером вести себя поответственнее сейчас, когда у нас гость. Разумеется, это мама постаралась, а я так никогда толком и не поблагодарила ее.

Все самые яркие впечатления детства, кажется, связаны у меня с тем летом. Почти каждый день мы трое ходили купаться на речку. Мы ныряли за сокровищами после того, как Ганс нашел в тине ржавый бинокль, но больше так ничего и не нашли. Мы ловили рыбу. Рыба подплывала к нашей дрожащей наживке, презрительно подталкивала ее носом и стремительно уплывала прочь.

Мы устраивали стоянки в лесу и однажды чуть не устроили лесной пожар.