Яблоко по имени Марина - Николай Семченко

Голос мужчины казался мне подозрительно знакомым, но я почему-то не решался спросить у Марины, кто он. Тут заключалась какая-то тайна, потому что Марина легким, но настойчивым движением руки выталкивала меня из будки и, маясь по ту сторону стеклянной двери, я только видел то смеющееся, то напряженное, то лукаво-капризное выражение ее лица…

Тайну я умел хранить и никому, даже маме, не рассказывал о телефонных играх. И ни словом не обмолвился о том, как однажды невольно подслушал ее разговор с Мариной.

В тот день отец уехал в город: заболела наша бабушка, которая жила одна, и за ней потребовался уход. Вот отец и взял три дня в счет отпуска. Без него в доме сразу как-то скучно стало. Даже Дунька пригорюнилась: весь день пролежала на подоконнике, будто поджидала папу. А мама вечером достала из шкафчика бутылку красного вина и обратилась к Марине:

— Ну, что? Устроим девичник? — предложила она. — Что-то так захотелось хорошего вина, — она повертела бутылку и прочитала этикетку: «Алазанская долина. Полусладкое натуральное виноградное вино». На работе к какому-то празднику давали, уже года полтора стоит. Крепости, наверное, прибавилось?

— В вине главное не крепость, — заметила Марина. — В вине главное — вкус и букет. Так меня один человек учил. Грузин, между прочим, — ее губы тронула легкая улыбка. — А уж грузины-то понимают толк в винах, поверьте мне, Лиля.

Она называла маму по имени, но всегда на «вы», что тоже казалось необычным. Разница в возрасте, как мне тогда представлялось, у них была не очень большая — ну, может, лет десять. В таких случаях поселковые женщины обычно обходились без церемоний, да и вообще — какой-нибудь соседской бабуське тоже дозволялось «тыкать»: «Ты, баба Феня… ты, тетя Настя…»

— Никак ты ко мне не привыкнешь, — вздохнула мама. — Все «вы» да «вы». Как чужой.

— Воспитание у меня такое, — смутилась Марина. — Дурацкое, наверное. Семья интеллигентная, родители даже друг к другу на «вы» обращались. И нас с сестрой Леной воспитали уважительно относиться к другим людям.

Они продолжали диалог, не обращая на меня внимания. Мама чистила овощи для салата, Марина жарила котлеты. Она посыпала их какой-то приправой, и по кухне поплыл острый, веселый и пряный аромат. Пахло так вкусно, что я решился напомнить о себе:

— А ужинать скоро будем?

— Ой, у Пашки уже слюньки текут! — хохотнула мама. — Хорошая у тебя приправа, Марина. Как, говоришь, называется?

— Базилик. Мама в посылке прислала.

— А, интересно, ваш базилик на нашем огороде вырастет, если его семена раздобыть и посадить?

— Я вообще удивляюсь, почему в поселке редко кто выращивает даже петрушку, — отозвалась Марина. — Не в обычае у вас, видно, зелень употреблять?

— Да, как-то не привыкли, разве что укроп растет: его и сажать не надо — сам осенью насыплет семян на грядки, они и взойдут весной, — согласилась мама. — Ну, хрен еще в почете, без него не обходимся. Так тоже специально никто его не выращивает. Сам растет, где захочет! У нас главное — картошка, капуста, свекла, огурцы, помидоры. Это существенная еда, а все остальное — баловство, — она кивнула мне: — Сейчас, Паша, мы тебя покормим. А сами — потом, посидим, поговорим с тетей Мариной.

— Если базилик растет на дачах под Владивостоком, то почему бы и в Хабаровске ему не прижиться? — продолжала Марина. — Мне нравится эта трава — приятный аромат, к мясу самое то! Хотите, Лиля, попрошу семян у своей сестры?

— Ага, — кивнула мама. — Хочу. Буду готовить, как городская, — она коротко хохотнула и, дурачась, провозгласила: — Да здравствует котлета — произведение кулинарного искусства!

Марина засмеялась. Ее котлеты оказались необыкновенно вкусными. Я слопал целых две, и еще бы попросил, но, как говорится, больше пуза не съешь.

Женщины отправили меня спать, а сами постелили нарядную скатерть и принялись накрывать на стол. Засыпая, я слышал их веселые голоса, позвякивание вилок и бокалов.

Проснулся я, потому что захотел в туалет. Взял фонарик и, оступаясь спросонья с деревянного настила-дорожки в мокрую траву, побрел в дощатый туалет. Там в углу сплел паутину большой черный паук. Я его побаивался: пацаны говорили, что у пауков ядовитая слюна, и если они укусят, то помрешь в страшных мучениях.

Несколько раз я сбивал паутину, но паук снова и снова старательно восстанавливал ее. Нападать на меня, чтобы отправить на тот свет, он явно не хотел, и я постепенно свыкся с его присутствием в туалете. Но все равно побаивался.

Однако сейчас я даже не обратил на паутину никакого внимания. Меня занимало совсем другое. На светящуюся линзу фонарика, который я положил на бок рядом с собой, тут же села маленькая ночная бабочка, серая, невзрачная, с большим толстым животиком. Но каким фантастичным получилось ее отражение в круге света на стене!

Луч фонарика, как рентгеновский аппарат, высветил и увеличил через линзу крылья бабочки, сочленения ее лапок, темное туловище, в котором что-то трепетало, — наверное, сердце. Каждая точка и черточка крылышек, отраженных на стене, выглядели расплывчатыми, как будто акварелью капнули на мокрую бумагу, отчего рисунок приобретал фантастический вид: бабочка двигала крылышками — и размытые очертания менялись, перетекали друг в друга, волновались, будто подводные заросли неведомых растений. Ее усики свивались и снова распрямлялись, превращаясь на стене в двух змеек.

Обыкновенный мотылек представал большим странным существом. Ну кто бы мог подумать, глядя на серую козявку, что она способна превратиться в нечто загадочное? Если бы не линза фонаря, то я бы тоже никогда ничего подобного не увидел. Значит, мы не всегда видим то, что есть на самом деле? Привычное потому и привычное, что не пытаешься взглянуть на него как-то по-другому.

Потревоженный паук зашевелился в своей паутине, а, может, его заинтересовала бабочка на фонарике. С паутины на меня упало несколько холодных капель росы. Я поежился, схватил фонарик и выскочил из туалета.

Мама и Марина все еще сидели на кухне. Кажется, они даже не обратили внимания на то, что я выходил на улицу.

— Сама не пойму, почему у всех мужчин, которые меня любят, жизнь не складывается, — говорила Марина. — Мне это и цыганка нагадала. Только я тогда не поняла смысла гадания. Представляете, Лиля, она раскинула карты, посмотрела в них, потом — на меня, жутко так взглянула, смешала все карты и сказала: «Ничего я тебе не скажу. Не надо тебе будущее знать. Одно только скажу: останешься с тем, кого сама полюбишь. А будет ли он тебя любить — о том не скажу, сама узнаешь…».

— Странно, — задумалась мама. — Если у мужчины сердце к женщине не лежит, то какая тут любовь?