Солнце Велеса - Елизавета Дворецкая

Так и передаются волховные хитрости – от бабки к внучке. И восходят к той самой старой на свете бабке, Старухе, одной из вещих небесных вил, что живет в подземье, однако видна ночами на небе, и которая однажды зачаровала самого Велеса, после чего получила от него позволение творить волшбу.

Но сейчас Лютомер и Лютава просто смотрели. Он видели свою бабку в облике медведицы, что неспешно бредет вокруг разгорающейся крады, напевает песнь, скликающую духов. А позади, будто ее увеличенная тень, бредет куд-помощник – огромный бурый медведь. Его имени внуки не знали – им владела только Темяна.

Они ждали: вот-вот захлопают крылья, птица-душа с человеческим лицом – лицом Дрозда, горемычного холопа – сядет на краду и поведает волхве тайну своей смерти. Но Темяна все пела, и лишь ветер Нави отвечал ей.

Песнь старухи проникала все дальше в глубины, и тьма сгущалась вокруг. Крада, на которой все сильнее горит пламя, два медведя близ нее, два волка – поодаль, не двигаясь с места, перемещались все глубже. Деревья вокруг сперва стали выше и толще, потом сменились разветвленной сетью корней. С каждым вдохом воздух холодел. Вместо травы под ногами уже поблескивал серый пепел. Вот-вот засияет вдали Огненная река – будто цепь костров, выложенных у небокрая.

Лютава первой различила багряное мерцание во тьме. Но это не была Огненная река. Два костра горели в глазах существа, похожего на грозовую тучу, что легла отдохнуть на землю. С замиранием сердца она различила очертания морды, торчком стоящих острых ушей, мощный загривок, спину…

– Пора уходить… – будто далекий раскат грома, прорычал бабкин куд-помощник. – Нет его здесь. Головы нет – и духа нет.

– Где же он? – спросила медведица Темяна.

– Где голова, там и дух…

Темяна остановилась, потом застучала в бубен по-иному и двинулась вокруг крады в другую сторону. Постепенно делалось светлее…

Крада прогорела и обрушилась кучей головешек. Над поляной висел удушливый смрад – запах смерти…

Лишь еще через день Далянка вновь решилась отправиться к ручью – и то попросила старшего брата Рудоню проводить ее до мостика. Лютава как раз закончила, сидя на завалинке у избы, расчесывать и переплетать косу, когда услышала зовущий голос. Перевязав косу, Лютава повесила гребень на пояс и пустилась бегом по тропке.

Далянка ждала ее на том берегу. Привычно перебежав мостик, придерживаясь за ветки толстой ивы над водой, Лютава обняла ее.

– Нашли что-нибудь? – сразу спросила Далянка.

По всей волости много говорили о мертвеце, толковали о злых навях, откусивших ему голову.

– Не откликается, – Лютава покачала головой. – Бабка звала – не пришел. Видать, где голова, там и дух. А головы нигде нет.

– Говорят… – Далянка смутилась. – Говорят, что это вы… ну, бойники… Хотели, дескать, Замилю обидеть…

– Это она сама и говорит?

– Ее люди говорят. К нам вчера Галица приходила. Пироги принесла. У Замили пироги пекли, она про матушку вспомнила: сейчас же ни у кого больше нет пирогов. У нас и правда мука вышла…

– И как пироги?

– Хороши. У Новици рука легкая на квашню.

Солнце уже заливало вершины берез, но внизу была прохладная, приятная полутьма. Пройдя через рощу и покинутую пять лет назад лядину Переломичей, девушки вышли к берегу Угры. Из-за кустов доносился заунывный голос пастушьего рожка – судя по тому, как он то заводил песню, то умолкал и начинал снова то же самое, это старший пастушонок обучал младшего.

На полянке росла старая береза с искривленным стволом, на который можно было сесть, как на скамью. Это было их любимое место, на котором они встречались, сколько себя помнили. Далянка устроилась на березе, будто русалка, которая ради праздника особо тщательно причесалась и оделась, а Лютава села на толстую ветку ивы, лежащую на берегу. Подобрав подол, опустила босые ноги в воду: купаться пока не пришла пора, но солнце припекало уже так, что хотелось освежиться. От реки тянуло прохладой, темные в тени струи колыхали длинные зеленые стебли водяных трав. Над водой зависла стрекоза с синим тельцем и прозрачными крылышками. Лютава глубоко вздохнула, словно пыталась втянуть в грудь всю прелесть этого мира, полного сил и свежести в конце весны, когда каждая травинка налита благодетельной силой Ярилы и стремится жить, жить, жить…

– Мать с отцом и бабкой потом полночи толковали – с чего это Замиля о нас вспомнила? – продолжала Далянка. – С чего свои пироги нам послала? Никогда между нами такой дружбы не водилось. Мать говорит, видать, хочет… – Далянка смутилась, – может, сватать…

– Тебя? – Лютава обернулась.

Род Мешковичей по старой памяти считался голядским, но благодаря многочисленным бракам с кривичами они и между собой уже два-три поколения говорили по-славянски. Однако их женщины носили рыжевато-коричневые голядские поневы из одного широкого куска, обернутого вокруг пояса, и синие наплечные накидки-«валянки», украшенные бронзовой проволокой. Далянке это очень шло, подчеркивая синеву ее глаз, белизну красивого лица и блеск светлых волос. На два года моложе Лютавы, нрава она была покладистого, приветливого и привязчивого и не устрашилась, когда в двенадцать лет ее подруга ушла жить на Остров, во владения Нави. Разве что к ее дружескому чувству прибавилась почтительность. Красивая, приветливая, рукодельная, из хорошего рода, Далянка числилась в лучших невестах округи, не считая княжеских дочерей. Ей было шестнадцать, и все последние четыре года, как надела поневу, она на Ярилиных игрищах была окружена женихами, и на зимних супрядках могла бы выбирать из десятка поднесенных веретен[2].

– Отцу меня первую отдавать… Я всю ночь не спала: вдруг князь посватает за Хвалиса, что мне тогда…

– А тебя отдадут Хвалису? – Лютава прищурилась.

Среди семи сыновей князя Вершины первым шел Лютомер – старший годами и сын княгини. Вторым – Хвалис, сын младшей жены. За черные волосы и темные глаза его с детства прозвали Галчонком, но в двенадцать лет Вершина дал ему имя Хвалислав. Не будучи родовым, это имя все же давало понять, что князь намерен обеспечить в будущем сына младшей жены как вольного человека. Очень важно было найти ему жену с сильной уважаемой родней; но роды «в славе» не хотели принимать в зятья сына рабыни, а взять за него простую девку не позволяло честолюбие Замили.

– А вдруг отдадут? Все-таки он княжий сын… и князь его любит. А еще говорят…

– Что?

– Ну… – Далянке не хотелось пересказывать сплетни, но это касалось ее собственной судьбы.

– Что говорят-то?