Больное место - Виктор Ефимович Ардов

тетей. Сережа похолодел: он был уверен, что сейчас объявится профессор.

За дверью, в светлой белой комнате с письменным столом, кушеткой. умывальником и какими-то белыми шкафчиками, сидел старый дядя в белом халате, с белыми усами и белым клочком волос на подбородке. На голове у этого дяди волосы были только сзади, и очень немного, но тоже белые, как будто их подбирали под цвет комнаты и мебели. В комнате были еще один дядя и одна тетя, но Сережа сразу понял, что главный здесь именно этот старый дядя. Старый дядя улыбался, на щеках у него от этого играли ямочки, и весь он был такой симпатичный и нестрашный, что Сережа подумал с облегчением; «Это еще не профессор…»

— Здравствуй, приятель! — ласково сказал старый дядя Сереже. — Тебя как зовут?

— Сережа. А тебя?

— А меня — Полкан.

Bсе заулыбались, а Сережа смеясь, закричал.

— Врешь, врешь, врешь! Это — собачинское имя. А дядей и мальчиков так не зовут!

— Сережа! — с укором сказала мама.

Старый дядя перебил ее:

— Ты что же болеть вздумал?

— Это не я вздумал. Это доктор меня вздумал болеть… И еще мама со своей «температуркой»…

— Вот оно что… Ну, а кто-то мне — не помню — говорил, что мол. Сережа не умеет показывать горло.

Сережа нахмурил брови, которые состояли еще не из волос, а скорее из пуха:

— Ниоткуда ни с чего наговорят На человека… Показывал я это горло сто раз. И когда маленький был, и то показывал, а теперь-то уж…

— Значит, умеешь? Не верю!

Сережа, раскрывая рот и высовывая язык, пророкотал:

— Нру, нра тлебре. (Ну, на тебе).

Дядя очень деликатно дотронулся до языка и сразу сказал:

— Молодец, умеешь. Закрывай рот. Теперь я слышал, ты сам раздеваться не умеешь Это правда?

— Кто не умеет? Я даже шнурки сам разботинкиваю, а ты…

И Сережа оживленно стал сбрасывать одежду Впрочем, вскоре произошла заминка с пуговицей на лифе.

— Заело? — поинтересовался старый дядя.

— Да… Небось, пуговица-то сбоку, а я сам спереди..

Все засмеялись. А старый дядя по-докторски ощупал Сережу, но как-то очень приятно, и руки у пего были теплые, приятные. Потом Сережу одели, и старый дядя сказал другому дяде.

— Николай Владимирович, пройдите, пожалуйста, с этим молодцом в инфекционное отделение и распорядитесь.

Весело попрощавшись со старым дядей и обещав ему непременно сообщить, когда у них в детском саду будет вечер самодеятельности, Сережа выбыл на реках у мамы и рядом с новым дядей. Они прошли по бесконечным коридорам. Успокоившийся было Сережа опять взволновался. Он осторожно, искоса поглядел на сопровождавшего их с мамой Николая Владимировича и спросил:

— Дядя, а ты не профессор?

Николай Владимирович, засмеявшись, сказал:

— Нет, я, брат, только ассистент. А когда буду профессором, я тебе дам знать.

— Вот-вот! — обрадовался Сережа. — Ты уж не забудь, скажи, а то я тогда с тобой не буду водиться: небось, профессора-то страшные…

Посмеялись. В общем, этот был, конечно, не такой приветливый, как старый дядя в белых усах, но тоже довольно симпатичный. А главное, не профессор.

Потом пришли в другую белую комнату, где сидела тетя в пенсне. Мама и Николай Владимирович о чем-то стали говорить с этой тетей. Скоро Николай Владимирович ушел. А тетя все поглядывала на Сережу, и Сережа ощутил снова прилив беспокойства.

— Тетя, ты не профессор? — набравшись храбрости, спросил Сережа.

Тетя улыбнулась, повернув голову, сверкнула стеклами пенсне и сказала:

— Нет, я не профессор. Но если ты будешь шалить, то я расскажу профессору!

Сережа поспешил зарыться лицом маме в плечо Мама погладила его по голове и успокоила:

— Что ты, Сереженька, доктор ведь шутит…

Опять у Сережи несколько отлегло все-таки не профессор..

Между тем тетя в пенсне говорила маме:

— Сейчас я вызову дежурную фельдшерицу, и мы вашего кавалера пристроим — Тут она крикнула — Товарищ Очесова!

В комнату вошла серьезного вида тетя в халате и в косынке. Она строго посмотрела на всех присутствующих. Прежняя тетя в пенсне что-то ей объяснила, а потом сказала Сережиной маме.

— Ступайте за товарищем Очесовой, гражданка. Она вас проведет.

Мама с Сережей на руках пошла за этой новой тетей в косынке. Скоро они пришли в большую комнату, где стояло много кроватей. Подойдя к одной из кроватей, тетя в косынке откинула одеяло и объявила:

— Мы его поместим здесь. Попрощайтесь и…

Мима крепко прижала к себе Сережу, поцеловала. Не глядя на него, прошептала:

— Ты посиди, Сереженька, я сейчас… Я только за газетой.

И мама, так же не глядя, пошла к двери.

Слезы брызнули из глаз Сережи раньше, чем он понял, что ему хочется плакать.

— Мама, куда ты?! Мамка! Маам!

— Не кричи! — строго сказала тетя в косынке. — Здесь нельзя плакать. Здесь надо слушаться.

Слезы у Сережи на секунду высохли, он спросил:

— Профессор! Ты профессор, тетя?

— Никакой я не профессор Сядь как следует. Нюша!

— Иду, иду я! — откликнулась еще одна тетя и подошла к кровати. — Чего вам?

На этой тете тоже были халат и косынка. Лицо у нее было очень сердитое. Прежняя тетя уступила ей место подле Сережи, а сама пошла к двери, распорядившись:

— Переодень его Я сейчас впишу в ведомость и дам заявку сестре-хозяйке.

Сердитая новая тетя придвинулась к Сереже, ворча.

— Переодень, прибери, вынеси… Только все над тобой командуют!

И она стала стаскивать с Сережи его курточку Левая рука Сережи запуталась в рукаве, тетя сердито дернула. Сережа тихо всхлипнул.

— Чего еще? — огрызнулась тетя. — Здесь, брат, не дома. Поаккуратней кричи!

Сережа ничего не осмелился ответить сердитой тете, он только подумал:

«Вот он, профессор. Попался я к нему в лапы…»

И, облачившись в больничную рубашонку, тихонько прикорнул на твердой подушке.

ЕЕ ПРАВА

Вам Лина Петровна Карпова про меня ничего не говорила? Нет, я почему спрашиваю? Ведь она мой главный враг. Она про меня невесть чего плетет… Она говорит, будто я ее укусила. Я, во-первых, не собака, я не фокс и я не терьер. А потом я ею брезгую. я уж лучше кого-нибудь еще укушу, чем ее… Тьфу!. Вообще, это неправда, но так ей и надо. И потом, это когда еще было? В тридцать каком-то году… В те времена у нас в квартире все безобразничали. Анна Петровна сама мне три раза в суп конторского клею подливала. Мне тогда пришлось к своим кастрюлям замки приделать.

Но только это все прежде было. Теперь так не делается. Теперь хулиганичать не полагается. И правильно. Зачем