Исток - Владимир Михайлов

Вдруг люди вздрогнули: высокий прерывистый звук разнесся по лесу. Словно кто-то подал акустический сигнал, предупреждая своих о приближении противника. Колонна враз ощетинилась стальными стволами: каждый четный повернул оружие вправо, нечетный – влево, командир направил дуло вперед, а последний из замыкавших колонну роботов повернул средний – вооруженный – ярус своего многоэтажного тела назад. Только зоолог Симон колебался – ствол в его руках выдвинулся как-то нерешительно, и в пальцах не было уверенности. Сигнал повторился; теперь он был продолжительнее, и удалось лучше разобрать его. Один, а может быть, два приемника громко транслировали закодированный текст; сначала частые «ти-ти-ти» высокого чистого тона летели по лесу, и потом, словно отвечая им, начинался другой сигнал, чуть медленнее, пониже, протяжнее: «Тиу, тиу, тиу»… Затем приемник немного менял настройку, и раздавались долгие гибкие звуки, подобные тем, какие издают электронные устройства при изменении емкости контуров, – но гораздо чище, без обертонов, и мелодичнее. Мозель, радист, вложив в ухо капсулу, уже вертел лимбы походной рации, остальные до шума в ушах вглядывались в легкие сумерки, возникавшие там, где была тень. И только зоолог Симон стал смотреть не вниз, а вверх, и увидел на вершине высокого сухого дерева источник звуков. Тогда зоолог снял руки с оружия.

– Это птица! – объявил он, и по лицам проскользнули улыбки. А птица просвистела еще, и вдруг – прорвало! – засвиристели, заворковали, загалдели, загудели все сразу, сколько ни было их там, наверху, и кто-то уже заколотил крепким клювом в звонкий ствол. Притаившаяся на время живность словно убедилась в отсутствии угрозы – и зашумела, и зажила. Белка просеменила по стволу вниз головой, остановилась на высоте чуть больше человеческого роста, поморгала, словно дожидаясь чего-то. Никто не выстрелил, и зверек, изогнувшись, скользнул по стволу обратно, и там, в вершине, качнулись ветви.

В это время робот загудел хрипло и предупреждающе; сталь снова вскинулась, и все повернулись, готовые разить. Причиной беспокойства оказался крупный зверь, бурый, косматый, с небольшим горбом; он, переваливаясь, шел стороной, мельком взглянул на людей, потянул воздух, но решил, как видно, не отвлекаться и прокосолапил дальше, наклоняясь то и дело к кустам ягод. Командир обернулся вовремя, чтобы крепким ударом ладони опустить ствол, стиснутый пальцами молодого М’бано: командир знал своих людей. М’бано вздохнул. Зоолог Симон пробормотал:

– Урсус… урс, бэр, – пояснил он.

– Медведь, – перевел Сенин для большинства, сложил руки на груди и двинулся вслед за остальными.

Мерно шагая, ботаник Каплин вслух размышлял о том, что в нормальном лесу сожительство сосен и плодовых вряд ли возможно. Впрямь ли так уж дика планета? Командир, услышав это, пожал плечами.

– Я допускал, – проговорил он, – что люди здесь могут быть. Каменный век или что-то в этом роде. Но непуганые звери означают, что людей тут нет. Что же – плоды, мало ли… Наверное, на этой планете свои особенности, не надо экстраполировать наши земные правила. А что скажет биолог?

Не получив ответа, он оглянулся. И нахмурился, потому что ожидал увидеть совсем не то.

7

Колонна, в которой каждый из идущих еще недавно казался лишь звеном цепи, накрепко и наглухо сомкнутым с соседом, теперь потеряла свой привычный облик. Никто не заметил, как это началось. Может быть, кто-то сбился с ноги и не стал вновь подстраиваться к общему шагу; возможно, кому-то надоело, что грозное устройство без толку болтается на груди, и он широким движением, ухватившись за ствол, передвинул оружие за спину и вольно замахал освободившимися руками. Не исключено, что это случилось и еще как-то иначе, – например, один покинул строй, чтобы поднять понравившуюся шишку или ветку, – но структура строя исчезла, растаяла, как тают кристаллы в растворе. Люди шли поодиночке и группами, воротники были расстегнуты, оружие закинуто за спину, отчего оно сразу лишилось того боевого вида, который вселяет если не страх в возможного противника, то уж наверняка – уверенность в самих обладателей опасных механизмов. Люди шли, вольно и глубоко дыша, и одни вполголоса переговаривались о чем-то, другие молчали, третьих же вообще нельзя стало разглядеть за стволами деревьев. Лишь роботы еще держали строй; они одновременно выбрасывали слонообразные ноги – левую, правую, и снова левую и правую, и глаз командира на секунду задержался на них, отдыхая.

– Стой! – скомандовал он затем. – Становись! Разве это прогулка? Товарищи в беде! Не нарушать строя! Марш!

Он зашагал быстрее. Но тут же сам поймал себя на том, что уже не так напряженно вглядывался в деревья. В краю непуганых зверей трудно ожидать нападения из засады, а люди не могут напрягаться без конца. Напряжение должно вылиться в стрельбу – или обратиться в покой, а стрелять здесь было решительно не в кого и незачем.

Командир взглянул на часы и еще раз осмотрелся – словно бы для того, чтобы оценить длину пройденного пути, хотя начало маршрута давно уже скрылось из глаз и деревья стали выше корабля. Солнце передвинулось пониже. Кроны медленно покачивались – наверху, верно, дул ветер, сюда же доходил лишь негромкий шум, под какой хорошо засыпать. И правда, кто-то громко зевнул, устав от волнения, запахов и птиц, которые все не унимались. Это оказался Мозель, не отрывавшийся от походной рации и непрестанно посылавший в эфир сигнал вызова. Значит, и его сразила истома… Командир покачал головой. С ним поравнялся Альстер, энергетик и меломан, не писавший музыки только из-за слишком глубокого к ней уважения. Он шел и кивал головой в такт чему-то. Командир вопросительно взглянул на него.

– В этом лесу есть своя мелодия, – негромко пояснил Альстер. – Что-то очень своеобразное, но какой великолепный ритм!

Командир отвернулся, не возражая и не соглашаясь; он обладал прекрасным музыкальным слухом и по звуку мог с величайшей точностью определить, в каком режиме работает мотор, чего ему не хватает и чего в избытке; но мотор звездолета – громкий инструмент, а шесть моторов «гамма», стоящих на любом барке, – тем более, на их фоне не услышишь остального. Оно требует особого времени, а много времени для всего бывает лишь у дилетантов – так считал командир, и был, возможно, недалек от истины… Он еще раз взглянул на курсоискатель и скомандовал: «Шире шаг!», потому что чувствовал усталость людей и хотел поскорей добраться до места, где с разведчиками что-то стряслось. Только там пройдет утомление, которому позволено поддаться разве что дома, но уж никак не в дебрях чужого мира.