Дом на Харрен–стрит. В сетях шпионажа - Ладислас Фараго

Английская и французская разведки словно находились в спячке. Самонадеянность их руководства и отсутствие средств для ведения широкой разведывательной деятельности не могли остаться без тяжелых последствий.

Во Франции, давшей миру Жозефа Фуше, одного из самых коварных организаторов шпионажа, разведка всегда была инструментом власти, но к ней никогда не относились как к точной науке. Для французов шпионаж оставался скорее искусством. Неорганизованность государственного управления, бюрократизм чиновничьего аппарата нашли свое отражение и в руководстве разведкой. Отсутствие координации, децентрализация управления и ведомственность — вот что характеризовало французскую разведку в довоенные годы. Каждый правительственный департамент, каждый вид вооруженных сил имел свой разведывательный орган, решавший свои задачи в полной изоляции от других аналогичных учреждений и больше всего опасавшийся потерять свою автономию.

В 1939 году послами Франции в столицах крупнейших стран мира были очень талантливые люди. Такие опытные дипломаты, как Андре Франсуа–Понсе и Роберт Кулондр, являясь полномочными представителями Франции в Берлине в эти тревожные годы, сумели организовать получение нужной им информации и передать ее с соответствующими выводами в Париж. Но они не имели возможности контролировать, как эта информация использовалась.

По существовавшей во Франции традиции, разведка считалась делом вооруженных сил. Соответственно основные разведывательные ведомства страны находились в ведении военного командования.

Накануне второй мировой войны во Франции было четыре разведывательные организации, деятельность которых никак не координировалась. Во французской армии разведкой ведали 2–е и 5–е управления генерального штаба. 2–е управление решало общие задачи и в то же время служило информационным органом; 5–е управление свои усилия направляло на организацию шпионажа и контршпионажа. В военно–морских силах структура разведывательных органов была аналогична структуре армейских. Разведывательная служба министерства авиации была небольшой, но действовала лучше других. Этой сравнительно молодой организации, вероятно, удалось избежать влияния традиционных неурядиц, мешавших работе других французских разведывательных органов.

В силу своего опыта 2–е управление генерального штаба французской армии завладело ключевыми позит циями в лабиринте разведывательных служб страны. Однако эта старейшая профессиональная организация была в своей деятельности слишком далека от требований и задач времени. Поэтому, занимая ведущее место среди разведывательных органов Франции, 2–е управление, или, как чаще его называли, 2–е бюро, не раз оказывалось в трудном положении. Помимо этого, по какой–то непонятной традиции руководителями 2–м бюро всегда были офицеры сравнительно низкого ранга. До 1939 года начальником бюро являлся полковник Гоше, а затем его сменил майор Барил. В общем–то это были неплохие организаторы разведки, но влияние их оказывалось весьма ограниченным.

Очень часто им приходилось испытывать унижения и выслушивать нарекания от своих коллег, офицеров более высокого ранга, занимавших теплые местечки в канцеляриях высшего командования армии и с полным безразличием относившихся к поступавшей от 2–го бюро информации.

Гоше, например, несколько раз пытался добиться приема у генерала Гамелена, главнокомандующего французской армией, чтобы доложить ему о положении в Польше. Гоше рассчитывал, что эта информация убедит наконец Гамелена в необходимости отказаться от явно устаревшей, пассивной стратегии. Однако Гоше удалась добраться только до полковника Прео, друга Гамелена и начальника оперативного отдела штаба главнокомандующего. Прео не согласился с выводами Гоше и отказался передать Гамелену информацию, на которой эти выводы основывались.

Сами высшие руководители армии также были склонны пренебрегать выводами разведки. Например, когда генералу Вейгану представили справку о методах действий механизированных войск, в которой автор (между прочим, составителем этой справки был де Голль) предлагал полностью реорганизовать французскую армию. Вейган на полях документа написал: «Я с интересом прочел справку, но не согласен с идеей». Так этому делу был положен конец.

Выводы 2–го бюро об уроках военных действий о Польше резко отличались от выводов, которые сделало французское высшее военное командование. Но генерал Гамелен был настолько далек от разведки, что не удосужился даже перелистать документы, собранные 2–м бюро.

На службе во 2–м бюро было много офицеров, которые принимались не по деловым признакам, а по протекции генералов, занимавших важные посты во французской армии. Например, именно по такому принципу назначались военные атташе в посольства за рубежом, а ведь от них и следовало ожидать получения наиболее важной информации. Незадолго перед началом второй мировой войны военным атташе Франции в Берлине был полковник Диделе, который, как и его предшественник на этом посту, даже не знал немецкого языка. Диделе назначили военным атташе только потому, что он был близок к генералу Вейгану. В Берлине он вел разгульную жизнь, явно пренебрегая своими служебными обязанностями. Донесения, посланные Диделе в Париж, сегодня звучат как анекдот. Конечно, он не сумел собрать сведений о действительной численности и принципах боевого использования немецких танковых дивизий — тех самых соединений, которым вскоре была отведена решающая роль в разгроме французской армии.

Организационная структура и методы работы центрального аппарата 2–го бюро были далеки от совершенства, хотя Гоше и Барил приложили немало усилий, чтобы наладить дело. 2–е бюро в своей деятельности допускало много огрехов и серьезных ошибок. Например, картографическое отделение бюро выпустило карту, на которой немецкий город Аахен оказался на территории Бельгии. Железнодорожная линия Гамбург — Берлин была обозначена на карте как железнодорожная ветка с весьма малой пропускной способностью. Периодические разведывательные сводки содержали серьезные фактические ошибки и неправильные выводы. Историк Марк Блок, служивший офицером разведки во время второй мировой войны, утверждает, что такие ошибки в разведывательных сводках были одной из причин позорного поражения Франции в 1940 году.

«Разведка должна предвидеть потребности армии, — писал Блок, — и добывать информацию заблаговременно. Эта информация должна рассылаться во все заинтересованные инстанции немедленно. Наша разведка, напротив, в своей деятельности строго придерживалась установленных традицией рамок и ничего не знала о том, что нужно войскам в условиях насыщения армии средствами механизации».

Таким образом, в разведывательной службе Франции нашла отражение царившая в стране неорганизованность. И деятельность разведки только усугубляла эту неорганизованность.

Примерно в таком же положении находилась и Англия.

Для постороннего человека английская секретная служба являлась довольно расплывчатой по форме, почти фантастической организацией. Правительство упорно не желало ни подтвердить, ни признать факт ее существования, никогда открыто не обвиняло ее в ошибках и не хвалило за достигнутые успехи. Девиз секретной службы был таков: «Ничего не объяснять и никогда не извиняться». Все критические замечания в адрес секретной службы обходились молчанием, насколько бы абсурдны и оскорбительны они ни были.

Тайна, которой Англия окружала свою секретную службу, была в какой–то степени преднамеренным шагом, но больше, конечно, здесь было надуманности. Романтика шпионажа — вот что владело умами англичан, но в 1939 году, когда мир стоял на пороге новой войны, такое отношение к разведке было анахронизмом, детской игрой.

Растущее недовольство деятельностью секретной службы, которая всегда считалась важным инструментом королевской власти в Англии, заставило некоторых членов парламента нарушить традицию и открыто заявить о необходимости принять какие–то меры для оживления работы разведки.

На одном из заседаний палаты общин Джофри Мендер с чувством досады заявил, что «английское правительство часто игнорирует происходящие за рубежом события». Член парламента Лиис–Смит потребовал высвободить секретную службу из–под опеки министерства иностранных дел, поскольку дипломатические традиции и методы «идут вразрез с теми методами, которые необходимо применять против режима, подобного нацистскому».

Самым резким, как и всегда, было заявление Уинстона Черчилля, который открыто выступил с острой критикой деятельности секретной службы. 13 апреля 1939 года Черчилль на заседании парламента заявил: «За двадцать пять лет, истекших со времени начала первой мировой войны, мы обязаны были создать лучшую в мире разведку. Однако факты свидетельствуют о том, что и во время событий в Богемии, и при вторжении нацистов в Албанию правительство не имело ни малейшего представления о том, что нас ожидает».