Зимние вечера - Александра Анненская

— Ну, довольно, милая, садись, лошади устали стоять.

Тогда она, вся заплаканная, влезла в экипаж, приткнулась в нем кое-как, не обращая внимания на то, что стесняет свою спутницу, и, выставив голову, принялась кивать нам, пока поворот дороги не скрыл нас от глаз ее.

Я постояла несколько минут на крыльце и вошла в комнаты. У окна столовой стоял муж и следил глазами за быстро исчезавшим вдали экипажем. Я подошла к нему.

— Вот и уехали! — сказала я. — Опять мы с тобой остались одинокими стариками!

— Послушай, — проговорил он, быстро обернув ко мне голову, — напиши своему брату, чтобы он непременно каждое лето отпускал к нам гостить девочку!

— Ты говоришь о Лене? — с удивлением спросила я.

— Конечно. А то о ком же?

— Мне казалось, что Клавдия тебе больше нравится, ты так часто сердился на Лену!

— Пустяки! Мне до Клавдии нет никакого дела! А Лена… Я готов бы отдать все свое состояние, чтобы она была моею Дочерью и никогда не уезжала от нас!

Странное дело! Одну из девочек мы постоянно хвалили и в глаза, и за глаза, во все лето нам не пришлось сделать ей ни одного упрека, а между тем мы относились к ней холодно; она казалась нам как будто чужою, в нас не являлось желания как можно скорей опять увидаться с ней. Другая девочка, напротив, очень часто раздражала нас, вызывала с нашей стороны резкие замечания, а между тем мы чувствовали, что она нам близка и дорога, что, уехав от нас, она оставила в доме ничем не заменимую пустоту. Отчего это? Не оттого ли, что у одной из девочек приятная внешность скрывала равнодушие к окружающим, а у другой — сквозь все ее детские недостатки проглядывала искренность, правдивость, живое сочувствие к страданию ближнего.

Тяжелая жизнь

Глава I

Уже двенадцатый час дня, a между тем в большой, светлой спальне Вари и Лизы Светловых господствует полнейший беспорядок. Кучка грязного белья валяется среди комнаты, пол около умывальника залит водой, на кроватях смятые подушки, небрежно разбросанные одеяла. Среди этого беспорядка, на полу, поджав под себя ноги, сидит девочка лет десяти. При первом взгляде на нее видно, что не она спала на этих мягких, покрытых тонкими наволочками подушках, не она накрывалась одним из этих нарядных шелковых одеял. Темное, сильно поношенное ситцевое платье и длинный холстинный передник, составляющие наряд ее, ясно показывают, что она не госпожа этой комнаты. A между тем она расположилась в ней совершенно свободно. В руках y нее книга, она вся погрузилась в чтение; щеки ее разгорелись, глаза с жадностью пробегают по строчкам, она не видит и не помнит ничего окружающего. Дверь комнаты отворилась, и в нее вошла горничная, неся в руках только что разглаженные юбки.

— Господи, Боже мой, да что же это такое! — вскричала она, бросая свою ношу на одну из кроватей. — Машка, да что ты тут делаешь, мерзкая девчонка? Двенадцатый час, a комната не убрана!

Она подбежала к девочке, выхватила y нее книгу и, схватив ее за руку, поставила на ноги.

— Ты тут книжками занимаешься, a дело стоит, — продолжала рассерженная горничная, — я тебе задам, подлая лентяйка! — Она схватила девочку за ухо и начала так сильно трясти ее, что Маша, остолбеневшая при ее внезапном появлении, сразу пришла в себя и с плачем подняла руки к голове, стараясь освободиться от своей мучительницы.

— Реви еще, дрянь этакая! — вскричала та, оставив, наконец, ухо девочки. — Пошла скорее, стели постели, барыня как раз придет сюда!

Маша, утирая передником слезы, катившиеся из глаз ее, подошла к одной из кроватей, но, прежде чем приняться за дело, подняла с полу книгу, брошенную горничною. Горничная заметила ее движение.

— Ты опять за книжку! — закричала она, хватая книгу и кладя ее на верх платяного шкафа, с которого Маша не могла достать ее. — Постой, я попрошу барыню, чтобы она не позволяла давать тебе книг! Ты уж не маленькая, полно тебе баловаться, пора за дело браться. Ты не барышня, что тебе над книгами сидеть! Другая девочка в твои годы уж какая помощница в доме, a от тебя ни на волосок нет проку!

Ворча таким образом, горничная быстро придала приличный вид постелям и затем, сунув в руки Маши половую щетку и тряпку, строгим голосом сказала:

— Ну, скорей мети комнату и вытирай пыль; да смотри же, не зевай, мне некогда тут, y меня утюги стынут; пошевеливайся живей, нечего истуканом-то стоять!

Она толкнула Машу в спину и вышла вон.

Маша, боясь новой брани, довольно усердно принялась за дело. Слезы все еще не обсохли на щеках ее, ей трудно было справиться с большой щеткой, но она все-таки тщательно выметала сор из-под кроватей и комодов. Работа не поглощала всего ее внимания так, как чтение, и она прислушивалась к тому, что говорилось в соседней комнате. A лицам, сидевшим там, было, видимо, не веселее, чем ей самой.

— Нет, я этого не могу, право, не могу! — говорил огорченный и рассерженный детский голос.

— Полноте, Варенька, постарайтесь! — отвечал другой голос, в котором слышалось скрытое неудовольствие: ведь вы сейчас только делали этот перевод словесно, неужели так трудно написать его!

— Конечно, трудно, я тут ничего, ничего не понимаю! — и в голосе Вареньки ясно слышались слезы.

Гувернантка вздохнула.

— Ну, идите сюда, переведите еще раз, — с видом покорной жертвы проговорила она.

Варенька начала слезливым голосом читать и переводить на русский язык какой-то немецкий отрывок. Она путала слова, не умела порядком склеить ни одной фразы, труд был ей, видимо, не по силам.

«Экая бестолковая эта Варенька, — подумала Маша, подгоняя к дверям кучу сору, кажись, она в пятый раз переводит одно и то же: уж я знаю, что «schwer» значит «тяжело», a она вдруг хватила: «черно»!

По губам Маши скользнула насмешливая улыбка.

— Ну, Лизанька, теперь вы идите отвечать басню, — обратилась гувернантка к своей младшей ученице, отправив старшую опять писать ее несчастный перевод.

— Какую басню? — с удивлением спросила Лиза.

— Вы очень хорошо знаете какую: ту, что я вам задала вчера. Вы весь вечер бегали да играли и не думали взяться за урок!

— Ну, не сердитесь, я сейчас выучу, я уж знаю первую строчку! — вскричала Лиза.

— Нет, теперь поздно, — строго проговорила гувернантка, — я знаю, что y вас способности хорошие, вам недолго выучить, но вы должны быть заботливее и готовить уроки до класса. Я много раз прощала вас, a сегодня вы будете наказаны, — вы не поедете кататься с маменькой.

Лиза бросилась к гувернантке и начала осыпать ее ласками и обещаниями исправиться, сделаться такой прилежной, такой прилежной, что просто чудо! Гувернантка осталась непоколебимой и с недовольным видом вышла из комнаты.

Между тем, Маша, окончив свою работу, пробралась в классную. Там за большим учебным столом, стоявшим среди комнаты, сидела перед открытой тетрадкой двенадцатилетняя Варя и, тупо глядя перед собой, грызла кончик носового платка. Она держала в руках перо, обмакнутое в чернила, но, очевидно, опять не знала, что писать этим пером. У окна рыдала восьмилетняя Лиза, огорченная наказанием.

— Что y вас, опять горе? — спросила Маша, подходя к девочкам.

— Еще бы не горе! — со слезами отвечала Лиза: — выдумала эта противная Ольга Семеновна задавать басни! Очень мне нужно их учить, да еще помнить об них вечером! Гадкая!

— Счастливая ты, право, Маша, — со вздохом проговорила Варя, — тебя не учат, тебе не надобно мучиться над этими отвратительными немецкими переводами!

— Вот нашли счастье! — вскричала Маша: — видели бы вы, как меня сейчас отпотчевала Даша за то, что я читала, a не убирала комнату!

— A нас разве мало пилит Семеновна, да еще вздумала наказывать! — жаловалась Лиза.

— Эх вы! — со вздохом проговорила Маша: — если бы мне, как вам, позволяли целый день читать, да еще нанимали бы гувернанток учить меня, так, кажется, большего счастья мне и в жизни-то не нужно!

— Ты так говоришь, потому что не учишься по-немецки! — грустно заметила Варя.

В комнату вошла горничная Даша.

— Машка, ты тут опять без дела стоишь! — грубо обратилась она к девочке. — Твоя мать пришла к нам, я ей все про тебя рассказала. Поди-ка к ней, ужо задаст тебе!

Личико Маши омрачилось; она тихими шагами пошла по длинному коридору в кухню.

Там навстречу ей поднялась со стула высокая, худощавая женщина с желтым лицом, прорезанным множеством морщин.

— Ну, дочка, — сказала она, холодно принимая поцелуй Маши, — я за тобой пришла, собирайся-ка, пойдем домой!

— Домой? Отчего так? — удивилась Маша.

— A оттого, что полно тебе в барском доме баловаться. Ты здесь, говорят, ничего не делаешь, ничему путному не учишься, a пора тебе уж и за работу приниматься, не маленькая!

— Это уж, что правда, то правда, — вмешалась в разговор толстая кухарка; — мне что, мне ваша Машутка не мешает, пусть ее здесь живет, a только вы верно говорите, что избалуется она, потом и захотите присадить за дело, поздно будет.