Отечественная научно-фантастическая литература (1917-1991 годы). Книга вторая. Некоторые проблемы истории и теории жанра - Анатолий Бритиков

В научно-фантастических приключениях мысли психологически обновилась характерная остросюжетность жанра. Персонаж по преимуществу проявлялся в приключении-действии и не обязательно — в своих душевных свойствах. Овладение тайной фантастического изобретения больше требовало воли, характера, чем ума, больше зависело от предприимчивости, чем от благородных помыслов. В творческой же истории необыкновенного открытия отчётливее проступают те глубинные уровни внутреннего мира, что граничат с нравственным содержанием личности, и оттого «действующее лицо», не делясь характером, тем не менее, обретает признаки подлинно литературного героя.

Так, «роман о машинах» своими путями поднимался к художественному исследованию человека, в малоизведанных искусством аспектах, не дублируя художественный метод реализма, тесно связанный с индивидуальностью героя, но акцентируя непосредственно общечеловеческое, запечатлевая «поверх» индивидуального не столько даже социально типичное, сколько общеисторическое — движение «человека разумного» к «человеку мудрому», по-своему укрупняя понятие специальности в художественной литературе и неизбежно ища соответствующие средства поэтики.

В «приключениях мысли» реализовались, например, многолетние поиски путей соединения терминологического языка научной фантастики с общелитературным. По сути дела эти новые приключения означали перестройку всей литературно-художественной системы жанра, затронув и такую его разновидность, как фантастический детектив (который за последнее время, кстати сказать, дал немало интересных произведений). Структура современного научно-фантастического произведения, хотя и сохраняет приключение-действие, детерминируется, тем не менее, движением самой фантастической идеи, — сходно с тем, как определяет, скажем, структуру социально-психологического романа реализация художественного конфликта в истории характеров и столкновении персонажей.

Фантастическая идея, не просто привнесённая в авантюрную фабулу, но сама по себе развёрнутая в своей интеллектуальной динамике, образует через поэтические реалии, организованные её же логикой, действительно целостный художественный мир. Гармонически завершённый внутри себя, мир современной научной фантастики перекликается существенными чертами сходства в произведениях разных писателей, решающих неодинаковые творческие задачи, — в силу единства научного знания, на которое этот мир опирается, и таких общих ценностей мировоззрения, как будущее без войн и вражды, без нищеты и бесправия, будущее, в котором человек уже овладел своим планетарным существованием и через власть над жизнью и смертью индивида, над физическим пространством и временем добивается бессмертия рода и бесконечного распространения разума во Вселенной.

Этот художественный мир, гипотетический и тем не менее жизнеподобный — мир, порождённый воображением, но связанный тысячью нитей с реальным сегодняшним миром, создал предпосылку исследования его с разных сторон, по частям и в целом, в различных аспектах, с неодинаковых творческих позиций. В 60-е годы, например, на страницах советской научной фантастики наряду с желанным грядущим возникает впервые и образ антибудущего. В повестях братьев Стругацких «Хищные вещи века», «Второе нашествие марсиан», в романе И.Ефремова «Час Быка» и других произведениях словно бы в гротескном зеркале отразилась нежелательная, опасная возможность поворота исторических событий, о которой следует заранее предостеречь человечество. Диапазон современной научной фантастики простирается от панорамной формы философского романа типа «Туманности Андромеды» до лирической новеллы в духе О.Ларионовой, от «технологического» рассказа Г.Альтова, развивающего жюль-верновскую традицию, до пародийных миниатюр И. Варшавского, перекликающихся с аналогичным жанром С.Лема.

Если в 20-30-е годы литературная форма научной фантастики почти исчерпывалась романом, то в дальнейшем рассказ и повесть мало сказать демонстрируют наиболее яркие образцы. Чуть ли не правилом сделались и роман в повестях, и повесть в новеллах, циклизируются не только малые и средние, но и крупные формы. Всё творчество А. и Б.Стругацких развернулось в своеобразный конгломерат повестей, связанных общими героями, внутренне объединённый переходящими один в другой тематическими и нравственно-философскими мотивами. Заявили о себе научно-фантастическая поэзия и драматургия (традиция той и другой в советской литературе восходит к В. Брюсову, А. Толстому, в Маяковскому). И ещё одна примечательная черта: научная фантастика делается достоянием едва ли не каждой национальной литературы, и младописьменных в не меньшей мере, чем развитых.

Некогда «объединённый жанр» (как гласил один полемический заголовок) разросся ныне в целый литературный материк сложного рельефа, и это представляет не меньший интерес для литературоведения, чем уровень художественного мастерства, ибо растут перешейки вроде «Буранного полустанка», соединяющие научную фантастику с другими литературными землями, и с «реалистикой» точно так же, как с фантастикой условно-поэтического, фольклорного типа. Даже «твёрдая» научная фантастика обильно вбирает сегодня сказочные образы и обнаруживает другие черты сходства с устным народнопоэтическим творчеством. Делаются даже попытки рассматривать научно-фантастический жанр как современную мифологию… Впрочем, подробно об этом поговорим в главе «Научно-фантастическая проза вчера и сегодня».

Небывалое разветвление — теперь уже трудно говорить жанра — перерастает сегодня поиски формы и стиля, переходит в типологические и художественно-методологические искания. Не совпадавшие прежде художественные явления теперь перекрещиваются, налагаются друг на друга, — как за счёт диффузии условно-поэтической, сказочной фантастики в научную, так и наоборот, научной, например, в современную литературную сказку. Между прочим, поэтому можно согласиться с употреблением литературной критикой термина фантастика в обобщённом значении.

Жанр, развивавшийся долгое время несколько в стороне от столбовой дороги искусства, теперь многообразно взаимодействует с основным литературным потоком. И, вероятно, в силу новых свойств и отношений с литературой, искусством, культурой в целом (скажем, забегая вперёд), в дискуссиях и статьях, в монографиях третьей четверти века стал часто возникать несколько неожиданный вопрос: что же такое научная фантастика?

Неожиданный потому, что для литературной критики 20-50-х годов ответ на него был почти что самоочевиден: спорили о том, главным образом, какой фантастика должна быть с точки зрения науки. Во всяком случае, замечание К.Андреева, что научно-фантастическая литература, в отличие от приключенческой, имеет свою теорию, как это видно теперь, справедливо лишь для раннего периода её отношений с научным познанием. В то время, в 20-50-е годы, критерий научной истины помножался на нередко вульгарное, «натуралистическое» понимание этих отношений.

Теперь же, когда жанр вполне развился внутри себя, когда зрело проявились также и связи его с искусством, — по законам красоты целесообразного в природе и обществе, когда фантастика научного типа свободно взаимодействует с традиционной и проникает в реалистическую литературу, теперь её эстетические отношения к действительности, эстетические начала научно-фантастического воображения, всегда, разумеется, имевшие место, но не получившие развития на первоначальных этапах (да и не представлявшиеся тогда актуальными), начинают играть доминирующую роль, притом не только в поэтике, но и в структуре творческого метода.

Стало быть, удовлетворительный ответ на вопрос, что такое фантастика сегодня, непременно должен включать историческое исследование жанра. Источник разноголосицы в дискуссиях на эту тему, нам думается, кроется в «сиюминутном» подходе к литературному явлению, имеющему теперь уже свою довольно продолжительную историю и сложное, непрямолинейное развитие, исключающее однозначный ответ.

В самом деле, о какой нынче фантастике должна идти речь? О сциентистской и приключенческой, какой она была, по преимуществу, в советской литературе 20-30-х годов? О послевоенной, когда сциентизм принимал иногда вульгарное направление? О тех первых серьёзных попытках в советской литературе распространить принципы научной фантастики с техносферы на социосферу, какими отмечено было творческое развитие А.Беляева? Или же о зрелых социальных романах о будущем И.Ефремова и его школы, в которых эта цель в общих чертах была достигнута? Или о произведениях А. и Б.Стругацких, писателей, на словах отказавшихся от научной фантастики (из-за того, что она будто бы сковывает полёт воображения), но в своём творчестве всё-таки продолжающих пользоваться и её принципами? О выдвинутой, а точнее говоря о возрождённой ими (вместе с А.Громовой и некоторыми другими писателями) установке на фантастику как на литературный «приём введения в художественный мир элемента необычайного», когда Циолковский и Гоголь, Гофман и Ефремов, Кафка и Лем оказываются «в одной лодке», хотя для одних фантастика в самом деле была только условным приёмом, а для других научно-фантастическое освоение мира явилось ещё и принципом художественно-философского мировоззрения и творческим методом?