Кучум - Вячеслав Софронов

— Не пожалуют нас старшины за это, — словно угадал его мысли самый рассудительный из всех Яков Михайлов, — ох, не пожалуют.

— Чхать нам на них! — вскочил полукровка Гришка Ясырь. — Пущай свои толстые задницы греют на солнышке, старшины наши. Им чего? На них не каплет…

— А на тебя давно капать начало? Камышом бы прикрылся, — ответил, топорща белесые усы, Яков Михайлов. — Сам в прошлый раз первый наутек пустился. Забыл, что ль?

— Это я первым? — Гришка сделал вид, что ищет кинжал на широком поясе. — Я первым бежал? А ты меня в балке так шибко обошел, что я сколь не гнал за тобой, а догнать не сумел.

— Ладно, все хороши, — Ермак нажал легонько на худое плечо Ясыря, усаживая того на место, — дело будем говорить или квитаться начнем?

— Давай о деле, — подал голос молчаливый Гаврила Ильин, самый крупный и неповоротливый из всех, — а то их брехунов не переслушаешь. Идите вон на улочку, да там и цапайтесь.

— Так вот о деле, — Ермак чуть выждал, собираясь с мыслями, и продолжал. — Коль на большой табун наскочим, голов с полтыщи, то пастухов там не больше, чем два десятка будет. Снимем их: и мурзе отомстим, и кони наши.

— И куда ж мы их денем? — похоже, Яков Михайлов не хотел идти в набег или просто кочевряжился, набивал себе цену. — Съедим? Старшинам подарим? Может, и скажут они за то спасибо, а может, и пожурят, что без спроса ихнего в набег на ногаев пошли…

— Добрых под себя оставим, а остальных на продажу угоним.

— Это куда ж? В Бахчисарай, что ли? Там они нас, ногайцы, мигом накроют, за ушко, да на солнышко сушиться подвесят.

— Дай договорить-то, — поморщился Гаврила Ильин, — все норовишь поперек батьки в пекло проскочить.

— Тоже мне, батька нашелся, — скривился Яков, но, встретившись с налившимся гневом взглядом Ермака, осекся, — прости, Тимофеевич. Не про тебя я… Про этого увальня, — ткнул рукой в сторону Ильина.

— Коней к кабардинцам отгоним. Есть у меня там дружки кой-какие, — закончил Ермак и замолчал, ожидая, что скажут остальные.

— Я согласен, — беспечно махнул рукой Гришка Ясырь.

— Выдюжим ли втроем? — покачал головой Ильин.

— Ясно дело, что втроем и соваться неча. Тут дюжина добрых казаков нужна. Точно, — высказался Яков Михайлов. — И чтоб не кинулись, как зайцы, в разные стороны, в случае чего.

— Вот каждый из вас еще троих и приведет. Таких, за кого головой ручаетесь, — сжал жесткую пятерню в кулак Ермак, — как за себя.

— Это можно, — протянул Гаврила Ильин, — есть такие.

— Вот и добре. Завтра под вечер и выходим. — Ермак встал.

— А чего другим говорить, коль спросят, куды собрались? — не успокаивался ершистый Яков Михайлов.

— На кудыкину гору…

— Скажешь, на богомолье попремся грехи замаливать.

— Ага, в монастырь подадимся. Кафтан на рясу менять, шапку — на клобук. Это точно, — засмеялся вместе с другими Михайлов. — Эх, давненько не ходил я в доброе дело. Руки чешутся.

— Вот и почешешь скоро, — подтолкнул его в плечо Ермак, выпроваживая, чтоб поскорее остаться одному и обдумать до конца план набега, после того как заручился поддержкой друзей.

На другой день, под вечер собрались у переправы за станицей, подальше от любопытных глаз, и, оглядев друг друга, узнавая старых знакомцев, перемигнулись, посмеялись над Гришкой Ясырем, у которого, похоже, не ко времени загуляла кобыла, и тихой рысью тронулись вдоль реки.

…Сейчас Ермак поджидал их с известиями о ногайских табунах, разослав отряды по четыре человека в каждом в разные стороны. Сам не поехал, не желая впустую маять коня, метаться по степи. Все одно, все съедутся к нему, сообщат об увиденном.

Первым вернулся Яков Михайлов со своими людьми и безнадежно махнул рукой, спрыгивая с коня и тяжело отдуваясь.

— Никого, кроме зайцев да байбаков, по всей степи не встретили. Видать, в другую сторону откочевали.

— Ладно, отдыхайте покуда, — щелкнул плетью по голенищу Ермак, — авось, другие наткнутся.

Когда солнце упало бочком на край земли, удлинив тени, давая степи возможность остыть, умерив свой зной до следующего дня, показался отряд Гришки Ясыря.

— На ногаев наскочили! — еще издали закричал он возбужденно.

— И чего? — все вскочили на ноги, потянулись к оружию.

— Да их всего три кибитки стоит. Мы и подъезжать не стали.

— Фу-у-у, — выдохнул Ермак, — правильно сделал, а то бы все дело испортил. Они вас не заметили?

— А кто их знает, — Гришка бросился к баклажке со свежей водой, — они глазастые, могли и разглядеть.

— Там узнаем, — Ермак направился к своему коню.

— Куда ты, Тимофеевич?

— Поеду навстречу Гаврюхе. Ежели и он ни с чем вернется, то сам искать стану. Ждите тут.

Казаки удивленно переглянулись, но перечить не стали. Пусть атаман решает сам, его затея.

Немного отъехав от лагеря, он остановился и стал чутко вслушиваться, пытаясь угадать, откуда должен появиться последний отряд разведчиков. Справа от него виднелись едва заметные издали курганы. К ним-то он и направился, прикинув, что забравшись наверх, увидит возвращающихся казаков даже раньше, чем они его. Так и вышло. Едва взобрался на курган, как различил чуть в стороне скачущих на рысях четверых всадников, державшихся парами. Пустил коня наперерез им, ловя лицом приятно освежающий ветерок, слившись телом со стелющимся под ним скакуном, направляя бег его одними коленями, отпустив повод, похлопывая правой рукой того по шее.

Казаки, заметив еще издали верхового, приостановились, подняли ружья, но узнав атамана, радостно заулыбались, Гаврила Ильин пустил коня навстречу к нему.

— Нашли! — закричал издали. — Огромный табун будет. Точно с полтыщи голов! И одного ногая в полон захватили, с собой везем.

Ермак и сам увидел притороченного к седлу маленького плотного ногайца в грязном сером халате. Ему неловко было висеть вниз головой — и он силился поднять ее, непрерывно задирал вверх, но это плохо удавалось, и он что-то бессвязно бормотал толстыми губами, верно, моля отпустить его.

— Зачем он нам? — неодобрительно спросил Ермак Ильина.

— Да наскочил на нас сам. Убивать — жалко. Без оружия был. Отпустить, значит своих наведет. Решили до тебя привезть, а ты уж решай как знаешь.

— Решай! — зло выдохнул Ермак. — У самого башка не варит?! — Ильин смутился, хлюпнул носом и, несмотря на свои солидные размеры, сделался рядом с атаманом маленьким и невзрачным. Подъехали и остальные казаки. Гаврила подбирал их словно себе под стать: все плечистые, рослые, с пудовыми кулачищами. Такие и полсотню легко одолеют.

— Чего делать с ногайцем? — спросил тот, у которого он был привязан к седлу. — Бормочет все чего-то по-своему. Может, молится?

— Не молится, а детей вспоминает. Шестеро их у него. Говорит, мол, помрут одни, — ответил Ермак, вслушавшись в бормотанья пленного. — Развяжи, — приказал.

Когда пленник очутился на земле и его освободили от пут, то он первым делом поднес руки к лицу и закачал головой из стороны в сторону. Его налитое кровью лицо от долгого пребывания головой вниз покрылось пунцовыми пятнами и того же цвета стали белки глаз. Он долго качал бритой головой, несвязно бормоча чего-то, наконец, разобрав в Ермаке старшего, заговорил, обращаясь к нему:

— Казак якши! Моя казак не трогай! Казак мой не трогай! Якши, бачка?

— Якши, якши, — сдержанно отозвался Ермак, — скажи лучше, сколько пастухов у табуна, — и повторил фразу на ногайском наречии.

— Ун, ун, — выкинул тот два раза растопыренные пальцы рук, — егерме, — и широко заулыбался. Но в уголках его глаз светилась тревога, улыбались лишь складки округлого лица и толстые губы. Глаза смотрели настороженно и недоверчиво. Он хорошо понимал, зачем казаки выспрашивают о пастухах при конском табуне, но не отвечать не мог, опасаясь за свою жизнь. И не понятно, правду ли он говорил. Может быть, пастухов там окажется не двадцать, а полсотни.

— Где ваш улус? — спросил Ермак.

— Шибко далеко, казак, не доехать. Там, — и махнул рукой на восход солнца.

— Так чего делать с ним? Секир башка, — полушепотом спросил Ильин, оттопырив нижнюю губу.

— Отпусти. Он нам зла не сделает. Какой из него воин. Стыдно о такого и руки марать, — Ермак, не отводя глаз, смотрел на ногайца. Что-то неприятное, холодное шевельнулось внутри. — Иди, — приказал он и, повернувшись к казакам, пояснил, — пока до своих доберется, мы уже у них побывать успеем. Главное, чтоб они его не хватились, розыск не начали. Надо выступать прямо сейчас.

Ногаец бросился бежать, время от времени оглядываясь назад и все еще не веря, что его отпустили. А Ермак отправил двух казаков к берегу кликнуть остальных.

— Найдешь дорогу в темноте? — спросил Ильина.

— Должен, однако. Под утро, глядишь, и доберемся, — уныло ответил он, — только кони пристали. Весь день без передыху скакали.