Тропинка в зимнем городе - Иван Григорьевич Торопов

обращаются в реки… А вдоль ручьев да речек, вокруг болот боры стаивали, кондовые сосны, все на подбор, будто свечи. А чего им? Воды тут вдосталь, семя падает на плодородную почву, мощные корни вглубь идут, чтобы долго сосна росла, поднимала голову ввысь.

— Значит, Тян-река, на которую мы собрались, течет в другую сторону? — спросил мальчик.

— В другую. Но верховьями с Черемной близки.

Они вынесли на берег поклажу, упрятали понадежней лодку в гуще тростника под ивами.

— А где же эта избушка? — огляделся Ваня. — Покуда не видно.

— Ее еще найти надо, — загадочно ухмыльнулся в ответ дедушка.

Двинулись вдоль ложбины, где сосновый бор, похоже, был вырублен когда-то и порос теперь вразношерстку елями да осиной. Сюдай, принюхиваясь, бежал впереди. Старая тропа едва угадывалась под ногами.

Они спустились к сырому травянистому кочкарнику, перешли ручей, несущий черную воду, и вышли к противоположному склону ложбины.

Тут вдруг Сюдай подал голос: «Гав-гав!» И дед с внуком едва не столкнулись лбами с бревенчатой кладкой, притаившейся под огромными елями. Избушка выглядела еще справно: гладкие бревна прыскали желтоватым смолистым окрасом, года два-три, наверно, всего и стоит-то.

— Ого, как замаскировано! — воскликнул Ваня. — Будто дзот!

А дед ответил, сосредоточась, что-то прикидывая в уме.

— Ежели хозяин, срубивший эту избушку, так хитро маскируется, будь настороже, сынок…

— Но ведь можно было и у реки, в более веселом месте поставить! Отсюда совсем ничего не видно, будто в яме. Уныло больно…

— Значит, хозяину унывать некогда — забот много, — глухо отозвался Солдат Иван, отвечая больше своим мыслям.

От избушки к балке вела стежка, явно проторенная ногами человека. Остатки недавнего костра, зачерневшие в уголь сошки, свидетельствовали о том, что сюда недавно наведывались.

Избушка была сбита прочно, добротно, венцы проложены мхом.

Они открыли тугую, из толстых досок с поперечинами, дверь — в ноздри прянуло спертым банным духом.

— Чуешь, тут кто-то, бывает, еще и парится! — сказал Солдат Иван. — Похоже, что такой же старец, как я, кости свои прогревает.

Ваня заметил в углу черный очаг, узкие нары, стол у подслеповатого оконца.

— Да что же он, старик этот, в такую даль ходит париться? — спросил мальчик.

— Да, брат, далековата у него парилка…

— Дедушка, а ты говорил, что старая, мол, избенка тут, а эта вон какая новая…

— Новая и есть, — согласился дед, оглядываясь. — Да на старом месте.

— А старая не твоя ль была?

— Нет, не моя… — махнул рукой Солдат Иван.

— А чья же? Кого-нибудь из нашей деревни?

Дедушка серьезно поглядел на внука, будто не решаясь сказать правду, но ответил утвердительно:

— Нашего, деревенского.

— Чья же?

— Бисина.

— Бисина?! — Ваню будто током ударило это имя. — Опять Бисин? Огненный Глаз!

— Раньше-то у него охотничьи избушки повсюду натыканы были вокруг водораздела — три либо четыре.

— Но нынче он ведь в городе живет? Сам говорил… Неужто охотиться сюда забредает?

Дед улыбнулся мягко, желая успокоить внука:

— Нет, конечно… От города досюда беда сколько. Даже от нас неблизко.

— Так кто же тогда новую избушку срубил?

Сердце Вани все еще таило напряжение от упоминания о Бисине.

— Не знаю, сынок. Подписи-то своей он не оставил… Может, и добрый человек. Может статься, из соседнего района. Дотуда ведь тоже не шибко далеко… Ничего, Ванюша, заночуем тут. А явится кто, утеснимся как-нибудь, небось не раздеремся, ведь пока еще все тут свои люди.

Они подтопили каменку, ощипали и сварили глухаря, запарили смородинового чая. Вкус у глухариного супа был иной, нежели у вчерашнего, рябчикового: он был приторней, а цветом более темен, кровав, мясо такое же соответственно, — но Ване оно показалось даже душистее и вкуснее.

Тихий вечер мало-помалу опустился на землю, будто бы специально для того, чтобы смирить и утешить Ваню. И давешняя тревога, охватившая было мальчика, ослабила путы. Да и чего ему было бояться каких-то допотопных Огненноглазых? Ведь здесь, рядом с ним, был всевидящий и всеслышащий верный пес Сюдай, а главное — дедушка, бесстрашный солдат и снайпер.

Когда улеглись рядышком в пропахшей смолой и дымом избенке, дед сказал:

— Первого, самого старого из всех, Бисина, сначала сосновый бор обогатил. Тот, где мы давеча проходили, по другой стороне оврага…

— Как же это? — Ваня прилип, как смола, к новому слову.

— А он, вроде бы, являлся доверенным лицом у одного богатого купца… Спешно потребовалось заготовить много жердей. Так вот, пройдоха этот составил договор — рубить жердь — на свое имя. В бумаге записали: пускай, дескать, каждая жердь будет не толще двух с половиной вершков. А в каком именно месте полагается быть такой толщине, не указали. А жердь-то ведь длинная… Бисин-то и смекнул это: приказал свалить в бору самые высокие и стройные деревья, да так, чтобы верхушки не обломились. И чтоб каждая верхушка была двух с половиной вершков — не толще.

— Ну и хитер же, лиса! — поразился Ваня.

— Да-а… А ежели какая верхушка ломалась, обломка не отсекал, а приказывал с бревном вместе спускать к реке и там скреплять их обратно. Вот таким путем он уйму леса вывез по зимнику, да-а… А там ревизор пожаловал: давай, мол, показывай свои жерди. А что ему, показал… Привел на катище, доложил: вот, мол, сколько сказано в договоре — столько и срубил да вывез, ни больше ни меньше. А тот и глаза вылупил. Попробовал перешагнуть через крайнюю жердь — и не одолел, шагу не хватило. Да как завопил: «Ничего себе жердочки у тебя!..»

Ваня залился веселым смехом:

— Правда? Ничего себе жердочки?

— А тот, Бисин, как ни в чем не бывало ответил: «Меряйте, пожалуйста, хоть каждую верхушку — никоторая двух с половиной вершков не больше». Ревизор плюнул и уехал… А возможно, дядька-то и подмазал его: глухарем-рябчиком либо куньими шкурками… А потом он, хитрюга этот, сплавил свои «жерди» в город да и продал втридорога. Завел лавку, избу, что дворца не хуже, отгрохал. Сам купцом сделался…

— Ничего себе жердочки!.. — повторяет Ваня с улыбкой и засыпает под боком у деда.

4

Ваня открыл глаза — деда уже не было рядом. Вышел из охотничьей избушки, видит — тот сидит и покуривает у костра, разогревает остатки вчерашнего супа да чай.

Теперь Ване показалось все окрест незнакомым, огляделся и понял отчего: все было повито туманом, деревья в лесу от корней до вершин тонули в молочном киселе; несло удушливой затхлостью.

— Ни зги не видать, дедушка! Как же в такой сутеми бродить по лесу?

Но тот, вместо прямого ответа, изрек:

— Ну-ка, смекни давай: то ли туман ложится, то ли воспаряется?

— Как же