Твербуль, или Логово вымысла - Сергей Есин

Сейчас эти три окна освещают издательский отдел. Здесь две комнатки, заваленные папками и коробками с бумагой, на столах компьютеры. Через распахнутое окно можно рассмотреть несколько, в тонких рамочках, фотографических портретов Мандельштама. Вот поэт с каким-то еще литературным персонажем, вот с женой Надеждой Яковлевной, вот с сигаретой. Почему нет фотографии, как он вылизывал чужую миску в лагере под Владивостоком? Маленькая фотовыставка не случайна - эти комнатки, по сути, единственная дошедшая до нас московская квартира Мандельштамов. Именно здесь на чадящей керосинке Надежда Яковлевна, стоя у окна, что-то готовила в эмалированной кастрюльке, и ее пронзительный голос был слышен на весь двор.

Как не хватало тогда Осипу Эмильевичу чуда современной техники - резографа, который смирно, но всегда наготове стоит сейчас в углу. Это типография в миниатюре, ныне, к сожалению, печатающая по преимуществу разный литературоведческий бред. Мы ведь знаем, что, в отличие от литературы, представляет собой этот птичий язык псевдоученых и червивые мысли теоретиков. Резограф - это та сивка-бурка, на какой выезжают неудавшиеся писатели и поэты к тому, что они называют наукой. Скучные, несамодостаточные и закомплексованные люди.

В глубине комнаты видится круглое лицо обходительного и много обещающего парня, который командует этим шизо-, то бишь резографическим сумасшествием. Когда его обещания становятся тягучими до слез, он компенсирует их новым взрывом обходительности и обезоруживающим словом: "Зашился!", хотя с иголкой никогда никем замечен не был. Рядом - сосредоточенное личико милой девушки, немой наборщицы, которое всегда можно видеть лишь в полупрофиль, склонившимся над компьютером. Может быть, потому и взяли на работу именно немую девушку, чтобы она никому не разболтала, какую гадость набирает. Читать-то никто этого не станет. Летим дальше.

Следующие окна - это хозяйственная часть, та воронка, мрачная впадина Тускарора, куда тихо влетают и откуда потом со свистом вылетают основные деньги института. Как они приобретаются, не очень ясно, так же не ясно, каким образом это никому не нужное учреждение существует. Тут же не какое-то театральное училище, где пляшут и танцуют, и не на нефтяных или газовых пластах сидят эти люди. Кажется, какие-то платные курсы, аренды, о которых я уже знаю. Ворует ли начальство, или нет? По крайней мере, в хозяйственной части сидят и работают замечательные специалисты, большие мастера покупать все не только подороже, но и обязательно за наличные деньги, не признавая никакого перечисления. Это чудные веселые ребята и прекрасные имитаторы, так хорошо маскирующиеся бесконечными ссудами, которые они берут под жалобу, что нечем-де кормить потомство, а потом... уезжают на них отдыхать в Египет.

Сейчас, кажется, все, по крайней мере "головка", в сборе. Пузатенький шеф перевалил за шестьдесят, но не прочь под конец рабочего дня опорожнить, закрывшись у себя в кабинетике, бутылку водки, и глазки у него загораются и сверкают, когда он видит какую-нибудь юную студентку с ведром и шваброй уборщицы. Не всем же будущим литераторам достается сразу престижная работа, для которой нужны, кроме молодости, хорошей фигуры, смазливой мордашки, еще и решительный характер. Здесь же, в комнате, и главный снабженец - худой, с бесцветным, на все готовым лицом и наивными, как у всех снабженцев мира, глазами, но когда они обращены внутрь, на себя, то взгляд становится изумленным, как бы вопрошая: все берут охапками, что же я такой простофиля? Я подозреваю, что это крупный теоретик отката, но живет по принципу уже нашего времени: не пойман, значит - Абрамович! Я вижу их лица за стеклами несколько в тумане, в хозяйственной части окно предусмотрительно не раскрывают, так же как не раскрывают широко ртов; губы еле шевелятся, брови поднимаются и опускаются, руки что-то изображают в воздухе, - видимо, самые важные свои секреты собеседники передают друг другу жестами, которые даже ЦРУ, с его немыслимым прогрессом в прослушке, не смогло бы представить свидетельством против них. Рыбы переговариваются в аквариуме. Я начинаю жалеть, что не могу читать по губам. Какие тайны стали бы достоянием начинающей писательницы!

Да-да, допускаю, что молодые писательницы должны писать что-то возвышенное, о любви или о стяжательстве, как Оксана Робски; русской литературе Гоголи и Салтыковы-Щедрины ни в штанах, ни в юбках не нужны. Но удержаться не могу, что-то в моей шальной головке шевелится, какие-то мыслишки складываются и на всякий случай, исключительно для профилактики, чтобы не идти в поисках дальше и не узнать чего-нибудь непотребного, в своем воображении предаю их казни - распинаю на комфортабельных крестах из прекрасного русского дерева. Вот тут и стоит поблагодарить преподавателей. Когда по семь раз пересдаешь античную историю и литературу, волей-неволей ухватываешь все подробности. Ни одного гвоздика, они висят у меня на сосновых брусьях с крепко-накрепко прикрученными веревкой к перекладинам ручками и ножками: так казнь длится дольше и протекает мучительнее. Кресты в назидание всем рукосуям и несунам вкопаны непосредственно под окнами хозяйственной части. Сниму и снова отправлю работать, когда закончу облет. Естественно, никаких обнаженных тел, скромненько висят они в пиджачках и рубашечках. У каждого в зубах по бумажнику.

Клаксон "Антилопы-гну" приснопамятного Козлевича, уж точно из "Золотого теленка" многоуважаемых соавторов, прерывает мое любование собственной мультипликацией. С заднего двора, незамеченные мною ранее при перелете, к воротам у проходной подъехали "Жигули" невольного подручного распятой "головки". Это хваткий тридцатилетний парень из близких, говорят, к бывшему ректору людей. Его принцип: что скверно лежит - то на вывоз! Известный, в общем, по литературе русский тип, некий образец хозяина и добытчика, который строит себе дом в деревне и, по совместительству, санитар природы. Не следует думать, что постсоветское время что-то в этом вопросе поменяло. Это не тот современный бизнесмен, который уже наворовал или наработал достаточно и теперь, в воплощение своей мечты о загородном дворце безвкусной архитектуры, платит не считая. Помощник опоздал родиться, когда происходила основная дележка, или многочисленная родня мешает сейчас развитию его предприимчивости. Но ему тоже хочется воплотить крестьянскую мечту: дачу и хозяйство на шести сотках, доставшиеся ему, приезжему провинциалу-лимитчику, по счастливой женитьбе на московской девушке. Старая люстра, моточек провода, дээспэшные столешницы от столов из аудиторий, линолеум и протершийся ковролин, из которого что-то можно выкроить, а еще оставшиеся после ремонта раковины и краны, железо с крыши, обрезки досок, краска - все сгодится, и есть, наконец, старые "Жигули" с багажником на крыше. Теперь представляете, какой неописуемый вид имеет этот агрегат, который бибикает сейчас, выезжая, нагруженный со всех сторон, из ворот института?

Перед тем как завернуть в моем смелом лёте за угол здания, я заглядываю в окно приемной комиссии. Наш институт, как вы уже, наверное, поняли, особый, и так называемые конкурсные работы, которые только и открывают возможность абитуриенту участвовать в последующих экзаменах, поступают сюда с начала зимы. Кто не знает выражение "пройти конкурс"! А кто его проходит? Конечно, люди талантливые, кои собираются с разных сторон нашей богатой, но не очень счастливой отчизны. Девушки, конечно, особенно хотят стать писательницами. Все девушки хотят стать писательницами, артистками или путанами. Но ведь есть, так сказать, "особая категория" желающих! Писательские дети, которые смотрят на этот институт как на ленное владение. Сыновья и дочери, племянники и племянницы, внуки, внучатые племянники и двоюродные внуки, дети хороших знакомых, а также дети соседей по даче и квартире, дети редакторов и писателей-преподавателей, дети зубных врачей, просто преподавателей, дальние родственники библиотекарей и "замечательная девочка, которая пишет стихи, играет на гитаре" и является дочкой "знакомой" повара институтской столовой - все они претендуют, как минимум, на "внимательное и доброжелательное чтение". Остальные прорываются силой таланта. Причем здесь тоже есть несколько мотивов: попасть в хорошую студенческую среду; получится писательница или не получится, неизвестно, но высшее образование на всякий случай будет; наконец, ребят может подстерегать армия. Сапоги у каждого мальчика, родители которого не имеют возможности дать взятку военкому или не подготовили своего ребенка мужеского полу многочисленными лежаниями по больницам к планируемой отмазке от военной службы, сапоги у каждого такого мальчика и стоят у порога. Вот или сам ребенок пишет свою вступительную работу, или папа с мамой помогают возлюбленному чаду. Как тщательно эта работа заклеивается в конверт и как осторожно несется на почту, чтобы потом быть доставленной по влекущему душу адресу: Тверской бульвар, 25.