Дитя Зверя: Выбранной тропой (СИ) - Созонова Юлия Валерьевна

Майкл Джонс был своим. Не просто членом стаи, членом семьи. И его жена, Катрин, всегда приносила в наш дом свою лучшую выпечку. Она искренне печалилась, что никак не получается родить. И, смеясь, сетовала на чужих котят, что не желают слушаться и всё норовят своровать яблоки из её сада. Того самого сада, которым она по праву гордилась, щедро делясь с соседями очередным урожаем.

Того самого сада, где в самом дальнем углу росли пахучие, душистые травы. Чей густой, тяжёлый шлейф так хорошо скрывал металлический запах крови и аромат мёртвой, гниющей плоти. И при мысли о том, кто там захоронен становилось страшно, от собственной слепоты и беспомощности.

Потому что нет ничего ценнее жизни, особенно жизни детей.

- Это. Мой. Сын… - последнее слово Джонс почти прошипел, сверкая безумным, диким взглядом, и вскинул руку с зажатым в ней пистолетом. Его пальцы дрожали, никак не желая попадать на курок, а тело тряслось от гнева и странного, лающего смеха.  – Это. Мой. Сын… И я вправе делать с ним всё, что захочу!

И прежде, чем я успела что-то сделать, в оглушающей тишине дома прозвучал выстрел...

Глава 9

Повисшая тишина была колючей и неуютной. Она острыми иглами впивалась в кожу, забиралась в душу и мешала дышать, сдавливая грудную клетку. Глубоко вздохнув, я хрипло хохотнула, кривя губы в  болезненной усмешке и не глядя на своих визави:

- Аконит, - ладонь машинально скользнула по правому бедру, в попытке унять тянущую, ничем не мотивированную боль. Фантомная и призрачная, она скрутила мышцы всего на мгновение, на пару долгих, мучительных секунд. И тут же исчезла, оставляя после себя неприятную, слабую дрожь. – И рябиновые щепки. Не смертельно, но едко и больно… Для взрослого верзверя.

О том, какой это ад для мелкого, ещё толком не вставшего на лапы кутёнка, я промолчала. Только стиснула зубы, чувствуя, как от одних лишь воспоминаний, губу проткнули вылезшие клыки, а в груди чёрной, жуткой змеёй свернулись ярость и злость. Вырывая из глотки низкий, вибрирующий, пробирающий до костей рык.

Разливаясь по венам жгучим пеклом и жаждой. Нестерпимой жаждой вновь впиться клыками в горло, разрывая когтями мягкий, беззащитный живот. Вырывая куски нежной, податливой плоти, чувствуя вкус горячей, сладкой крови. Слизывая её с морды с тихим, удовлетворённым урчанием. И наслаждаясь, открыто и гордо, тем ужасом и страхом, что наполнял чужой взгляд. Наблюдая, как медленно, но верно, этот самый взгляд стекленеет.

Чтобы громко, победно, оглушительно рыкнуть, задрав голову вверх, торжествуя над поверженным и побеждённым противником.

Жутко? Наверное, да. Несправедливо? Возможно. Бесчеловечно?

Тихо хмыкнула, тряхнув головой и с силой расправляя плечи. Бесчеловечно. Разве можно применить это слово к тем, в ком звериного больше априори? Разве можно говорить о «человечности», когда твой собственный наставник, тот, кого ты уважала и ценила, похоронил в собственном саду трёх своих детей? Только за то, что они не были идеальными?

- Бес-че-ло-веч-но, - беззвучно протянула по слогам и зарылась отросшими когтями в волосы, путая пряди. И уже громче, горько и устало проговорила.  – В этом меня обвинили. Это мне поставили в вину. То, что я следовала своим инстинктам. То, что я…

- Защищала жизнь ребёнка, - закончил за меня Михаил. Пододвинув к себе банку с мёдом, мужчина зачерпнул ложкой горсть и сунул её в рот, коротко усмехнувшись. – Вот значит как…

И только Сэм молчал. Уставившись на столешницу, он сжимал челюсть так, что я могла поклясться, что слышала, как крошатся тупые, бесполезные клыки. Напряжённые пальцы стиснули ложку, сгибая мягкий даже для человека металл. О’Рурк знал, что наши мнения со стаей разошлись. Знал, что причина была в мелком пацане, не слезавшем с моих рук даже тогда, когда он вытаскивал пулю из ноги. Знал, что я натворила дел, когда невменяемую от боли, шока и эмоций, бивших по стайной связи неприкрытой отдачей, усаживал меня в ванну и смывал кровь и грязь.

Знал, да. Но даже не догадывался, что же произошло на самом деле.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

- Совет поручил мне принять окончательное решение, - наконец, снова подал голос блондин. Хмуро сдвинув брови, он откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди и прикрыв глаза. – Я должен был встретиться и с тобою, и с твоей стаей. Выслушать обе стороны, так сказать. Однако…

Медведь ненадолго умолк, поведя носом. Глубоко вздохнув, он медленно выдохнул и положил ладони на стол, открыв глаза. Уставившись на меня немигающим, тяжёлым взглядом, пробиравшим насквозь:

 - Я решил сначала увидеться со стаей. Я был в резервации, Реджина. И мне жаль...

Я закрыла глаза, сгорбившись и вжав голову в плечи. Инстинктивно, словно ожидая удара, что добьет меня  окончательно и бесповоротно. Ощутимо вздрогнув, когда снова умолкший Михаил, резко врезал кулаком по столу, хрипло рыкнув:

- Жаль, что кроме тебя никто не чувствует этот запах гнили. Зверь, отказавшийся от своих инстинктов, обречён на гибель. И Совет в моём лице удовлетворяет твою просьбу, Реджина. Ритуал будет проведён.

Глава 10

Опустившаяся на лес ночь мягко укутала дом, смывая очертания деревьев и гор вокруг. Стирая грань между человеком и зверем, обостряя чувства, обнажая животную натуру. Я чувствовала, как ноют дёсны, как колют пальцы острые когти, а слух неприятно режет человеческая речь, отдаваясь глухой вибрацией в груди. И отчасти понимала Михаила, сбежавшего из дома при первой же возможности.

Дикий, довольный рёв, грозным эхом прокатился по заповеднику. Всполошив стадо оленей неподалёку и парочку неугомонных лисиц, по глупости решивших подобраться поближе к домику егеря. Звонко тявкая, мелкие хищницы со всех лап уносили свои хвосты, куда глаза глядят.

Тихо хмыкнув, я согнула одну ногу и подтянула колено к груди, закрыв глаза. И не смогла удержаться от низкого, недовольного урчания, когда волос коснулись чужие пальцы. О’Рурк мои явные возражения проигнорировал, продолжая осторожно разбирать спутанные пряди.

Заговорив только тогда, когда тяжёлый шёлк моих волос оказался собран в причудливое плетение пышной косы. И голос мужчины звучал до странного безразлично, с лёгкой ноткой интереса:

- Значит, небольшой инцидент?

Я промолчала, не видя смысла что-то объяснять. Скользнула кончиками когтей по спинке стула, выводя никому неизвестные, непонятные узоры. Вздрогнув, как от удара, когда лба коснулись сухие, тёплые губы, в нежном, целомудренном поцелуе.

- Я надеюсь, ты знаешь, на что идёшь… - тихо, с лёгкой грустью протянул Сэм, уткнувшись носом мне в плечо. Склонившись, он скользнул пальцами по моим плечам и сжал руки в стальное кольцо объятий на талии. Не обращая внимания на глухой, раздражённый рык, на напряжённую позу и то, что если я захочу – без труда отшвырну его в сторону. Что хрупкий человек ничто в сравнении с полноценным, взрослым верзверем. Что если…

Гулко сглотнув, я стиснула зубы, давя ненужные, совершенно неуместные гневные порывы. Сделала один вдох, другой, заставляя скованное напряжением тело расслабиться. И поддавшись мимолётному желанию, осторожно потёрлась щекой о его висок, тихо, осторожно, едва слышно мурлыкнув. 

То ли прося прощение за все недомолвки и проблемы, то ли благодаря за безмолвную, безоглядную поддержку. Не имея ни сил, ни хоть какого-то желания пытаться обличить свои мысли и чувства в слова. Да и зачем?

Сколько мы так просидели – я не знаю. Время тянулось медленно, густея с каждой секундой неизвестности, как тот самый, теперь уже ненавистный мне мёд. Янтарное, терпкое, приторно-сладкое. Отдающее горьковатыми нотами полыни и вязкого, кислого предательства. Пропитываясь с каждой минутой, отмеренной большими часами над каминной полкой, сомнением, неуверенностью, страхом.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Шумно вздохнув, я всё же дёрнула плечом, высвобождаясь из чужих объятий. Медленно поднявшись, бездумно прошла к двери и вышла на крыльцо, осторожно ступая босыми ногами по деревянным доскам. Чтобы остановиться у самой лестницы, сжимая пальцы в кулаки, и тихо проговорила, не оглянувшись на вышедшего следом Сэма: