Отпадение Малороссии от Польши. Том 1 - Пантелеймон Кулиш

Знаменем спора литовских патриотов с польскими обыкновенно выставлялась русская церковь, у которой Римская курия отнимала постоянно один духовный хлеб за другим. Чем больше латинская церковь выманивала у короля русских бенефиций, тем громче приверженцы Литвы отзывались за обиженную церковь малорусскую. Папские нунции старались между тем разъединить православных русских вельмож. По смерти князя Василия Федоровича, им удалось раздвоить и самый дом Острожских. Младшая линия этого дома, титуловавшаяся князьями Заславскими, искусилась какими-то личными интересами, и перешла в католичество. Но зато старшая, которой представителем был князь Константин Иванович, еще больше возревновала о русском благочестии предков своих. Напрасны были все происки римских политиков, направляемых легатом Пизоном. Не отклонялся Константин Иванович ни в каком обряде от родной веры, созидал храмы, поддерживал древние монастыри и защищал всех, кого теснили паписты. Папский легат Пизон всю надежду свою окатоличить Малороссию возлагал на привлечение князя Константина к римской вере, но его чаяние было напрасным.

И в самом деле стойкость Константина Ивановича Острожского значила много для нашей Руси, уже поколебленной в своей национальности. Будучи обладателем громадных имений, явился он и великим воином. От конца XV столетия до 30-х годов XVI-го, князь Константин, титулуясь литовским гетманом, охранял границы королевства от Москвы, татар и волохов так могущественно, что король Сигизмунд I устраивал ему триумфальные въезды в Вильно и в Киев, чего никогда еще не бывало.

Под его начальством и руководством образовалось первое известное в истории днепровское казачество, заслужившее у современников славу «великих и безупречных Геркулесов», — казачество шляхетское, в котором гетманили герои паны и князья, как об этом будет у нас речь ниже. Он оставил по себе наилучшую память в обществе польских и русских рыцарей. Был он храбрейшим между своими сподвижниками и справедливейшим в дележе военной добычи. С пленниками обходился по-христиански; давал к себе доступ самому мелкому просителю, и награждал заслуги своих соратников так щедро, как никто.

И было у него довольно средств для такой щедрости. Наследственные владения свои увеличил он брачным союзом с двумя древними малорусскими домами. Он был женат сперва на Татьяне, единственной дочери Симеона Олельковича, князя Ольшанского, и Настасии, княгини Збаражской, а в другой раз — на Александре, дочери Симеона, князя Слуцкого. Сигизмунд I пожаловал ему староства Брацлавское, Винницкое и Луцкое, каштелянство Виленское, воеводство Троцкое. Кроме того, он был маршалом земли Волынской, а за оборону литовских границ получил от Сигизмундова предшественника короля Александра, замок Дубно.

По смерти Константина Ивановича (1533), два сына его, Илья и Константин-Василий, одним тем, что назывались князьями Острожскими, поднимали национальный дух Южной Руси. Их дом был устоем и средоточием того, что уцелело от религиозного и племенного нашего единства с Русью Северною, со времен татарского владычества. Но недолго жил после отца старший брат, Илья.

Представителем широко прославленного дома остался один только князь Острожский, Константин II, иначе князь Василий, и было ему тогда всего шестнадцать лет.

Не удивительно, что молодой магнат внимал и давал веру не столько тому, кто говорил правдиво, сколько тому, кто говорил убедительно. Распространившаяся тогда мода нововерства не миновала доверчивого юноши. Но противникам новаторов, римлянам, не трудно было дискредитировать у него так называемую немецкую науку веры в пользу грандиозной церкви, которой первосвященником был не патриарх, подвластный неверному турку, а государь государей, земной наместник небесного царя. Вообще, кто раз отпадал у нас на Руси от древней греческой церкви, тот уже не возвращался к ней искренно, потому что католики, опровергая нововерство, тем самым обнаруживали мрак, лежавший над восточным вероучением, и «грубиянство», отличавшее наших духовных. Так было и с юным князем Острожским. В 1550 году женили его на дочери католика, коронного гетмана Тарновского, и этим актом сделали то, что дом Острожских, который был для Римской курии «вратами адовыми», сделался для неё вратами райскими. В эти ворота, отворенные, как увидим, через полвека с небольшим настежь, все владения и клиенты князей Острожских, так точно как и Заславских, из-под власти православных перешли под власть католиков.

Князь Константин-Василий Константинович, которого наши историки изображают «святопамятным», как и современные панегиристы, был именно тот, кто отворил настежь католичеству наши последние оборонные ворота на гибель Польши и его собственного дома с нею. Первородный сын его, Януш, унаследовавший все его владения, по новейшим польским исследованиям, społszszał, jeszcze w kolebce [3], так как вместе с католичкою Тарновскою, в православный дом князя Василия перешел и духовник её, известный апостол католичества в Малороссии, иезуит Петр Скарга.

Между тем православникам казалось, что сын знаменитого литовского гетмана стоит на страже древнерусской церкви и не такого закала была эта личность.

Славный отец приготовил князю Василию влиятельное положение среди можновладников, но он пользовался своими преимуществами, как эгоист. Еще при Сигизмунде Августе сочетал он, из корыстных видов, насильственным браком с князем Сангушком сироту и наследницу своего брата Ильи, опекуном которой был сам король.

Князь Василий был так могуществен, что его не решились даже попрекнуть самовольством; но для обороны своего зятя, погибшего смертью банита от руки своих врагов, не сделал он ни малейшего шага. Стефан Баторий титуловал его ясно вельможным, что значило много в старой Польше, тогда как прочих князей, родственников его, звал попросту твоя верность, но начальник православия не проронил слова в защиту православных церквей и монастырей, которые король отдавал иезуитам. «Повага» князя Василия выросла в Польше до такой степени, что нунций Спаноччи в ряду кандидатов на корону Стефана, на первом месте поставил князя Василия, а на втором — его сына Януша, — и могущественный из можновладников довольствовался только удовлетворением фамильной гордости в своем политическом значении.

Современные историки прославляют отца его за тридцать три победы над москалями, волохами и татарами, но молчат про его собственные подвиги, хотя все грамотеи в те времена были присяжными папскими льстецами. Вместо того, широко распространялись они о его богатстве и не находили лучшей похвалы его величию, как тот факт, что он какому-то высокому сановнику платил 70,000 злотых [4] за то, чтоб он два раза в год стоял у него за спиной во время торжественного обеда. Пишут еще, что у него в доме толпилось бесчисленное множество гостей, но не упоминают, какая вера или национальность была здесь наилучше представляема. Толкались у него и монахи афонцы, апостольствовали в его сборищах и иезуиты, находили щедрое гостеприимство и протестанты всех сект, не исключая и ариянской. В XVI веке вошло в обычай, сделалось модою и страстью вести религиозные диспуты. Поэтому знатные паны наклоняли ухо ко всякой орации, слушали диспуты, точно концерты; а проповедники старых и новых вероучений стекались к нашему малорусскому магнату, в надежде привлечь его к своей вере. Между тем люди глубокого ума или великого энтузиазма, собираясь в богатом доме для разумной беседы, не находили в самом меценате подготовки для понимания своего выработанного долгим трудом слова, и забавляли его, как ребенка, не научая ничему. У князя Константина II Острожского можно было видеть и строгие лица немецких реформаторов, которых, за пределами свободной Польши, сжигали на кострах, и рядом с ними повседневные фигуры панских потешников, которые зарабатывали свой насущный хлеб смехотворством. Тут проживали изгнанные папистами ректоры итальянских университетов, и тут же важную роль играл знаменитый Богданко Обжора, который съедал за десятерых, пил, как верблюд, и никогда не напивался допьяна.

Князь Василий, как его называли в Москве и в Турции, пользовался широкою славою своего отца на Руси, но поддерживал ее только тем, что был доступен для каждого ревнителя древнего благочестия и давал его поборникам подачки на печатную прю с его притеснителями. Но и представители других вер находили в нем такую помощь, что одни ревнители католичества посвящали ему свои сочинения, а другие объявляли его, если не схизматиком, то еретиком и даже атеистом. Это потому, что в делах веры и церкви князь Василий беспрестанно переходил из одного лагеря в другой, и никто не знал, которому лагерю он усердствует наиболее. Титулуясь по наследству протектором русской церкви, он в свой славный древним благочестием дом ввел, как мы видели, жену папистку с её католическим почтом, и своего первенца дозволил иезуиту окрестить по обряду римской церкви; а потом выдал любимую дочь свою, Катерину, за предводителя литовских протестантов, князя Криштофа Радивила (по-польски Радзивила), прозванного Перуном, когда же он овдовел, немедленно выдал за него и другую дочь, Елизавету. Но, чтобы не оттолкнуть от своего дома православников, сына своего Александра держал он в той вере, от которой не отрекался и сам. Между тем Сигизмунду III, «ярому католику», он угождал так много, что тот князя Януша сделал краковским каштеляном, а князя Александра — волынским воеводою. Сам же князь Василий давно уже был воеводою киевским и маршалом Земли Волынской. Так все три религиозные партии, сохранявшие в Польше политическое равновесие свое, считали князя Василия принадлежащим к своему лагерю, и каждая должна была заискивать его благосклонности, боясь перевеса стороны враждебной. Как он старался, чтоб его все называли протектором русской церкви в Польше, показывает нам хвала его имени, которую монахи и попы разносили всюду, от Острога до Киева, от Киева до Москвы, от Москвы до Царьграда и Афона. А как он был неспособен к своей величавой роли, это мы видим из того, что он, представляя из себя непоколебимого православника, держался за полу литовских протестантов.