Синее железо - Юрий Качаев

И Ант исчез в темноте, которая уже со всех сторон обступила степные костры.

В приемной комнате шаньюя собрались на военный совет каганы[27]1 всех двадцати четырех улусов. Они полукругом расположились на мягких ковровых подушках и ждали, когда заговорит Гроза Вселенной.

По правую руку от шаньюя сидел его сын, Восточный джуки-князь[28], красивый юноша, очень похожий на отца, но с лицом еще ясным и простоватым. Наследник был одет в шелковый китайский халат, под которым, однако, угадывалась кольчуга. Юноша с любопытством разглядывал каганов, многих из которых он видел впервые. А племенные вожди, в свою очередь, украдкой посматривали на того, кто со временем должен будет принять тугую узду шаньюевой власти.

Слева, на подушках пониже, сидели члены царского рода Сюй-бу: лули-князья, великие дуюи и данху[29]. Одно место, ближайшее к шаньюю, пустовало.

Сам шаньюй восседал на причудливом троне китайской тонкой работы. Его коротко остриженные волосы с редкими иголками седины были перехвачены золотым обручем, парчовый кафтан ловко облегал широкие плечи и грудь, а ноги были обуты в сапоги из простой козловой кожи, мягкие и удобные. Каганы сразу обратили на это внимание: такую обувь шаньюй носил только в походах. Поэтому все собравшиеся с нетерпением ждали, когда шаньюй откроет совет.

— Я не вижу рядом с собой Западного джуки-князя, славного Баламбера, — заговорил наконец шаньюй, обводя каганов острым взглядом. — Может быть, он не считает нужным являться на военный совет? Или он слишком занят?

Один из каганов, коренастый и кривоногий, поднялся, приложив руки к груди:

— Не гневайся, шаньюй, что я привез тебе черную весть. Твой верный слуга Баламбер ушел в страну теней.

— Умер? — спокойно спросил шаньюй.

Эта весть вовсе не была для него черной. В последнее время Западный джуки-князь стал чересчур самовольничать, и его двадцатитысячное войско в любую минуту могло стать угрозой шаньюеву трону.

— Нет, шаньгой, Баламбер не умер. Его убили взбунтовавшиеся кипчаки. Они отказались платить дань.

Лицо владыки посерело от гнева.

— А ты, Забар-хан? Ты разве не помог князю усмирить непокорных?

— Я был тогда в походе против уйгуров. А когда вернулся, воины нуждались в отдыхе. Кроме того, я потерял много людей. Кипчакский хан узнал об этом и прислал мне наглое письмо.

Забар-хан стиснул кулаки и засопел.

— Что было в письме?

— Этот сын змеи потребовал у меня любимого аргамака и лучшую из моих жен.

«Когда-то я пожертвовал ради дела и тем и другим», — с кривой усмешкой подумал шаньюй и вслух спросил:

— Что еще требует кипчак?

— Он хочет, чтобы я уступил ему пастбища по левому берегу Иртыша.

— А что думаешь ты?

Забар-хан вскипел:

— Я?! Я пойду на землю кипчаков и не оставлю там камня на камне! А самого хана я возьму живым и заставлю жрать траву на моих пастбищах и пить мочу моего коня!

Шаньюй остановил его движением руки и вкрадчиво заговорил:

— А знаешь ли ты, горячий Забар-хан, что я собираюсь в поход на Китай и что твои десять тысяч воинов[30] будут нужны здесь, а не в кипчакских степях?

На лице Забар-хана некоторое время боролись возмущение и замешательство. Наконец он сказал, сгибаясь почти до пола:

— Я сделаю так, как ты велишь, шаньюй.

— Один я ничего не решаю, — мягко возразил шаньюй. — Послушаем, что скажут великие каганы, и последуем их совету

Старейшины стали высказываться. Большинство из них сходились на том, что Забар-хан в интересах общего дела должен уступить кипчаку жену и аргамака (не свое — не жалко!), но некоторые каганы возражали:

— Проклятый кипчак, не встретив отпора, решит, что Забар-хан бессилен, и двинет на его улус свои отряды. Нельзя идти на такую уступку. Нужно сначала растоптать наглеца, а затем уж идти к границам Срединного царства, не опасаясь удара в спину.

— Мои мудрые друзья, — выслушав каганов, заговорил шаньюй — Все вы толкуете о женщине, о лошади, но почему-то упорно молчите о последнем требовании кипчакского хана. Отдадим ли мы ему прииртышские пастбища? Я жду вашего ответа.

Взгляд шаньюя по очереди сверлил каждого из каганов.

Ежась под этим взглядом, они один за другим опускали головы, боясь попасть впросак.

— Я вижу, каждый из вас боится первым подать дурной совет[31],- шаньюй усмехнулся. — Тогда начнем с главного из вас. Говори ты, мой сын Тилан! Отдадим пастбища?

Юноша вздрогнул от неожиданности, и на его скулах выступил смуглый румянец.

— Нет, — твердо сказал он. — Нет, отец!

Каганы не сводили глаз с шаньюя. Но его медное лицо было непроницаемо, и никто не смог понять, доволен ли он таким ответом.

— Следующий, — сквозь зубы процедил шаньюй. — Говори!

— Нет.

— Ты?

— Нет.

— Ты?

— Если мы затеваем войну с Китаем, то нельзя враждовать с кипчаками. Нужно отдать и пастбища, их у нас много.

Это сказал каган племени тоба[32], жилистый узкоглазый старик, одетый в кафтан из шкуры северного оленя. Его поддержали еще двое. Остальные взяли сторону наследника или отвечали уклончиво.

Когда заговорил шаньюй, лицо его по-прежнему ничего не выражало, только круто изломилась бровь:

— Мой верный Забар-хан! Я был обрадован твоими словами. Ты зажал свое сердце в кулак и сказал, как мужчина. Но слышал я и другие речи. Я слышал, как трое глупцов советовали отдать кипчакам пастбища. Что есть земля? — Голос шаньюя загремел: — Это не конь и не баба! Земля есть основание государства! И посоветовать отдать ее равносильно предательству. Вы, трое, ступайте вон и никогда не попадайтесь мне на глаза!

Трое каганов, испуганно пятясь, исчезли за пологом. Остальные смотрели на шаньюя, пораженные его великодушием. Один только гудухэу Ильменгир знал, что эти трое далеко не уедут. Завтра они будут лежать в степи с переломанными хребтами, и в их обезумевших от боли глазах застынет синее степное небо. Шаньюй умел наживать врагов, но, мертвые, они были не опасны.

Пир затянулся до полуночи. Разомлевшие гости уже едва сидели на коврах, а слуги все приносили и приносили новые Яства, одно другого диковинней. На овальных золотых блюдах подавались жареные языки куланов[33], воловьи глаза в сливках, налимья печенка с подливой из винных ягод, дикие утки, нашпигованные моченой брусникой, матовые круги свежего овечьего сыра, из срезов которого выглядывали красные глазки перца, жаркого, как огонь; грудами лежали исполинские таймени и осетры, запеченные в тесте; в огромных фарфоровых вазах тускло сияли оранжевые шары апельсинов, золотились финики и орехи, залитые медом, и неземные запахи источали всевозможные печенья, тающие во рту. Даже сладкий лед[34], привезенный из сказочной Индии, можно было есть сколько захочешь!

Все это небывалое обилие еды запивалось не меньшим количеством вина. То и дело раздавались крики:

— Мальчик, пошевеливайся, а то я пощекочу твою лень острием меча!

— Эй, виночерпий! Моя чаша пуста, как высохший колодец! '

И Ант бежал на зов, на ходу открывая серебряные кувшины, запечатанные смолой. Кувшины эти, как и редкостные яства, прибыли с расторопными гонцами из всех углов земли: из Китая, Хорезма, Туркестана и Индии.

Гости шумели и громко похвалялись друг перед другом своими военными набегами и богатством, награбленным в чужих краях. Шаньюй молча наблюдал за ними. Он много пил, но взгляд его оставался по-прежнему зорким и ясным;

Пальцем шаньюй подозвал к себе Забар-хана и сказал ласково:

— Ты ничего не ешь и не пьешь, мой верный воин, и лицо у тебя словно зимнее небо.

- Да, шаньюй. Гнев грызет мою печень, когда я думаю, как будет насмехаться надо мною кипчак.

— Я обещаю тебе, Забар-хан: ты вернешь своего коня и жену через три луны. А сейчас отдай их и скажи кипчаку, что о пастбищах ты подумаешь. Когда мы вернемся из похода, я дам тебе пять тысяч отборных латников, и ты обратишь землю кипчака в пустыню. Все их женщины станут твоими рабынями, а шкурой подлого мятежника ты покроешь своего аргамака! Чтобы получить все, нужно жертвовать малым. Стерпи.

Шаньюй за руку притянул к себе Забар-хана и потерся щекой о его щеку[35]. Забар-хан вспыхнул и тихо сказал:

— Не только жену и коня, я отдам за тебя свою жизнь, величайший!

Сзади к шаньюю неслышно подошел Ильменгир и что-то стал нашептывать на ухо. Лицо шаньюя выразило сначала недоверие, потом любопытство. Он сказал:

— Хорошо. Приведи его сюда.

Ильменгир ненадолго вышел и вернулся с пожилым плешивым китайцем, одетым в голубой кафтан. Китаец подполз на коленях к шаньюю и упал ниц, поцеловав ковер,

— Кто ты и откуда? — спросил шаньюй, и шум вокруг мгновенно утих. Каганы, оставив вино, с интересом разглядывали перебежчика.