Дамский негодник - Милевская Людмила Ивановна

А Самсонова понимала, что долго так продолжаться не может: Куськин-сын «катастрофически» идет на поправку. Его мать, того и гляди, заметит, что сыночком все трудней управлять, а окончательно она это постигнет, когда в ее необъятном доме надолго (а может, и навсегда) «угнездится» очередная невестка.

Вот когда наступит разрыв: не между Куськиным и женой, а между Куськиной матерью и Далилой. Дело стремительно шло к тому, и вышло бы так (на радость Самсоновой), не подвернись Изверг-сосед.

«Сумасшедший старикан» (кстати, он младше Куськиной на два года!) купил на соседней улице дачу и «обалденно» весело въехал в нее — Куськину перекосило. С этого праздника и начался их «шкандаль». Ведь только считалось, что дача Куськиных находится на параллельной улице. На самом деле отделена она от соседской хлипким и низким заборчиком да рядом кустов.

(Через этот заборчик впоследствии Генриетта Карловна и подглядывала за игривым соседом.)

Так вот, въехал «старикан» «отпадно». Новоселье удалось. Ночь напролет песни, пляски, коктейли, вино, порханья в бассейн и обратно под жуткий девичий визг, под крики «брат, наливай!», под фейерверки…

Куськина еле дождалась утра, чтобы высказаться перед Извергом и заявить о себе как о грозной, но справедливой даме высшего света. Она долго приводила себя в порядок и привела!

И высказалась!

И заявила!

И что же сосед? (Он, кстати, был еще мутен, пьян и помят.)

Гневный куськинский словопад сосед изящно отразил одним комплиментом. На редкость умелым.

Пока Генриетта Карловна вращала глазами, пытаясь проникнуть в самую суть комплимента, сосед ее элегантно «добил».

— У меня есть мечта! — сказал он.

— Знаю, опохмелиться, — беззлобно «лягнулась» Куськина.

Сосед уточнил:

— Нет, мечта связана с вами.

От изумления Генриетта Карловна вытаращила глаза.

— Лобстеры! Свежие сочные лобстеры! С пивом! Я вас приглашаю! Сегодня! Прямо сейчас!

— Я не одета! — механически охнула Куськина.

— Увы! К сожалению, вы одеты! Я бы даже сказал, чересчур, — с досадой воскликнул сосед и радостно констатировал: — Я любитель раздетых женщин, но вы одеты для самого лучшего общества!

— Для лобстров!

Сосед сказал:

— Нет.

Под самым лучшим обществом он подразумевал (несомненно) себя.

Когда же, пользуясь паузой, он добавил: «Вы потрясно красивы!» — Куськина мать вошла в раж.

— Приглашаете? Вы? Меня? Куда? В пивнушку? — взвизгнула Генриетта Карловна, зловредно не замечая «дурацких его комплиментов».

— В ресторан! — «осчастливил» ее сосед.

Приглядевшись к мужчине (напомню, ночь его была тяжела, подобная ночь не красит), Куськина немедленно заключила, что нахал уже не молод…

Да он просто дряхлый козел!

Искренне считая себя вполне сорокалетней и все еще восхитительной, она и подозревать не желала, как заблуждалась. А тут какой-то абсолютно семидесятилетний ванёк (тогда она не знала еще, что сосед младше ее и стильный мужчина) вдруг решил осчастливить красивую даму — свежую! чистую! — каким-то своим дурацким и пошлым вниманием.

«Это что же он себе позволяет?! — пропечаталось в мыслях обиженной Куськиной. — Знал бы этот козел, сколько я заплатила за последний свой лифтинг!»

Как автор могу с ней согласиться: да, косметические операции нынче стоят так дорого, что не каждая Куськина может на них пойти.

Вспомнив про последний свой лифтинг, Генриетта Карловна возлютовала: «Как посмел какой-то старик делать мне комплименты?! Как посмел…»

В двадцать лет подобное происшествие вызвало бы у Куськиной лишь усмешку, не более, но в пятьдесят восе… (ой, простите) в сорок лет это казалось ей ужасающе оскорбительным.

— Как посмел ко мне клеиться старый пердун? — трагически вопрошала она Далилу в этот же день. — До чего же я докатилась! Я что, так плохо выгляжу?

— Ни в коем случае! — возразила Далила. — Выглядите вы ослепительно!

— Тогда почему пенсионер пригласил меня в ресторан? Меня!

Самсонова вставила:

— Юную, свежую.

— Да! Что он себе позволяет, этот разнузданный педофил? — горестным вопросом согласилась с ней Куськина. — Ха! Ничего! Я ему так…

— Врезали?! — ужаснулась Далила.

— Нет, отказала!

— И что?

— С горя ушел!

— Куда?

— Да к себе! В свой трехэтажный сарай!

Самсонова поняла, что у Генриетты Карловны вместо однообразного климакса назревает интересная, подростковая «морковь» и «тусовка», полная отроческих радостей и печалей. С соседом ей подфартило. Такой колоритный сосед украсит любую жизнь, а жизнь увядающей женщины прямо-таки возродит. Разумеется, при условии, что та одинока.

Самсонова так подумала и, как всегда, не ошиблась. Вскоре выяснилось, что сосед утешился юной девой. Да не одной.

— Он их пачками, Изверг, в сарай свой трехэтажный таскает, — возмущенно бухтела Куськина, терзая сонную собачонку.

Самсонова, прекрасно зная, о ком идет речь, для поддержания диспута осведомлялась:

— Кого?

— Да проституток этих, шалав, — гневно просвещала Самсонову Куськина и горестным стоном немедленно вопрошала: — Разве приличная женщина к нему в дом пойдет, к педофилу и негодяю?

С той поры Он и сосед превратился в Изверга и Педофила. Давая ему так много имен, Куськина не подозревала, что подсознательно признается, как много места отводит ему она в своей климактерической жизни. В доклимактерический период она развлекалась боями с невестками, теперь же, когда появился сосед, Генриетта Карловна излечилась.

Вскоре она восхищенно призналась Далиле:

— У меня нет больше приливов!

И Самсонова мысленно констатировала: «Начался постклимактерический период: пора зрелой и самой пылкой любви!»

Оскорбленная изменой соседа, Генриетта Карловна забросила личную жизнь сыночка и завела свою. Он, сосед, Изверг и Педофил не сходил с ее языка. Куськина ненавидела этого «хама», о чем без устали сообщала Далиле.

Самсонова понимала, что под маской ненависти скрываются сильные неудовлетворенные чувства, причем (и слава богу!) с обеих сторон. Сосед учуял в своей симпатичной соседке вулкан нерастраченных сил. Теперь он жаждет погибнуть в этом вулкане, но не знает, как в него угодить. Генриетта Карловна так увлеклась в своем обольщении (полном садизма), что потеряла контроль. Подсознательно призывая Изверга и соседа к соитию, она не позволяла ему к себе подступиться.

Далила не сомневалась, что бедняга не хуже Генриетты страдал, таская в свой «трехэтажный сарай» юных и милых крошек. Это хлопотно в его возрасте. Разумеется, таким способом он дразнил Генриетту, а годы уже не те.

Вот такая вам (вкратце!) картина страстной души мадам Куськиной.

Самсоновой приходилось эту душу лечить.

Она честно старалась, но, узнав о гибели Анфисы Пекаловой, вдруг поняла: «Нет, не сегодня! Сегодня я не могу!»

Куськина, тиская собачонку, с жаром трещала (все про соседа!), но кто ее слушал!

На самом деле Самсонова добросовестно слушать пыталась, но в голове вертелось: «А теперь он хочет меня убить! Раз травил! Два травил! Травит и травит, то мороженым, то грибами! Еле выжила!.. И сегодня он должен приехать! Он даже на ночь останется! Я боюсь!»

Перед глазами стояло заплаканное лицо Анфисы. Сердце Самсоновой сжалось: «Бедная девочка».

В горестную мысль ворвался капризный и злой голос Куськиной:

— Он утром целует мне руки, обкладывает комплиментами, а вечером водит девиц…

Устыдившись, Далила ее прервала:

— Генриетта Карловна, простите, но сегодня я что-то не в форме. Давайте прервемся до завтра.

Чувствовалось: Куськиной есть что сказать. Было видно: в ее жизни произошло кое-что «сверхопупенное», нечто, похожее на стихию, на смерч. Этот смерч поднял ее и понес в кабинет Далилы. Высказаться! Немедленно высказаться! Донести! Выплеснуть! Окатить! Обличить! Уличить! О-оооооооо!!!

И вот этот смерч Самсонова остановила. Остановила на всем лету.

Однако Генриетта Карловна не рассердилась. Она поняла.