В гольцах светает - Владимир Корнаков

— Этот кисет будет на твоем поясе! — веско заключил шуленга.

Когда хозяин и гость вылезли из палатки, над тайгой опускалась ночь. Круглая луна медленно плыла над темными островерхими хребтами, утратившими выпуклые очертания. Вот она на мгновение зацепилась за высокую скалистую вершину, у подножия которой среди осинника приютились две заиндевевшие палатки, затем снова покатилась над притихшей тайгой. Противоположные лесистые сопки и убегающий вниз безлесый распадок мерцали холодным голубоватым светом.

Гасан и Куркакан остановились у палатки, жадно глотая чистый воздух.

Вдруг Куркакан замер с широко раскрытым ртом, готовым забрать очередную порцию морозного воздуха. Его взгляд был прикован к полянке.

Две очень правильные прямые линии пересекали распадок. Они начинались сразу от большой четырехугольной тени, отбрасываемой палаткой, и терялись где-то внизу, в перелеске.

В тот же миг заметил их и Гасан. Они одновременно склонились над лыжней.

— Ха! Кто не знает этого следа! — громко воскликнул Гасан, распрямляя спину. — На восход и закат солнца, на десять оленьих переходов тайга знает этот след. Когда ноги Гасана отвыкли ходить по сопкам, он подарил эти лыжи Аюру. Пусть ноги длинноухого делают то, что должны были делать ноги Гасана! Пусть все в сопках думают, что хозяин-Гасан ходит по тайге! Ха-ха-ха...

Неожиданно смех оборвался.

Гасан поспешно наклонился над следом. Затем вернулся к месту, где лыжню накрывала тень палатки.

— Сто чертей и сам дьявол Миколки! — прохрипел он.

Теперь и Куркакан увидел, что лыжи стоят возле палатки, воткнутые острыми концами в сугроб. Дух спирта мгновенно покинул его голову. След шел от перелеска, где стоит юрта Луксана. Значит, Аюр был там, потом пришел сюда. Зачем он принес лыжи? Он мог слышать, что говорил Куркакан!

— Его уши могли слышать, — обронил он.

— Что боится шапка? — прорычал Гасан. Обеими руками он схватил лыжи и грохнул их о ствол дерева. Упругие пластины разлетелись в щепки. Тяжело дыша, Гасан подошел к шаману.

— Что боится твоя глупая шапка?! — повторил он, жарко дыша ему в лицо. — Страх съел твою голову! — Гасан обрел былую уверенность. Голос его звучал громко и насмешливо. Он стоял расставив ноги. — Огонь однажды уже проглотил юрту и жену Аюра. И теперь с его юртой может произойти то же самое: она ведь из кожи белостволой, а береста горит лучше, чем оленьи шкуры. Разве Куркакан забыл, что в сердце этого длинноухого живет любовь не к духам, а к русскому Миколке: таким он вернулся от русских, с которыми прожил пять лет!

— Послушные Куркакану могут обидеться на него. И очаг он зажег на месте старой юрты. Это плохой признак. Там ведь поселились злые духи. Хе-хе-хе! — подхватил Куркакан.

— Твоей шапке снова есть на чем сидеть! — Гасан сделал широкий жест рукой, точно обнимая ночную тайгу, гордо заключил: — Кто здесь хозяин? Гантимур?! Ха! Гасан! Он скоро сам будет князем! Ты забыл, зачем я здесь?

— Нет, — Куркакан встрепенулся. — Охота была хорошей. Много шкурок принесут люди в твою лавку...

— Ты пятый, кто сказал такие же слова, — оборвал старшина. — Во всех стойбищах Гасана хорошая охота. Сейчас я ухожу в Острог. Меня ждет князь Гантимур, чтобы подписать с русскими бумаги на большой торг землей, речками и озерами.

— Без большой печати хозяина-Гасана все бумаги Гантимура равны кисету, в котором нет желтых крупиц, — заметил Куркакан.

— Ха! Это так. Без меня тунгусское общество, как называет царь все стадо длинноухих, как сопки без солнца!..

5

Урен остановилась в десяти шагах от юрты, поправила вылезшие из-под беличьей шапки волосы, устало прислонилась к шершавому стволу лиственницы. Хотя она все еще не могла отдышаться и лицо ее пылало румянцем, возбуждение понемногу проходило. Горячей щекой она чувствовала, как застывшая и иссеченная снегом кора отбирает жар, успокоительный холодок растекается по телу, проникает к сердцу...

— Амукэль! — донесся до нее сердитый окрик, приказывающий идти.

Урен вскинула пушистые ресницы и улыбнулась. Из-за полога показался ее восьмилетний братишка Петька. Ухватив за уши Вычелана — огромную желтую лайку, — он пятился задом и внушительными окриками приглашал следовать за собой. Мальчуган прилагал все свои силенки, однако дело не ладилось. То ли Вычелану не хотелось просто так, за здорово живешь, покидать теплую юрту, то ли не нравилось само обращение, — он упорствовал. Но и Петька был не менее упорен, и наконец ему удалось оттащить упрямца на два-три шага от полога. Не выпуская уха Вычелана, он утер вспотевшее лицо, поправил свой маленький лук, что висел за плечом, и с озабоченным видом перекинул ногу через спину пленника. Но не тут-то было! Вычелан, разгадав нехитрый замысел хозяина, уселся, и Петька, съехав по его широкой спине, очутился на снегу. Пока незадачливый ездок успел осознать всю бедственность положения, Вычелан уже сидел в сторонке и с лукавым упреком посматривал на хозяина.

Завидев Урен, он со всех ног бросился к ней. Петька же, наоборот, без особого энтузиазма встретил сестру. Он поднялся на ноги, стряхнул снег и, насупясь, следил за четвероногим хитрецом.

— Сын Тэндэ собрался на охоту? — с самым невинным видом спросила Урен.

Петька метнул на нее сердитый взгляд и еще больше насупился.

— У кого за спиной лук, тот идет не в гости. Или дочь Тэндэ видит вместо лука еще одну косу?

Урен рассмеялась.

— Не сердись. Когда в сопки снова придут дни снега, ты будешь ходить на охоту со мной.

Петька, похоже, обрадовался, однако промолчал. Урен скрылась за пологом. Вслед за ней навострился было и Вычелан, но тут Петька, изловчившись, ухватил его за хвост...

В юрте было тихо. Старая Сулэ — мать Урен — дремала на шкурах. Сестра сидела у костра и терпеливо сшивала кусочки разноцветного шелка. Урен склонилась к ее уху, что-то шепнула. Та, быстренько отложив работу, встала.

Захватив длинные ремни, они обе выскользнули из юрты.

Сестры неторопливо бродили среди нарядных, словно одетых в лебяжий пух, деревьев, собирали сучья для очага. Они были удивительно похожи друг на друга: черные тяжелые косы ниже пояса, открытые живые глаза, по-детски припухлые губы, небольшие, чуточку широкие носы. Но Урен — тонкая, гибкая, движения ее стремительны; Адальга же, полная, медлительная, сейчас выглядела вовсе неуклюжей... Где же ей угнаться за своей легкой, как коза, сестренкой! Раньше было трудно, а теперь и подавно.

Адальга, тяжело дыша, привалилась спиной к дереву, вытирая рукавичкой вспотевшее лицо... А солнце смотрит во все глаза, ласкает. Скоро весна. Уже хорошо слышно ее дыхание. Адальга задумчиво улыбается. В глазах ее тихая радость. Она слушает, но слушает не тайгу, не пульс оживающей природы, она слышит голос нового человека, который все увереннее заявляет о своем существовании. Кто он будет, этот новый человек? Как примет его тайга? Но он войдет в нее весной... Весной!..

— Ау-у-у! Адальга-а-а! — звонко кричит Урен. Разгоряченная, озорная, она подбегает к сестре, обнимает трепетными руками, улыбается: — У нашей Адальги скоро будет сын...

— Я слышу его голос, — тихо шепчет молодая женщина. — Только он не увидит отца.

— Ой! — вскидывает пушистые ресницы Урен. — Ты забыла об Аюре. Разве ты не радуешь его сердце, как первый цветок весны?! Может, скажешь, в твоем сердце нет места для него? Ой...

Щеки Адальги пылают, как маков цвет.

— Аюр стал совсем русским. Захочет ли он остаться в сопках или опять уйдет в деревню?

— Тогда и ты пойдешь с ним.

— Ойе! — испугалась Адальга. — Разве ты пошла бы следом сына Луксана?

— Да. Пошла бы, — спокойно подтвердила Урен. — Разве тень стоит на месте, когда человек идет? Мы пойдем рядом.

Адальга с сомнением покачала головой. Сестры уселись на валежину. Молчали. Адальга сосредоточенно теребила кончик косы. Урен прутиком вычерчивала на пушистом снегу человеческую фигурку. Задумчивые деревья простирали над ними свои тяжелые ветви, будто лениво потягивались под ласковыми лучами.

— Зачем имеющий бубен пришел в юрту Луксана? — вдруг спросила Урен. Однако, заметив недоумение на лице сестры, спохватилась: — Ой, я живу своими мыслями! Сейчас была в юрте Луксана. Старая мать одна. Мне неохота было уходить от нее, но туда пришел имеющий шапку с кистями. Он смеялся нехорошим голосом. Зачем он пришел?

— Пожалуй, старая Урендак просила об этом, — не совсем уверенно ответила Адальга, всматриваясь в тревожное лицо сестры.

— Мое сердце говорит: он пришел с плохими мыслями, — тихо возразила Урен.

— Ойе! — испуганно воскликнула сестра. — Если твои слова услышат... Разве ты не боишься?

— Боюсь маленько, — призналась Урен. — Боится голова, а сердце не хочет бояться. Почему? Наверное, вот почему. Когда я была у русского отца Нифонта, он сказал мне: теперь твое сердце принадлежит самому Миколке Чудотвору. Его юрта там, на небе. А Куркакан говорит, что мое сердце во власти духов. Но ведь я имею всего одно сердце! И оно не хочет принадлежать никому. Пусть Чудотвор и Шапка померяются в силе и ловкости, а я посмотрю, кто же возьмет мое сердце... — Девушка улыбнулась и лукаво взглянула на сестру. — Мое сердце, пожалуй, маленько походит на сердце твоего Аюра...