Мадикен и Пимс из Юнибаккена - Астрид Линдгрен

— Уж не рехнулась ли ты часом? — спрашивает он тетю Нильссон.

Но она говорит, что нет, мол, не рехнулась. И тогда у дяди Нильссона глаза разгорелись при виде богатого угощения, потому что он очень проголодался. Мадикен тоже проголодалась, и Аббе, сияя от удовольствия, сам положил ей на тарелку всего помногу — и омлета, и телячью котлетку.

— Вот так, — говорит он, — едали, бывало, в доме у бабушкиной бабушки.

Все уселись за стол и стали пировать, позабыв, кажется, про комод и про фабриканта Линда, который вот-вот должен прийти, чтобы испортить все удовольствие.

Когда все наелись, тетя Нильссон и говорит дяде Нильссону:

— Дай-ка мне свою тарелку!

Дядя Нильссон берет тарелку и хочет ей протянуть. Смотрит, а под тарелкой что-то лежит! Оказывается, это деньги — две бумажки по сто крон. Дядя Нильссон как увидел, так и ахнул:

— Ну и ну! Где же это ты ухитрилась взять взаймы?

— Это не взаймы! — говорит тетя Нильссон.

Дядя Нильссон строго на нее посмотрел и спрашивает:

— Уж не хочешь ли ты сказать, что украла деньги?

На такую глупость тетя Нильссон и отвечать не стала. Но дядя Нильссон не отстает от нее. Он непременно хочет узнать, откуда у тети Нильссон взялись деньги. Наконец она говорит:

— Я запродала себя доктору Берглунду.

После этого наступает молчание. Потом дядя Нильссон как заорет:

— Так я и знал — рехнулась! Ты действительно рехнулась!

Тогда тетя Нильссон пускается в объяснения. Взяв газету, она пальцем показывает то место, где все ясно и четко написано.

— Если так делают в Стокгольме, отчего бы и мне не сделать! — говорит тетя Нильссон, а затем все узнают от нее, что же люди делают в Стокгольме. Там бедняки идут в больницу к докторам и продают свое тело для того, чтобы доктор мог его потом разрезать. Живых людей, конечно, никто не режет. Ты получаешь несколько сот крон и можешь их использовать при жизни, как тебе заблагорассудится, а когда умрешь, доктор получит твое тело. Докторам надо знать, как человек устроен внутри, чтобы не ошибиться, когда они будут делать больному операцию.

— Таким образом, я сделала доброе дело, — говорит тетя Нильссон. — Заодно я и сама наконец узнаю, отчего у меня в животе все крутит и крутит и почему он иногда болит.

Понемногу до дяди Нильссона дошло, что тетя Нильссон на этот раз додумалась до очень ловкого хода.

— И сколько же тебе заплатили? — спрашивает дядя Нильссон.

— Двести пятьдесят крон! Поэтому у меня хватило денег на котлеты и все остальное, да еще и осталось несколько десяток в запасе.

— Двести пятьдесят крон! Это же надо, какие деньжищи! — говорит дядя Нильссон. — Вот уж никогда бы не дал столько за мертвую старушонку!

Сказав это, он погладил тетю Нильссон по щечке.

— Но ты, конечно, другое дело! — говорит он. — Ты стоишь больше миллиона!

Может быть, тетя Нильссон и стоит миллион, но она довольна тем, сколько ей дали.

— Я и так неплохо получила за мое толстое и неповоротливое тело. Впрочем, теперь-то уж и не мое, если быть точной.

Дядя Нильссон очень доволен тетей Нильссон, он повеселел и оживился. Они сидят рядышком на диване, дядя Нильссон обнимает жену и поет ей песенку:

Как голубок к своей голубкеВ гнездо родное летит,Так и к тебе, мой свет, моя лилея,Твой друг спешит.

Потом Аббе заводит граммофон и ставит пластинку с «Адольфиной», и дядя Нильссон приглашает тетю Нильссон танцевать. Он так ее закружил, что тетя Нильссон стукнулась головой о дверной косяк.

— Ты уж поаккуратней, Нильссон, — говорит ему тетя Нильссон. — А то Берглунд получит купленный товар раньше, чем я ожидала.

Мадикен сидит, притулившись в углу дивана, и смотрит, как они танцуют, но в душе она мечтает сейчас оказаться как можно дальше от этого дома. Только чтобы не видеть тетю Нильссон! Ведь то, что случилось, ужасно! «Неужели никто этого не понимает!» — думает Мадикен. Ужасно даже представить себе, что тетя Нильссон однажды умрет. Но еще ужаснее думать о том, что дядя Берглунд заберет ее тело и разрежет, чтобы посмотреть, что у нее там внутри! Тетя Нильссон частенько повторяла, что «бедняка ничего хорошего в жизни не ждет, одна надежда на честное погребение», а теперь ей и этой надежды не осталось. Мадикен в полном отчаянии. Когда она узнала, откуда взялись эти деньги, ей стало так тошно от съеденной котлеты, лучше бы уж, кажется, вырвало! Бедная, бедная тетя Нильссон! Вот, оказывается, что значат слова про беззащитную бедность и на какие поступки она толкает людей!

А тетя Нильссон танцует и радуется как ни в чем не бывало. В разгар веселья раздается стук в дверь и входит фабрикант Линд. Мадикен его раньше никогда не видала, но сейчас сразу догадалась, кто пришел. Именно такое выражение должно быть у человека, который способен забрать чужой комод.

— Я смотрю, у вас тут веселье! — говорит он недовольным голосом.

— Что ж! Иной раз не вредно и поразмяться, вот мы с женой и поплясали! — говорит дядя Нильссон. — А ты зачем пришел-то?

— Сам знаешь, — говорит Линд. — Добился наконец, что придется описывать твое имущество. Иначе, я вижу, от тебя никогда не дождешься денег.

— Вон как! Не дождешься, говоришь? — И с этими словами дядя Нильссон выгребает из кармана две мятые стокроновые бумажки. — За кого ты принимаешь Э. П. Нильссона, если думаешь, что он не наскребет такой завалящей суммы! Ты еще не знаешь Э. П. Нильссона!

Получив свои деньги, Линд торопится уйти. Дядя Нильссон провожает его на крыльцо и, чтобы Линд покрепче запомнил, втолковывает ему, какой молодец Э. П. Нильссон. Линд, наверно, долго еще не забудет того, что услышал.

В комнате стало тихо. Но вдруг снаружи послышался громкий голос дяди Нильссона:

— Идите-ка сюда, я вам покажу что-то красивое!

Тетя Нильссон выходит на крыльцо, за нею следом Аббе и Мадикен. Дядя Нильссон показывает пальцем на небо:

— Гляньте-ка туда!

Они взглянули вверх и увидели вечернюю звезду. Он сияла над дровяным сараем и переливалась бриллиантовым блеском, как перстни прабабушки, о которых рассказывал Аббе.

— Это — Венера, — говорит дядя Нильссон. — Так называется вечерняя звезда. Ты это знала, дорогая Мадикен?

Нет, дорогая Мадикен не знала, и тетя Нильссон тоже.

— Можно разглядывать звезды, это понятно. Я вот другого никак не пойму — откуда люди узнали их названия?

Ласково посмотрев на жену долгим взглядом, дядя Нильссон говорит:

— Как прекрасна твоя простота, котелок ты мой с мякиной!

Скоро приходит Альва, чтобы забрать домой загостившуюся Мадикен. Тетя Нильссон предлагает ей кренделек, и Альва с удовольствием принимает угощение. Но, выйдя от Нильссонов, Альва говорит:

— Ох, так бы, кажется, и взяла щетку да пять кило мыла и отчистила бы эту кухню! Прямо сплю и вижу, как бы я в ней навела порядок!

Когда Мадикен вернулась домой, Лисабет уже лежала в кроватке, но еще не спала, и Мадикен сразу же рассказала ей, какой невообразимый ужас ожидает тетю Нильссон после смерти.

— Разве ты слыхала когда-нибудь, что бывают такие кошмары? — спрашивает Мадикен у сестренки.

— Подумаешь! Она, может быть, никогда не помрет! — говорит Лисабет.

— Дурочка! Все люди когда-нибудь умирают, — отвечает Мадикен.

— А я так нет! — уверенно говорит Лисабет.

Но у Мадикен никак не идет из головы тетя Нильссон. Она лежит в постели и все вздыхает.

— О чем ты вздыхаешь? — спрашивает Лисабет.

— Я вздыхаю о том, что бедность так беззащитна, — говорит Мадикен.

Лисабет, конечно, ничегошеньки не поняла, а кроме того, ей давно уже хочется спать.

Ни завтра, ни послезавтра Мадикен не заходит в Люгнет. Она боится увидеть тетю Нильссон и старается не думать о том ужасном, что она узнала.

Однажды, возвращаясь из школы, Мадикен издалека увидела, что у калитки ее поджидает Альва. Она так сияла, что это было заметно даже издалека.

— Знаешь, что случилось, Мадикен? — спрашивает Альва.

— Наверно, ты выиграла главный приз, — отвечает Мадикен первое, что ей пришло в голову. С чего бы иначе Альва могла так обрадоваться?

— Да ну его совсем! — говорит Альва. — Не я выиграла, а ты. И целых триста крон! Разве я не говорила тебе, что денежки на тебя так и посыплются!

— Ой! — только и воскликнула Мадикен и даже вся раскраснелась.

Деньги Альва принесла в кармане передника. Она велела, чтобы Мадикен сразу их пересчитала и убедилась, что все на месте. Счет сошелся. Вот две сотенные бумажки да две по пятьдесят — всего триста крон. Никогда еще у Мадикен не было такого богатства.

Альва хохочет и кружит Мадикен, и говорит, что это счастливый день. А уж как мама и папа, наверно, обрадуются, когда узнают про удивительную удачу! Мадикен тоже так думает. Но ей кажется несправедливым, что Альва ничего не выиграла.