Приключения стиральной машинки - Ира Брилёва

— Эх, Машка, скучно живем, концерты, командировки, а вся жизнь мимо проходит.

Машка смотрела на меня, выпучив от удивления глаза.

— Лен, что с тобой, ты на солнышке перегрелась?

Я только рукой махнула.

— Тебе не понять. Музыка — вещь замечательная. Но я привязана к ней, как Тузик к будке. А хочется играть просто так, для души. Не тогда, когда надо, и не для заработка, а так просто, когда захочется.

Машка задумалась.

— Так поменяй профессию, — резонно заключила она.

— А я больше ничего делать не умею. Мне больше ничего не нравится.

— А-а-а, — снова задумалась Машка. — Ну, тогда я не знаю.

Мы замолчали и так ехали еще минут двадцать. Машка пребывала в глубокой задумчивости. Она периодически глубоко вздыхала, смотрела на меня грустным взглядом, и снова погружалась в задумчивость. Наконец, не выдержав её вселенской грусти, я потрепала ее по щеке и сказала:

— Ладно, не заморачивайся. Это все минутная слабость. Музыку я обожаю, и работу свою люблю. Она меня тоже любит и кормит. А от добра добра не ищут. — И Машка снова повеселела. Так мы доехали до города, и я вышла около своего дома, помахав Машке на прощание рукой.

На лестничной площадке меня снова ждал Олег. Лицо его было встревоженным.

— Я на всякий случай дверь у себя в квартире приоткрыл, чтобы слышно было, когда вы вернетесь, — видимо, в моем взгляде читался вопрос. — Но это сейчас не важно. Важно то, что мне Николай позвонил и все рассказал. Значит, это не просто маньяк, а что-то другое. — Олег взял у меня из рук сумки, пока я открывала дверь. Мне понравилась озабоченность в его голосе, и я пригласила его на чашку кофе. Мы допивали уже по второй чашке, когда раздался телефонный звонок. В трубке я услышала испуганный голос Машки:

— Лен, а у меня тоже машинку раскурочили. Пока меня дома не было, — зачем-то уточнила Машка.

— Какую машинку, — я не сразу поняла, о чем идет речь.

— Стиральную, конечно, какую же еще, — упавший голос Машки был непривычно тихим. Я уронила телефонную трубку, и, видимо, в моем взгляде было что-то страшное. Олег изменился в лице и встревожено спросил:

— Что случилось? Что с вами?

— У Машки тоже машинку… — я не успела закончить фразу, а Олег уже натягивал на меня плащ, одновременно хватая мою сумку.

— Я сейчас, только ключи от машины возьму, — быстро сказал он и поскакал через три ступеньки к себе наверх.

— Маш, ты там жива? — Спросила я, поднося телефонную трубку к уху.

— Угу, — сказала Машка не своим голосом.

— Ты держись, мы уже едем. Я сама Коле позвоню. — Олег уже несся на всех парах вниз по лестнице. Я захлопнула дверь и догнала его только на первом этаже.

— Слава богу, сейчас пробок почти нет. Доедем в два счета. Командуй!

Когда мы успели перейти на «ты» я так и не поняла.

Глава 3

Яркий солнечный луч медленно скользил по старинному гобелену. На гобелене были изображены пастушка в кружевном чепчике и несколько овечек, которые паслись на зеленом лугу. Когда луч задевал лицо пастушки, казалось, что она оживает и начинает жеманно подмигивать и строить глазки пастушку, который выглядывал из-за дерева, росшего на краю зеленой полянки.

Маленький мальчик, натянув до подбородка расшитый розовым шелком пододеяльник, внимательно следил глазами за солнечным лучом. Ему казалось, что и этот луч, и оживший гобелен играют с ним в какую-то новую, непонятную пока игру. Но мальчик был очень разумным. Он понимал, что дети еще не так много знают об этом большом мире, и спокойно ждал, пока станет взрослым.

Гобелен висел на стене над кроватью мальчика, и малыш так привык к нему, что даже иногда шепотом разговаривал с пастушком, доверяя ему свои самые важные секреты. Пастушок всегда внимательно слушал все, что ему рассказывали, и никому потом эти секреты не выдавал. Видимо, он был надежным и молчаливым другом, и мальчику это очень нравилось.

Малыш часто просыпался по утрам оттого, что хитрый луч щекотал его нос или щеки, а потом обязательно перебирался на гобелен и будил пастушка и пастушку. И эта игра продолжалась до тех пор, пока в спальню не входила нянюшка и певучим голосом не произносила традиционную фразу:

— А кто у нас в кроватке спит? А кто у нас вставать не торопится? Артемка, барин наш сахарный. Вставайте, господин, просыпайтесь. Матушка будить изволит, хочет поцеловать вас с утра. — И тогда мальчик делал вид, что только проснулся и мысленно посылал солнечному лучу воздушный поцелуй и пожелание доброго утра.

Мальчику было пять лет от роду, но он отличался кротким нравом и учтивостью, которая свойственна хорошо воспитанным людям. Он садился на кровати, желал нянюшке доброго дня и та, продолжая причитать и напевать одновременно, одевала его, умывала и расчесывала. После этого Артемка шел завтракать. В столовой за большим овальным столом уже сидела вся семья. Барыня, Катерина Егоровна, урожденная княгиня Ольховская. Её муж, Кузьма Иосифович, потомственный дворянин, старейшина древнего российского рода Астафьевых и их дети, старшая дочь Ольга, средняя Мария и он, Артемка, любимец семьи и наследник знатной фамилии. Артемка подходил ко всем по-очереди и звонко чмокал в щеку, умиляя своей непосредственностью все семейство. Потом лакей подсаживал его на массивный высокий стул с прямой деревянной спинкой, и семья приступала к трапезе. После завтрака Кузьма Иосифович пересаживался к пылающему камину, — в Северной Пальмире даже в самое жаркое время года тянуло сквозняками изо всех углов, — раскуривал трубочку и просил принести ему чашечку кофею. Катерина Егоровна собственноручно варила мужу кофе, и эта традиция никогда не нарушалась. Барин пускал густые синие кольца дыма и внимательно изучал свежие газеты. Катерина Егоровна садилась рядом с ним с пяльцами и вышивала. Высокие французские окна были открыты в сад, и оттуда доносилось пение птиц и журчание ручья. Нега и покой царили во всем мире.

Дети обычно шли играть на луг. Их сопровождал дядька Никита и бессменная нянюшка. Девочки бросали воланы — они очень любили эту игру, а Артемка садился неподалеку и смотрел на них. Постепенно его внимание переключалось на бегущие по небу облака или журчание ручья, убегающего за дальний лес, и тогда он погружался в мечтательную дремоту. Перед его мысленным взором проплывали неведомые страны и звери — нянюшка по вечерам читала ему книжки, которые папенька милостиво разрешил брать из библиотеки. Артемка открывал для себя все новые и новые миры, которые, оказывается, жили где-то далеко-далеко от их дома. Но до них можно было доплыть на белоснежных кораблях или доехать на карете, запряженной шестеркой лошадей. Он мечтал, что, когда вырастет, то обязательно побывает там, в этих неведомых странах, и даже там, где еще никто до него не бывал.

А пока он сидел на сочной траве летнего луга и мечтал, глядя, как сестры хохочут, убегая от дядьки Никиты, который подговорил их поиграть в салочки. И эти нехитрые занятия все длились и длились, целые дни растворялись в этом сладком безвременьи, и Артемка был счастлив.

Потом наступало время обеда. Кузьма Иосифович занимал кресло во главе стола, и, откушав наваристых суточных щей, обменивался свежими новостями с женой.

— Друг мой, Катенька, ты не представляешь, как измельчал ныне поэт. С тех пор как не стало нашего российского светила, ничего даже близко похожего на то, что было ранее, я не нахожу ни в одном альманахе. Да-а, жаль, жаль Пушкина. Как он умел стихотворствовать, э-эх! Так иногда изловчится — просто дух захватывает! Невосполнимая потеря для России. Не будет теперь у России такого Пушкина еще очень долго — попомните мои слова.

Высказав такую тираду, барин приступал к жаркому. Насытившись и выкурив еще трубочку табаку, он шел в спальню — немного вздремнуть. Лето, жарко.

И такая нега длилась и длилась уже целыми поколениями еще задолго до них, этих милых людей. И не менялось ничего в укладе семьи. Рождались дети, умирали старики, а эта нега все длилась и длилась. И, казалось, что это будет длиться еще целую вечность. Известно ведь, что всегда и всему приходит конец. Но до этого дня еще было в запасе какое-то время.

Прошло три года. Артемка научился читать и теперь при каждом удобном случае убегал в отцовскую библиотеку и просиживал там часами, погруженный в мир атласов и географических карт. Он открывал для себя не только новые страны и континенты, а еще и науки. Однажды за обедом Артемка спросил у Кузьмы Иосифовича, кто такой Платон. Кузьма Иосифович, неторопливо промокнув губы белоснежной салфеткой, отложил в сторону вилку и с удивлением спросил мальчика:

— Душа моя, Платоном кличут нашего конюха. А есть еще Клим. А почто тебе они?

Артемка с сомнением нахмурил лоб и уточнил:

— Батюшка, Платон никак не может быть конюхом. Про наших конюхов я в книжках ничего не видел.